***
Целовать в губы — это не совсем по-дружески, так ведь? По крайней мере, раньше и мне так казалось. Лёгкий чмок при встрече, прикосновение губ на прощание. Это уже привычка, въевшаяся за много лет. Это не является чем-то, что стоило обсуждать. Кто-то пожимает руку, кто-то тепло обнимает, кому-то достаточно лишь кивка. Ты же невесомо касаешься своими мягкими тёплыми губами буквально на долю секунды и тут же отклоняешься. Ничего криминального. В этом нет страсти или похоти, просто жест, подтверждающий дружескую связь. Странная, но уже такая родная традиция, разделённая между нами. Это никогда не было проблемой. До определённого момента. Ты говоришь мне, что есть один мальчик. Что он капитан футбольной команды и учится на класс старше. Его зовут Билл, и, кажется, этому Биллу ты очень даже нравишься. У меня внутри ничего не щёлкает, пока нет. Я не придаю этому значения, поэтому даже искренне радуюсь за тебя. Первое время меня это даже не трогает. Не рассчитываю, что из этого выйдет что-то серьёзное. Первое моё впечатление об этом Билле складывается буквально в считанные секунды. Пижон. Много делает вид, мало что из себя представляет. Хотя, в футбол, конечно, играет заебись. Но меня вряд ли таким набором навыков можно впечатлить. Эдди, вероятно, видит в нём что-то, чего не замечаю я, потому что я изначально предубеждён насчёт него. Между нами сразу возникла взаимность. Он не понравился мне, а я ему. Даже не удивлён. Собственник до мозга костей, что сразу врезается в моё понимание. Там и понимать особо не нужно, это практически швыряется мне под нос. Он и не скрывает этого, будто с ходу даёт мне понять и предоставляет шанс отойти в сторону. Это слишком смешно, чтобы заставить меня переживать. Я знаю Эдди с десяти лет, Денбро — всего несколько недель. Нужна причина более весомая, чтобы оторвать Каспбрака от меня. Билл тупит в том, что помимо меня и его, есть ещё один компонент уравнения, который нельзя скидывать со счетов. Эдди не так-то просто заставить подчиняться. Ставить его перед выбором — это заведомо копать себе могилу. Я это понимал, как дважды два. Денбро, в силу того, как мало они знакомы, не знает этого. И мне даже забавно наблюдать за этим. Между ними всё действительно становится серьёзнее, и внутри меня уже не так безоблачно. У Билла идеальные черты лица, безупречная улыбка, походка грациозная, почти, блять, королевская. На него хочется смотреть. Он привык, что на него пускают слюни и сполна этим наслаждается. И он нихуя не понимает, какого чёрта Эдди смотрит так нежно и внимательно на такое недоразумение, как я. В его красивой башке подобное считается за ошибку. Не укладывается, как моё нелепое лицо, с совершенно несимметричными, абсолютно невыразительными чертами находится в такой близости к Каспбраку. Спутанная, лохматая грива кудрей по идее совершенно не должна вызывать желания зарываться в неё пальцами. Здоровые очки с толстыми линзами явно не придают сексуальности или хоть что-то, вызывающее вожделение. В каком же пизданутом мире можно пялиться на кого-то, вроде меня, когда есть рядом кто-то, похожий на Билла? Билл умный, хоть и недостаточно интересен, чтобы отвоевать лично моё расположение. Пусть и бесячий, но совсем дурачком не был. Я так полагаю, что у вас ещё не наступил период притирки, не было прецедентов. И только сейчас, когда мы сидели в компании в кафешке, произошёл тот самый случай, когда уже начинает проясняться, что кому нравится, а какие вещи кого не устраивают. До конца думал, что ты не сделаешь этого. Не при нём. Но ты, как и всегда, наклоняешься и легко мажешь по моим сухим губам, прощаясь. От взгляда Билла у меня скрутился тугой жгут в животе, предупреждающий об опасности. Тогда я и понял, что, скорее всего, какие-то устоявшиеся вещи придётся менять. Денбро в один миг меняется в лице, и мне кажется, что он накинется на меня прямо здесь, при всех. Уже давненько это желание бурлило в нём. Я представляю, что он себе подумал внутри. И, конечно же, какой-то частью понимаю его. Вряд ли спокойно можно относиться к тому факту, что твой парень целует в губы другого человека, ещё и при тебе. Тем более меня. Ведь это непостижимо для Билла. И плевать, что целует по-дружески. Я бы тоже ревновал. Просто делал бы это чуть-чуть по-другому. Более тихо, не так палевно, пережёвывая это чувство внутри себя, не выставляя его напоказ. Не доставляя этим лишних проблем. Но у Денбро другой темперамент и хера с два он будет паинькой. Эдди понимает, что сделал по привычке и осознаёт, что от объяснений не улизнуть. Это только в нашей с ним Вселенной подобное — норма. Мысленно я даже готов перестать целовать тебя, ведь на месте Билла так бы отреагировал любой парень. Я был готов уступить, если тебя это сделает счастливее. И ты действительно прекращаешь. Вы, наверное, обсудили это в тот же вечер. Я не знаю, как ты выкрутился и что сказал ему. Главное то, что на публике больше не повторяется ничего подобного. Никаких поцелуев, никаких нежных прикосновений или намёков. Ты делаешь вид, что послушался. Со стороны, мы продолжаем дружить точно так же, просто без этого ритуала. Но хрен там тебя заставишь делать то, чего ты не хочешь. Ты привык к этому и не намерен себя этого лишать. Когда мы одни, по-прежнему, знакомым жестом тянешься ко мне и сталкиваешь наши губы, как ни в чём не бывало. Будто ты не знаешь, в какой ситуации мы находимся. Будто тебе плевать на то, что просит Билл, ведь в данный момент это важнее. Поцеловать, иначе останется чувство незавершённости. Иначе сохранится какой-то осадок, словно что-то забыли. Когда это происходило при всех, было что-то наподобие стоп-крана, какая-то черта, сдерживающая нас. Когда ты делал это наедине, рамки размывались. Никто не стоял над нами, и чувство вседозволенности опьяняло сознание. Я не знаю, видел ли ты перед собой лицо Билла, но мне всё казалось, что он стоит за моей спиной. Не было чувства триумфа или злорадства. Происходила хуйня, разобраться с которой мне не хватало смелости, как не хватало и силы воли не подставляться под твою ласку. Это было слишком приятно, слишком привычно, как доза наркотика. И понимать, что ты испытываешь то же самое, сносило мне крышу. Это стирало нахрен с моей головы образ Билла, и мне нравилось это даже ещё больше, чем раньше. Что-то дикое, запретное, балансирующее на грани, но не переступающее эту грань. Контролируемое безумие. Мне казалось, что оно существует. Что таким образом можно перебиваться. Лёгкий поцелуй при встрече, поцелуй на прощание, заставляющий мои пальцы поджиматься, а сердце трепетать. И так каждый чёртов раз, когда я тебя вижу.***
Билл хочет познакомить тебя со своими родителями. Ты говоришь мне, что уже не знаешь, какую отмазку можно придумать. Тебе кажется, что он торопит события, а как по мне, то сейчас уже вполне подходящий срок. Если ты действительно заинтересован в этом. Закатываешь глаза и стонешь, ведь понимаешь, что я прав, а это ты ой как не любишь. Поцелуи продолжаются и становятся более чувственными. Ситуация заставляет меня несколько понервничать, потому что это уже не просто касание закрытым ртом. Это длится дольше секунды, к этому присоединяются твои горячие ладони, а дыхание уже не такое спокойное, как раньше. Они слишком многозначительные, точно вырванные у обстоятельств, от того и такие важные и желанные. У меня в голове первый раз формируется осознанная мысль, что я не хочу, чтобы ты уходил. Чтобы был с кем-то другим. Чтобы растрачивал эту нежность на кого-то ещё. Первый раз тот самый укол ревности побеспокоил меня, ядовито ужалил в быстро скачущее сердце. Не предрекая ничего хорошего. Ты так и не соглашаешься на знакомство с мистером и миссис Денбро, и хоть убей, я чую, что Билл знает почему. Он стреляет в меня глазами особенно холодно в последующие дни. Уверен, что он всё смекает. Я первый понимаю, что нужно прекращать, когда изнутри раненым зверем ноет сердце каждый раз, когда приходится отклониться. Когда надо сдерживаться, потому что хочется ещё. Это уже не безобидный ритуал, как раньше. Этот ритуал хоронит меня заживо, и я ощущаю, как начинаю задыхаться. Приходишь ко мне поздно вечером, и я полагаю, что вы опять поцапались. Причина всегда одна и та же. Мне кажется, тебе нравится в Билле очень многое, ты готов мириться почти со всем, кроме одной единственной вещи, которую он от тебя и требует. Ко мне не приходить ты не можешь. И ты готов ссориться, отстаивая этот момент. Не побоишься подставить под удар отношения, лишь бы была возможность поговорить со мной и коснуться так, как желаешь. Свободно, без опаски, столько, сколько требуется. Лежишь на моей кровати, подперев голову рукой и молча смотришь, как я разбираю свой хлам на столе. Ты успокаиваешься здесь, а я впервые напряжён от того, что мы снова наедине. Выбрасываю всё ненужное, рву бумажки на части, освобождая место. Занимаю свои руки, чтобы не бросать на тебя взгляд слишком часто, чтобы не начать задавать вопросы, от которых крутит изнутри. А ты лежишь и точно сам ждёшь, когда же меня прорвёт. Мне не хочется говорить с тобой о нём, хоть и распирает любопытство. Не хочу слышать из твоих уст его имя, не хочу знать, на какой вы стадии. Мысленно себя сжирать и то легче, чем спросить и услышать доказательство. Почему-то боюсь этих словесных подтверждений. Наверняка Билл трахается очень хорошо. Чтобы окончательно свести с ума, возможно, безумно нежен с тобой в постели. Для контраста. Будто бы сгладить периодическую грубость в своём поведении. Это подкупает тебя. Заставляет почувствовать себя исключением. Втрахивает в постель усердно, глубоко, долго, делая своим. Считая, что делает тебя своим. Ну и злится же он, наверное, когда всех его усилий недостаточно. Когда его недостаточно. В голове мелькает безумная мысль: хоть бы ты не произнёс моё имя во время секса с ним. Это был бы тотальный пиздец. Мне кажется, что Билл бесится ещё больше, когда ты прекратил меня целовать при нём. Так он хотя бы видел, изучал эмоции, проявляющиеся в этот момент на твоём лице, а сейчас может только ломать голову, что и как ты делаешь со мной, когда мы одни. Если раньше эта мысль только проскользнула в моей голове, то сейчас я полностью убеждён, что нужно это прекращать. Ты встаёшь с кровати и медленно подходишь ко мне, кидаешь взгляд на разбросанные тетрадки и скомканные бумажки и не находишь их достаточно интересными. Ты привлечёшь моё внимание лучше. — Посмотри уже на меня. Я не могу выносить, когда ты меня игнорируешь. Садишься на мои колени, обхватывая шею руками. Боже, какого же чёрта ты творишь. Знал бы ты, что вертится в моей голове, и как падает всё внутри, когда ты так близко. — Так лучше? — поворачиваю голову и не успеваю и слова добавить, как ты накрываешь мои губы. Жадно, яростно, будто сцеловываешь и те разы, когда хотел прикоснуться, но не мог. У меня ломается что-то глубоко внутри. Что-то отчаявшееся начинает кричать не своим голосом, что это нужно прекратить. Я пытаюсь остановить тебя, но ты протестующе стонешь и прижимаешься крепче, вдавливаешь меня в спинку стула. Из тебя рвётся сейчас сплошное упрямство, ты делаешь это с таким удовольствием, потому что нельзя. Потому что тебе запретили, и ты, как ребёнок, дорвался, наконец, до запретного плода и останавливаться не желаешь, пока не иссушишь его полностью. Ты целуешь глубоко, мокро, с таким рвением, уже совсем не задумываясь о последствиях, и мне становится так паршиво, потому что не могу убить в себе мысль, что дело в Билле. Дело в твоей запутанной, свободолюбивой душе, которую пытаются загнать в рамки. Этот поцелуй — протест, бунт против того, чтобы поступать правильно в ущерб тому, что хочется. Я отрываюсь от твоих губ, ошарашенно глядя на тебя. Именно в этот момент понимаю, что точка невозврата поставлена. Что моё гулко разрывающее внутри сердце поняло всё гораздо раньше, чем я сам. Тянешься снова, но я накрываю твои губы ладошкой. Нельзя. Не с таким посылом. Не хочу, чтобы меня целовал в отместку кому-то. Меня словно пронзает тысячей ядовитых стрел, когда я вглядываюсь в твои глаза, мутные и слабо соображающие, не способные принять правильное решение. Поэтому его за тебя принимаю я. Никогда не видел, что ты смотрел так на Билла. Никогда раньше ты и на меня не бросал такой взгляд. Но сейчас, когда ты тяжело дышишь и хочешь ещё, извиваешься на мне, прося разрешение продолжить, понимаю, как глубоко я погряз в тебе. Настолько, что не держу в голове элементарные факты, простые нормы. Мне нихуя не стыдно, и это подкашивает. Если ты не можешь оторваться, я займу позицию у руля. — Тебе лучше сейчас уйти. Еле слышно говорю ему, надеюсь, что расслышал. Второй раз произнести такое сил сейчас может не хватить. Взгляд проясняется, становится более трезвым. И не дай Бог, сейчас ты потянешься, чтобы поцеловать на прощание. Я вгрызусь в твой рот и не остановлюсь, пока ты сам не начнёшь умолять прекратить.***
Никаких прикосновений. Теперь уже по-честному. Ни наедине, ни на людях. Я не целую тебя, пресекаю любую твою попытку коснуться меня, и загоняю своё желание в клетку, как дикое животное, которое нужно держать на привязи. Тебе гораздо сложнее привыкнуть к таким нашим отношениям. Ты более болезненно переносишь это, и не боишься показать, что тебя это задевает. Перед тем, как я выхожу за дверь твоего дома, долго смотришь на меня, не сдвигаешься с места, но вижу, что очень хочешь дёрнуться вперёд и оставить влажный след от своих губ. Сдерживаешься, потому что не видишь взаимности, ответного рвения, а только тогда это возымеет смысл, только тогда удовольствие разольётся по венам. Думал, что между вами сразу всё наладится. Что, удалив этот корень проблемы, ты перестанешь, наконец, метаться и делать глупость на глупости. И поначалу всё действительно утихомирилось. На какое-то время. Вижу тебя реже, а когда встречаемся, избегаешь моего взгляда и холодно бросаешь короткие ответы. Пальцы покалывают от желания дотронуться. Носишь свитеры с высоким воротником, пряча шею, и я пытаюсь дышать ровно, невозмутимо, когда догадываюсь зачем. Вот сейчас я уже хочу, чтобы у тебя вырвалось моё имя в постели с Денбро. Вот сейчас уже появилось злорадство и ревность, жгучая и эгоистичная, выворачивая мои внутренности, путая мысли, не дававшая отвлечься хоть на что-то другое. Что-то помимо тебя, с твоей шеей и тёмными метками не от моих зубов.***
Я очень не хотел идти на твой День рождения. Это была бы очередная пытка, выносить которые становилось всё тяжелее. Но совсем проигнорировать я не мог, поэтому согласился прийти лишь в конце вечера, когда большинство еле ворочало языки и не стало бы донимать меня своими разговорами. Просто отдать подарок, поздравить и свалить, предоставляя тебе время провести этот день с твоим парнем. Мне кажется, тебе вполне весело и без моей кислой рожи, лишь портящей всеобщее веселье. Ты подлетаешь ко мне неожиданно, резко, выбивая дух. Не успеваю и глазом моргнуть, как оказываешься рядом, и виснешь на шее, едва не сбивая с ног. — Думал, что ты не придёшь. Руки сжимают крепче, а у меня в животе кульбит за кульбитом, жар ударяет в лицо, сметая всю невозмутимость. Так близко и доверительно прижимаешься, что застонать хочется. — Эдс, твой День рождения. Каким мудаком я бы был, если бы наплевал? Улыбаешься мне, наверное, впервые за столько недель и даже не замечаешь свёрток, что держу в руках. Тебе вмиг становится легче, когда ощущаешь меня рядом, и лицо светится такой неподдельной радостью, что я решаю, что сегодня можно. Вручаю подарок и наклоняюсь ниже, чтобы чмокнуть в щёку. Но ты неожиданно поворачиваешь голову чуть в сторону, и мои губы сталкиваются с твоими. Секунда непонимания, но затем тут же отвечаешь и томно выдыхаешь мне в рот, со стоном такого облегчения и наслаждения, что кажется, будто вот он, мой подарок, не тот, который держишь в руках, а на губах. Сегодня можно. Тем более, в этой неразберихе нас никто толком и не заметил. Самое главное вовремя оторваться, пока не обнаружил Билл.***
Вы ругаетесь с ним так часто, неприкрыто. По таким ерундовым поводам, что мне кажется, ты специально издеваешься. То кто-то опоздал на встречу, то наоборот пришёл слишком рано, то он ответил тебе грубо, то наоборот нежничает. Не понимаю, почему ты с ним, если он тебя бесит. Чего ты добиваешься? Срываешься на нём, как никогда раньше, будто наказываешь его за то, что я отдалился. Любая мелочь, сущий пустяк, всё что угодно может взбудоражить тебя и заставить распсиховаться. Меня это пугает. Такого раньше не было. Ты никогда не вёл себя так, никогда не позволял себе настолько терять контроль. Я вижу, что дни, когда вы вместе, буквально сочтены. Они были сочтены уже в тот миг, когда ты первый раз поцеловал меня при Билле, и он выразил своё недовольство этим. Не понимаю, почему ты тянешь. Выглядит, будто замучить его хочешь напоследок. Чтобы он сам сбежал и лишил тебя нужды взять ответственность за ваш разрыв. Но он почему-то не сбегает. Меня это, между прочим, сильно удивляет. Он мог бы найти другого парня хоть на следующий день. Не думал, что он потерпит, что с ним так будут обращаться. У меня иногда мелькает к нему даже жалость, когда полагаю, что он мог действительно влюбиться в Эдди. Настолько, чтобы позволять вытирать об себя ноги. Терпеть его холодность и резкость, лишь бы иметь возможность ночью чувствовать его присутствие рядом, лишь бы он принадлежал ему, пускай только физически. Я понимал его. Эдди невозможно было не желать.***
Твоего звонка я не ждал сегодняшним вечером. Вообще, звонить тебе уже редко пытаюсь. Зубы сводит от отвращения, когда слышу на заднем фоне голос Денбро. А вот от твоего предательски идут мурашки. Самый желанный ебаный звук. — Ты разве не должен быть сейчас в кино? Вроде как с Биллом… — Он купил билеты на очередной супергеройский фильм. Он знает, что я их терпеть не могу. И всё равно купил. Это мелочь, это всё такие пустяки. Мозгом понимаю, а сердце подло радуется, ускоряет ритм, наслаждается голосом, который льётся из динамика. Сейчас этот голос не взбешённый, не гневный. Тихий и жутко уставший. — Почему бы вам сначала не сходить на эту муть, а потом глянуть фильм про Черчилля, который ты хотел? — Я не хочу идти на компромисс, — слышу, как с минуту отрывисто дышишь в трубку. — Это хуёво, наверное, да? То, как я себя веду. С ним не могу почему-то иначе. Трудно говорить, когда горло сжимает так, что ни одно слово не способно прорваться. — Эдди, вы либо притираетесь, либо нет. Никого подстраивать или менять под себя не выйдет. — Знаю. Уже знаю. В любом случае, это больше не имеет значения. Можешь подъехать сейчас в кинотеатр? Я всё же хотел бы посмотреть свой грёбанный фильм. Тащишь меня в темноту зала на самый последний ряд. Мы немного опоздали на начало, но тебе, кажется, абсолютно начхать. Ты не вдавался в подробности. Не сказал мне причину. Как и раньше, не рассказывая о ваших отношениях. Просто расстались, и этой простой фразы мне было достаточно, чтобы руки задрожали, а в горле молниеносно пересохло. Такой расслабленный, такой спокойный, что мне не по себе. В сфере последних напряжённых дней, когда ты психовал по поводу и без, видеть тебя таким нереально приятно. Наверное, человек не так должен выглядеть после расставания, но ты не сдерживаешься и не притворяешься. Этого с тебя хватит. Сидишь боком, повернувшись ко мне, и буравишь взглядом, думая о чём-то своём. Так нагло игнорируешь фильм, на который сам же хотел пойти. Мне кожу покалывает в тех местах, куда ты предположительно смотришь. Становится так душно, что я рад темноте, ведь в ней не видно моего горящего лица. Рад громкости, потому что она скрывает моё учащённое дыхание. Мне бы сейчас выйти и подышать свежим воздухом, но не хочется сбрасывать твою руку с моего колена, прерывать твои поглаживания. У меня, наконец, потихоньку пропадает фантом стоящего за твоей спиной Билла. Наконец-то, блять, я могу вдохнуть свободно. Уверен, что и ты тоже. Зависаю глазами на одном месте на экране и даже не пытаюсь вслушаться, о чём идёт речь. Слышу шорох движения справа от меня и когда разворачиваю голову, то сталкиваюсь с твоим лицом. Так близко от меня, что я нервно сглатываю. До меня ещё не доходит, что я могу коснуться, что ты далеко не против этого. Что сейчас это нужно тебе сильнее всего остального. Ты не выдерживаешь долго молча просто смотреть на меня. Тебе нужно почувствовать, нужно тактильное доказательство, что я рядом, что твой. Мне очень хочется притянуть тебя ближе, но чёртов подлокотник мешает дорваться до твоего тела в полной мере. В кинотеатре слишком громко, чтобы кто-то услышал твой стон, твоё сумасшедшее дыхание, когда я рывком накрываю твой рот. Мне не нужен свет, чтобы увидеть, как твоё лицо горит румянцем, когда я жарко втягиваю твой язык в рот, обвиваю его своим, лаская, вырывая из тебя хриплые стоны. Для тебя этого так мало, ты хочешь ближе, глубже. Хочешь, чтобы голова кружилась так, словно ты готов упасть без чувств. Кажется, всё же фильм придётся пересматривать заново.