All you need is love

I was there when you needed me most I was there when you wanted me least I was your father, your son and your Holy Ghost and priest I couldn't save your soul I couldn't even take you home I couldn't fill that hole Alone

Когда он опускается на трон – в воздухе еще стоит запах крови, – тот отнюдь не кажется ему удобным. Уставший от схватки, он пытается унять дрожь, но та выливается горлом в надсадный, каркающий смех, сотрясающий все тело. Каменная статуя его дочери застыла рядом с троном, и Корво тоже едва отличим от изваяния. Он пока еще чувствует сожаление и боль, но они уйдут быстро, еще до того, как он ощутит наконец, как гудят натруженные руки и ноги, и ноет затекшая спина. Усталость разъедает сознание, сон кажется спасительным бегством, но Корво не позволяет себе ни одной лишней секунды сомкнутых век. Он должен быть внимательным и ждать. По его мнению – у него должно быть свидание. По его мнению, Чужой почтит его своим присутствием прямо сейчас. Возникнет из ниоткуда, подведет итог, скажет что-то, что даст понять, что Корво закончил здесь и может теперь успокоиться. Что-то, стоящее смерти его дочери и всех этих людей, чьи имена он забудет еще раньше, чем встанет с трона. Хоть что-то, так? Но ничего не происходит. Тронный зал остается пустым, и там, где заканчивается одна печальная история, начинается другая. Ему кажется, что он слышит насмешливые голоса. Что тени говорят с ним – и издеваются. Вьются туманными клочьями по углам. Ему кажется, что каждый предмет в этом замке – таком знакомом сейчас, и таком чужом - говорит с ним голосами умерших людей. Они больше не боятся его – и потому они смеются. И потому говорят, что он никто: мальчишка, обученный стоять в тени, убивать и не задавать вопросов – таким он и остался с годами. Умеющим только пускать кровь. Но этого недостаточно, чтобы обратить на себя внимание бога. Это они так думают. Его рассудок слабеет, и кровь проливается снова. Никто не осмеливается перечить ему – по крайней мере так, чтобы он услышал, – когда культ Чужого становится официально провозглашенной религией. Когда его покои превращаются в один сплошной алтарь. Когда амулеты шипят-перешептываются у его кровати. Он молится, он поклоняется, он приносит жертвы; все это, с начала и до конца, один большой дар Чужому, но в конце концов остается только злое отчаяние тишины. Его бог молчит, пока Корво ярится, как бешеный пес. Время идет. В день, когда он, бездумно бредя вдоль берега, встречает в портовых доках тощего, перемазанного в грязи мальчишку, с моря дует особенно ледяной ветер. На таком холоде даже моряки бы не задержались посмолить, но Корво не чувствует ни ветра, ни даже собственного дыхания – только смотрит в знакомое лицо и не видит, только слышит и не слушает, как голоса в голове шепчутся подобно рунам. Идеальная жертва. Ему, конечно, ничего не говорят в лицо, а те, кто говорят, живут предсказуемо недолго; да только люди бегут из столицы, и, кажется, даже крысы знают о том, что новый император безумен. Он находит это несомненно положительным: больше никто не перешептывается о том, что он никто. Мальчишка не выживает после экспериментов – это все, что его волнует, – и ритуал приходится повторять снова и снова, снова и снова, оттачивать, менять составляющие, рыться в запрещенных раньше книгах. Может, посоветоваться с кем-то еще, возможно, это ускорило бы процесс? Но эту мысль он отметает за отсутствием доверия к кому бы то ни было. Он хорошо запомнил, что для наилучшего результата нужно все делать самому. И все-таки он теряет терпение. Новая идея дает ему новый смысл жить – и убивать, – но заставляет быть неосторожным, торопливым, поэтому стоны, крики и мольбы жертв не трогают его. Лишь один раз он теряет дыхание и чувствует пронизывающий испуг: в одну из ночей, когда он один в тронном зале, ему кажется, что статуя его дочери смотрит на него с презрением. Когда он приходит в себя, его руки разбиты, а кругом лишь острые осколки, ни один из которых уже не напоминает ему об Эмили. Слуги убирают беспорядок к утру. Он находит это удобным. Однажды ему нездоровится после ужина, и он решает, что его пытаются отравить. После этого он готовит себе исключительно сам, а на дверях и окнах покоев появляется несколько хитроумных замков. Башня пустеет, но ему нет до этого никакого дела. Первый мальчишка – он лишь потом понимает это, сожалея – был жемчужиной среди песка. Корво еще долго не находит никого похожего, используя для тренировки кого придется. Пятеро просто гибнут в его руках. Ему кажется, что это все не напрасно, что все сотворенное его руками делает его заметнее, значимее, повышает его шансы, но, несмотря на все усилия, Чужой является ему во сне лишь раз. Его лицо вырезано светом и тенью, его лицо – равнодушие, его лицо – печаль. - Мой бедный, несчастный Корво, - голос его – тревожный шелест; Корво тянется вслед за ним, – блуждающий взор, беспокойные руки, – но стоит ему зацепить изношенную, пахнущую рыбой куртку, как Чужой отворачивается и исчезает, растворяясь в темноте. Корво просыпается в лихорадке – необузданный голод, – какая всегда приходит с гневом. Жалеешь меня? Не надо. Корво задерживает дыхание, как перед броском на противника, говоря себе, что сновидение лишь подтверждает правильность его решений. Ведь это первое явление Чужого за долгое время. Лживый язык. Он получает свое благословение на следующий же день. Мальчик смотрит на него так, что самому Корво становится злобно и страшно, хотя он уже привык, что бывает только наоборот. У него глаза цвета морской воды и угольно-черные пряди волос, прилипшие к мокрым от слез щекам. Это выбивает из колеи, и он выходит продышаться. Бродяжные ноги, распутная плоть. Свежий приморский воздух помогает ему сосредоточиться. Амулеты шипят, все громче, все яростней, и голоса больше не шепчут – они кричат, заглушая протяжные стоны моря и вой ветра. Хочется заткнуть уши, но Корво знает, что не поможет. Этих криков он не боится, и только сжимает в кулак меченую руку. Сегодня, кажется, все напоминает ему о днях, когда у него еще было что-то, кроме одержимости. Что-то… что-то… Чего никогда не было. Голоса смолкают, когда мальчишка начинает кричать: Корво старательно, уже отточенными движениями, вырезает на его коже слова на неведомом языке.Рассеянный ум… блуждающий взор… руки и ноги...Час спустя тот только тяжело дышит. Через два не слышно и дыхания.Корво откладывает инструменты, отступает. Вглядывается пристально, словно художник, давно работающий над картиной. Ждет. Когда мальчишка открывает глаза, в них плещется антрацитовая темнота. Корво улыбается и делает шаг навстречу, раскрывая объятия. Но встречает только холодное, влажное от чужой крови лезвие. Так просто – и так быстро.Распутная плоть, необузданный голод… Хлынувшая горлом кровь своим вкусом отрезвляет, и Корво видит все то же самое: равнодушие и печаль, и ни следа былого интереса в глазах своего бога. Он видит разочарование. Лживые руки, беспокойный язык. Я хочу, чтобы ты любил меня. Я хотел, чтобы ты любил меня. Времени так мало – и плоти, и голода, и ножа, – слишком мало даже для вдоха, и когда Чужой закрывает глаза – Корво знает, что мертв. Я и так всегда любил тебя. Просто тебе никогда не было этого достаточно. И если тебе было недостаточно любви твоего бога – тебе нечего больше искать на земле. Он закрывает ему глаза, не дрогнув. Море шумит.