Под пепельным небом

Ты лежишь на кровати. За окнами сполохи снега. И чужая страна - как усмешка жестокого века. Ностальгия и горечь вплетаются в годы, как мантра - Мы, старея, навек эмигрируем в чёрное "завтра". Не вернуться, увы, хоть на родину тянет до рвоты. Ибо путь из страны до страны - не недели и годы, Но один лишь момент, где "тогда" и "сейчас" совпадают, Эта точка есть смерть - воплощение ада и рая. Вроде не о чем плакать, но слёзы стекают по горлу. Вроде рядом друзья, только грудь одиночеством спёрло. Или просто зима открывает забытые раны, Или память о прошлом влезает нам в рот иммигрантом... Значит, вправду печаль. Вспоминается вдруг поговорка, Что старик перед смертью становится снова ребёнком. Значит, вправду печаль, как бы это и ни было пошло. Не чужбину и родину - видишь грядущее с прошлым. Что дорогу, как жизнь, уж назад не пройти, понимаешь, Лишь когда в незнакомой стране под метель умираешь. Не с того ли так тянет в родные холмы и долины? Как последняя воля - глоточек хорошего флинна. Будто лишь обернись - и увидишь знакомые горы, И силт-страйдер опять довезёт в три шага до Балморы. Я сбегаю к реке. Старый жрец что-то пишет у храма. Алтари Альмсиви. Пахнет флинном и яйцами квама. Точно скриб по траве, проползают ленивые сутки, И трактирщик-каджит ухмыляется собственной шутке. Это время, куда не добьёт настоящего холод. Я спускаюсь к реке, я как будто по-прежнему молод. Дай мне руку! Глаза! Я не вижу тебя, но я вижу Золотые леса и залитую золотом крышу. Не печалься! Я жив, я иду по родному району, Я спускаюсь к реке по траве бесконечно зелёной. За холмами всё дышит, окутанный маревом красным, Одинокий вулкан - но родной и такой безопасный! Стражник в жёлтой броне улыбнётся, как старый знакомый, И шепнёт - Не спеши, погуляй. Ты вернулся, ты дома.