Часть 1
12 марта 2018 г. в 18:28
Когда он приходит ко мне в гости, то приносит не конфеты и не алкоголь — ничего похожего на то, что принято носить приглашённым. Это были твёрдые орехи, вкусные маленькие ягодки, может быть, кокосовая стружка и… корица, плитки чёрного шоколада, запас которых он поддерживал в нерушимой стабильности, и шлёпал меня по рукам, когда я пытался дотянуться без дела до вкусности. Он считал, что в конфетах и печенье — если они покупные и, ещё лучше, глазированные — то в них не осталось ничего натурального, и потому раз в неделю или в две я ел вкуснейшую в своей жизни домашнюю выпечку. И упоённо целовал его руки, пахнущие то корицей, то сахарной пудрой, то мускатным орехом. Я любил эти ароматы, но когда они переплетались в единое целое, то я не мог устоять. Это напоминало мне запах родных краёв в Ваканде. Запах тамошних пряностей и конфет.
Я почти сразу узнал, что он не фанат мяса — но не от слова совсем, он был просто равнодушен к нему и всё, — и потому отблагодарить его тем, что я умел лучше всего, возможности не было. В последнее время я искал новые и новые рецепты, и он трогательным стоицизмом и нежной благодарностью во взгляде отвечал на каждое моё подношение. Может быть, королю и не свойственны подобные нежности и прилюдии, но ради дорого мне человека…
Наблюдая, как он готовит, я лежал на раздвинутом диване в его гостиной, вслух читая газету, добавляя к ним, на мой взгляд, важные комментариями, а он мне рассказывал о новостях, аккурат услышанных в городе. И ещё он пел, если можно так выразиться, чем завлекал меня в душ вслед за собой. Родной голос был хриплым, но чётким — мой громче, — и невероятно звонким. И в отличие от меня он совсем не попадал в ноты. Но почему-то я готов был слушать его завывания до самого утра.
Он зарождал во мне трепет восторга — всё его тело единым воплощением и каждой деталью в отдельности. Завязанные узлом дреды осыпались лёгкой щетиной на угловатые скулы, которые манили вновь и вновь смыкать на них зубы. Обвивающие меня ноги хотелось целовать от грубых бёдер до кончиков шершавых пальцев. Каждый его тёмный лоснящийся волосок, каждый вверенный лишь мне стон я хотел облачить только собой, сохранить, защитить. Как защищал бы свой народ.
Когда его долго не было, я думал о том, что явно не мне, и далеко не похожему на меня человеку, предназначено сделать его счастливым в этом мире. Я не тот, кому, согретому огненным солнцем, защищать его каменной стеной. Но я счастлив от возможности просто сохранить его для кого-то другого. Для какой-нибудь ответственной и красивой женщины или статного мужчины…
Когда он появлялся на пороге моего дома, то нёс туда свет и лёгкость несомненной определённости, запах выпечки и тусклые цветы. Казалось, нет на этом свете того или той, кто сделает его счастливее, чем новое раскрытое дело или пойманный преступник, причём чем сильнее они, тем только лучше. Для него и для всех.
Для меня быть частью этого — священное таинство, высшее счастье. Я никогда не встречал такого, как он, и это безнадёжно пленило. Я уже привык к тому, что в какой-то момент, когда мне становится совсем плохо, он вдруг может замереть и через мгновение спрыгнуть с меня, побежать разводить лекарство, если его цепкий глаз заметит признаки болезни на моём лице. Я стонал от разочарования и обиды, но не мог злиться на него всерьёз: я был уверен, что потерпеть немного того вполне стоит — а мне воздастся за понимание сторицей. А один раз, вот точно такой же, трепетно внося лекарство мне в комнату, он сказал, что на днях его заявление о переводе на другую — более опасную грячую точку уже должны рассмотреть.
Да, его настоящей мечтой было получить свободу своим действиям и услышать положительный отклик в их сторону в лицах нескольких сотен жителей.
Я давно уже сбился со счёта, когда это произошло. Я плохо запоминаю несерьёзные даты и ориентируюсь в масштабах времени. Просто корица стала постоянно заканчиваться в моём доме, особенно её запах. Он выветривался почти сразу же, как только он уходил. Я всё чаще стал ловить себя на мысли, что ем невкусные для себя конфеты. Что пью любимый алкоголь. Что никто больше не сидит на диване и не читает мне вслух, а я на кухне готовлю мясо.