Изменяя правила

      — Какого хрена ты бросил бороться?! Объясни мне, ну! — Антон злился, очень злился. Сжимал кулаки, усмирял дыхание, стучал зубами. Справиться со злостью никак не удавалось. По-хорошему, ему сегодня вообще не стоило бы приходить к Фуркаду, но несчастный взгляд Бабикова гнал его из собственного номера. Он слишком хорошо знал, что такое полный провал, и как нужен рядом правильный человек в такой момент. И этот правильный человек — точно не бронзовый призёр сегодняшней гонки.       — Ты пожалел меня, что ли, Фуркад, а? А ты спросил, нужна ли мне твоя жалость?! Ты же глобус можешь к хренам потерять, идиот! Шесть очков для тебя сегодня — непозволительная роскошь! — не выдержав эмоционального напряжения, Шипулин вдарил кулаком в стену и уронил руку, утыкаясь в стену уже лбом. Сегодняшняя бронза — третья за сезон, мать её! — после пропущенной олимпиады и золота спринта казалась изощрённым издевательством. Сколько раз вот такие случайности вмешивались в возможность побороться за высшие награды? Отсутствие приглашения на игры — всего лишь апофеоз его личных неудач. А уж если ко всему этому приплюсовать пропущенный Мартеном спринт и упущенную сегодня победу…       На плечо опустилась тяжёлая тёплая рука, а в волосах запуталось ласковое дыхание.       — А ты? — тихо спросил Мартен. — Ты разве не уходил с первого рубежа со скоростью старой черепахи? Зачем оглядывался, зачем искал меня? Почему промахнулся на втором рубеже? Почему не обошёл меня раньше, не дожидаясь австрийца? Я же слышал, тренеры тебе подсказывали!       Он тесно прижался к напряжённой спине Антона, мягко поглаживая кончиками пальцев его плечи.       — Плевать мне на глобус, Тош. Мне без тебя победа — не победа вовсе, — Фуркад задел губами ухо Антона, и его шёпот из тихого и мягкого превратился в горячий и прерывистый. — Я это в Корее понял окончательно — победа победой, но без тебя — насмешка. Не веришь, что ли? Вы же так в талисманы верите! А мой талисман — ты! Не могу я без тебя! Правда же, ну!!!       Руки Мартена во время этой короткой, но пламенной речи медленно перебрались с плеч Антона на его грудь, прокрались под футболку, заблудились на его прессе, изредка предпринимая вылазки в сторону пояса штанов.       Антон громко выдохнул и резко обернулся к Мартену, вцепляясь в его водолазку с высоким воротом, скрывающую под собой следы их безумной встречи после долгого расставания. Причину пропуска Мартеном спринта.       — Мне не плевать на твой глобус! Я итак виноват в том, что ты пропустил спринт! — прорычал он прямо в губы Фуркада. — Ещё раз исполнишь такое, и я точно к тебе не приду больше! Даже во время гонки не приближусь!       Антон изо всех сил старался продолжать говорить, а не впиться в эти, такие близкие и такие желанные губы.       — Почему же сегодня пришёл? После финиша же сказал, что ненавидишь и не придёшь никогда, — Мартен тоже старался сдерживаться и не прикоснуться к самым желанным на свете губам. Это был их маленький локальный бой. Кто же победит?       — А мне ночевать негде, — улыбнулся Антон и царапнул сосок Фуркада, отворачиваясь чуть в сторону, чтобы дыхание обжигало не губы, а ухо и шею. На прикосновение к груди Мартен отозвался стоном сквозь зубы и впившимися в поясницу пальцами. — Так что переночую у тебя на полу. Одеялом, надеюсь, поделишься.       — Не поделюсь, не надейся, — выдохнул Мартен, почти прикасаясь губами к шее Антона. — Либо со мной, либо иди в задницу!       Антон засмеялся и отстранился, внимательно разглядывая затуманенные страстью карие глаза.       — То есть, если я сейчас найду свободную задницу, ты меня отпустишь? Тарьей примет, я тебя уверяю! — он даже убрал руки с груди Фуркада, с трудом выпутавшись из ткани водолазки. Чтобы выглядеть убедительней.       — Тош, ты говори, да не заговаривайся! — Мартен тоже убрал руки подальше от любимого тела, упираясь сжатыми кулаками в стену, но говорил тяжело, сквозь зубы, с присвистом. — Хочешь уйти — уходи. Но я ведь потом не приму!       Антон рассмеялся. Пусть только здесь, только сейчас, пусть не совсем очевидно, но он победил.       — Дурак ты, Фуркад! Любимый дурак! Самый лучший дурак на свете!       И, наконец, впился в эти притягательные губы. Всё произошедшее сегодня — промахи Мартена на рубеже, его беспокойство за француза, вылившееся в промах на втором, их совместное прохождение и синхронная стрельба на оставшейся дистанции — всего лишь закономерный итог их странных, непонятных, но таких важных отношений. Отношений, победивших всё. Отношений, оказавшихся выше всего. И прошедших лет, и разных результатов, и пропуска Олимпиады, и непонятных претензий ВАДА, и длительного расставания.       — Скажи это ещё раз! — сквозь зубы выдохнул Мартен, с трудом разорвав глубокий поцелуй.       — Что именно? — улыбнулся Антон, подталкивая Фуркада к кровати, впиваясь пальцами в его горячие бока. — Что ты дурак? С удовольствием, Марти!       — Нет! — падая на кровать, Мартен умудрился стянуть с себя водолазку и даже успел подцепить резинку штанов. Распластавшись на кровати в одних трусах, он соблазнительно улыбнулся, снова превращаясь в хищника, и уже не попросил, а потребовал:       — Какой? Какой именно?       Антон медленно снимал футболку, оттягивая момент, когда придётся отвечать. И не потому что ему не хотелось повторить, а потому что ему нравилось дразнить. Фуркада, который из самоуверенного, вечного победителя превращался в соблазнительно вымаливающего ласку, он любил особенно.       — Самовлюблённый! — протянул он, скидывая штаны вслед за футболкой — Позёр. Выпендрёжник. Родной…       Последнее слово он произнёс уже по-русски, тихо и нежно, вытягиваясь поверх Мартена, притираясь своим, закованным в трусы, стоящим членом к паху Фуркада.       — Или ты ждал другого? –поелозив пахом о пах, Антон устроился между разведённых ног Мартена и поцеловал его в основание шеи. Проложил дорожку поцелуев по ключицам, наслаждаясь запахом и рваным дыханием, впился губами в сосок. — Хочешь, могу признаться в любви к Тарьею. Или к Эберхарду? Предложил бы Бабикова, как живущего со мной в одном номере, но он очень прочно занят.       — Скотина, — простонал Мартен, вцепляясь Антону в волосы обеими руками, направляя туда, где его больше всего ждали. — А просто сказать не можешь?       — Неа, не могу, ты же знаешь, — рассмеялся Антон и поцеловал член Мартена прямо сквозь тонкую ткань. Ответный стон не заставил себя ждать. Шипулин обожал эти стоны. Под эту, самую лучшую на свете музыку он всегда забывал, кто проигравший, а кто победитель. И сейчас, мягко прикусывая головку, слушая эротичный (воистину французский — самый сексуальный язык в мире!) шёпот и жаркие стоны, он снова забывал обо всём на свете. Всё становилось неважно.       Пальцы, исследовавшие тело, вычерчивающие узоры на груди и животе Мартена, наконец, добрались до самого главного, и Антон потянул вниз надоевшие трусы. Мартен рвано выдохнул, когда горячее дыхание коснулось его обнажённого члена, но самого главного не забыл. Вцепился пальцами в волосы русского, притянул к себе.       — Я согласен быть дураком, — шепнул он, облизывая губы Антона. — Но только особенным дураком. Повтори!       — Что, даже отсосать не дашь? — ехидно улыбнулся Антон, подставляясь под жадные, ищущие губы. Теперь уже не он управлял ситуацией, и это было охренительно. Это он обожал.       — Антон! Я уйду ночевать к Симону прямо сейчас! — вопреки своим угрозам Мартен продолжал выцеловывать дорожки на его животе, спускаясь к паху. И ответить Антон не смог. Просто не хватило дыхания.       Когда его член, наконец, получил свободу от стеснявшей ткани, но тут же оказался в плену жаркого рта, Антон напрочь забыл, о чём они вообще спорили. Хотелось одного — умереть здесь и сейчас. Чтобы никогда не забывать этого одуряющего, важного, такого острого чувства единения. Впрочем, бывает ведь и поострее!       Оттолкнув Мартена, Антон потянулся к ящику, в котором, как он помнил с прошлого раза, лежали смазка и презервативы.       — Так кто ты? — улыбаясь, спросил Антон, выдавив на пальцы густой гель, принимаясь разминать его в пальцах, размазывать, разогревать.       — Ты издеваешься? — Мартен зачарованно наблюдал, как пальцы Антона поглаживают друг друга, подушечка по подушечке. — Это я тебя спрашивал!       — Ты спросил, ты и ответишь! — улыбнулся Шипулин и провёл влажными от смазки пальцами по члену Фуркада. Пощекотал яички, подразнил дорожку к анусу, покружил вокруг заветной дырочки, наблюдая, как Мартен, зажмурившись от удовольствия, ждёт проникновения. — Ну! Марти! Скажи сам!       — А то ты не знаешь? — Мартен открыл глаза и, тяжело дыша, уставился на Антона. — Я люблю тебя. Я без тебя не могу. И ты без меня — тоже!       — Умничка! Как угадал, а! — Антон поцеловал Фуркада медленным, нежным поцелуем, лизнул почти не побледневшие за несколько дней засосы, по-прежнему дразняще поглаживая ягодицы Мартена, а потом внезапно откинулся на спину, широко развёл ноги и, не церемонясь, вогнал в себя палец сразу полностью.       — Тош, ты чего? — Мартен растерянно уставился на Шипулина, который, закатив глаза и закусив нижнюю губу, вдохновенно растягивал себя. — Тош!       — Того, что я тебя хочу! — хрипло ответил Антон. — Мог бы и помочь, вообще-то!       — Но ведь… Всё наоборот должно быть… — Мартен вряд ли сам понимал, что именно говорит, широко открытыми глазами наблюдая за медленно двигающимися пальцами Антона.       — Я бы выиграл, уверяю тебя! — сквозь зубы простонал Антон, как раз в этот момент нащупавший собственную простату. — Действуй уже, блять! А то я без тебя обойдусь!       Угроза подействовала моментально. Мартен дрожащей рукой выдавил гель и добавил к пальцам Антона сразу два своих. Шипулин выгнулся и застонал, подаваясь навстречу. Перед глазами плыло, в ушах шумело, а сердце стучало так, что становилось страшно. Стало бы, если бы Антон мог обращать внимание хоть на что-то, кроме происходящего сейчас в его заднице.       Когда Мартен добавил третий палец, медленно двигаясь внутри, переплетая свои пальцы с пальцами Антона, Шипулин не выдержал:       — Если ты сейчас же меня не трахнешь, я точно уйду к Эберхарду! — вряд ли этот гортанный рык можно было назвать членораздельной речью, но, кажется, Фуркад научился читать по губам.       Усмехнувшись, он медленно вытащил из Антона пальцы, и свои, и его. Невесомо прикоснулся губами к запястью Антона, наклонился, легонько подул на его дёрнувшийся член, провёл носом по внутренней стороне бедра, вызывая дрожь по всему телу. И отстранился.       — Уйдёшь?       Что-то в его голосе заставило Антона открыть глаза и приподняться на локтях. Сквозь туман и возбуждение медленно проникало понимание, что Мартен смотрит на него слишком серьёзно. Слишком.       А ведь за столько лет Антон прекрасно выучил, что для французов вообще, и для Мартена в частности, слова значат очень и очень многое. Что в ответ на шутки про «уйду» он каждый раз замирает и мысленно допускает такую возможность. Что ему совершенно необходимо слышать «люблю», особенно после долгой разлуки, иначе он не может поверить в это до конца. И Антон любит это говорить, любит смотреть, как в ответ на эти слова из глубины карих глаз исчезает тень недоверия и обречённости. Антон всё это знает. Просто отвык, просто увлёкся глупыми шутками, ненужной сейчас провокацией.       — Всё-таки, ты действительно дурак, Марти, — улыбнулся Шипулин, целуя тонкие ключицы. — Неужели ты всё ещё веришь, что я могу от тебя уйти? Неужели я вообще был бы здесь сегодня, если бы не любил тебя до одури?       Он снова прошёлся языком по засосам, с наслаждением ощущая, как расслабляется Мартен. Отступившее, было, возбуждение напомнило о себе с новой силой, и Антон не удержался от того, чтобы оставить на чистом кусочке кожи ещё один засос, рукой нащупывая брошенные презервативы.       — Мне иногда кажется, что любить больше просто невозможно, потому что когда я тебя вижу, весь остальной мир перестаёт существовать, — прошептал Антон прямо в губы Фуркада, разрывая упаковку. — Это, между прочим, здорово мешает в гонках. Иногда даже отставать специально приходится!       Ловким движением надев на Мартена презерватив, Антон откинулся на спину, роняя француза на себя.       — Так что-то, что ты тыщу лет не был сверху, — не твоя заслуга, а твоя вина. Отрабатывай уже!       И впился в губы слегка ошарашенного Мартена яростным, властным поцелуем, сжимая ногами его бёдра. Руки Мартена уже блуждали по телу Антона, заставляя его глухо стонать, не разрывая поцелуя. Их члены соприкасались, и Антон старательно елозил бёдрами, заставляя их тереться друг об друга.       — Любишь, значит? — всё-таки оторвавшись от губ Антона, рвано выдохнул Мартен, прежде чем оставить засос на его шее. А потом ещё один. — Любишь? Любишь?!       — Люблю! Тебя… Люблю… — стонал Антон, одной рукой царапая ему спину, второй пытаясь проникнуть между ними, сжать жаждущие разрядки члены. Но не успел. Фуркад, похоже, наконец-то поверил.       — Ну нет, мой хороший, — растягивая гласные, прошептал он в ухо Антону, перехватив его руку. — Пока ещё рано.       Сев на колени, он широко развёл ноги Шипулина и замер, разглядывая растрёпанного, раскрасневшегося Антона. А тот смотрел на Мартена и думал о том, что за него такого — решительного, уверенного, счастливого — готов не то что каждый раз падать за сто метров до финиша, на всё что угодно готов. Убить Йоханнеса собственными руками, например, чтобы не покушался на святую почву уверенности Мартена в себе — безоговорочные победы.       — Ну давай, Марти! Ну же! — всхлипнул Антон, и ему даже не было за это стыдно. Марти улыбнулся абсолютно счастливо, слегка безумно, и притянул Антона к себе ближе, отпуская его ноги. Антон тяжело дышал, не отрывая взгляда от сияющих глаз Мартена. Давно надо было нарушить их неписаное правило «сверху тот, кто проиграл».       — Ты — мой. Только мой! — прошипел Мартен сквозь зубы, медленно, издевательски медленно вводя головку. — Слышишь?       — Да, — выдохнул Антон, пытаясь привыкнуть к полузабытому ощущению наполненности. — Я твой. Ты мой. Всегда.       И, уперевшись ногами в кровать, двинул бёдрами навстречу, до предела насаживаясь на член. И застонал. Был ли дискомфорт, не было ли — он не заметил. Он смотрел в сверкающие глаза Мартена и чувствовал его всего даже не телом — душой, сердцем.       Фуркад, закусив губу, сдерживал себя, давая отвыкшему Антону время. Вот только у Антона были другие планы. Он схватил Мартена за руки, притянул к себе, заставляя упереться в кровать по обе стороны от него, обнял ногами его бёдра и начал бешено двигаться, раз за разом соскальзывая и снова глубоко насаживаясь на его член. Мартен зарычал, прикусил сосок любовника и перехватил инициативу, зафиксировав его бёдра руками и начав вбиваться со всей дури. Антон то стонал сквозь зубы, то матерился по-русски, не имея возможности хоть как-то влиять на процесс.       Мартен издевался. Доведя их обоих почти до пика, он замер, едва-едва касаясь губами губ, скул, шеи Антона. Потом снова пустился в гонку, резко выходя почти полностью и вгоняя член до основания, выбивая из Шипулина громкие стоны. И снова остановился, прокладывая дорожку поцелуев по внутренней стороне бёдер Антона. Горячих и влажных, лёгких и невесомых.       Антон матерился, цеплялся пальцами, куда мог дотянуться, царапал Мартена, комкал простыню и мечтал о том, чтобы перевернуться, оседлать бёдра Фуркада и задать свой темп. Но терпел. Потому что им обоим было это нужно. Нужно для того, чтобы смыть, забыть, стереть напрочь проклятые игры, горьким осадком отравляющие души обоих. Навсегда утвердить, что между ними нет преград. Что они принадлежат друг другу полностью. От и до.       Но, когда Мартен в очередной раз замер внутри Антона в шаге от последней черты, тяжело дыша и медленно выводя кончиками пальцев замысловатые спирали на груди любовника, Антон не выдержал. Притянул Мартена к себе, поцеловал в уголок губ и прошептал, едва выговаривая слова:       — Я люблю тебя. И этого ничто не изменит, — и отчаянно поцеловал, резко сжимая мышцы вокруг члена Мартена. Фуркад вздрогнул, снова начав вбиваться в Антона. Не отрываясь от его губ, просунул руку между ними, находя член Антона, сжимая его в руке, двигая ею в такт движением бёдер.       Антону хватило всего нескольких толчков, чтобы взорваться, рассыпаться, раствориться в окончательном осознании того, что они — одно целое. Мартен последовал за ним сразу, как мышцы ануса сжались вокруг него ещё плотнее. Или сразу, как прочитал во взгляде Антона обещание подарить ему весь мир, стать его миром. Это не важно.       Они приходили в себя медленно, растворяясь друг в друге, едва ли осознавая лёгкие прикосновения губ к губам. Антон крепко прижал к себе расслабленное тело Мартена и вместе с ним перевернулся на бок, утыкаясь носом в ложбинку на шее. Теперь главное одно — не отпускать. И всё наладится.       — Тош… — Мартен потёрся носом о его плечо и глубоко вздохнул, набираясь храбрости. — А давай ты больше не будешь так шутить?       — Как? — Антон прижался губами к влажному от пота виску и замер, переживая прилив отчаянной нежности, требовавшей зацеловать француза. Не сейчас. Позже. На сегодня хватит.       — Не говори мне о том, что уйдёшь от меня, ладно? Если только на самом деле не хочешь уйти.       Антон отстранился, вглядываясь в смущённого Фуркада, спрятавшего лицо у него на груди.       — Буду. Прости, но буду, — прошептал он, легко прикоснувшись губами к растрёпанным волосам. — До тех пор, пока ты не перестанешь этого бояться. Пока ты, наконец, не поймёшь, что я никуда и никогда от тебя не уйду.