Навсегда

Выходит из палаты Нины, стараясь держаться прямо. Слова Брагина – по живому. В один момент ее непроницаемая броня треснула. Вспыхнула. Чуть не ударила. Правда, вовремя пришла в себя. Заморозила все то, что еще может гореть. Отрезала и зашила. Прочь. Она хирург, она умеет. Останавливается у лестницы, пальцы судорожно сжимают деревянные перила, ногти царапают лакированное дерево. Даже ее хваленое успокоительное не помогает. Если честно, уже ничего не лечит и не спасает. Слишком часто. Бросали. Ломали. Уходили. Слишком, чтобы придавать значение той ерунде, что происходит теперь. Не разрывает на куски и даже сердце не разбивается. Не подпрыгивает от звука смс-сообщения. Только иногда, на миг, что-то заставляет вздрогнуть, как от удара током. Только в голове с шелестом проносится *Опять*. Глубокий вдох. Пепел, оставшийся от легких, раскидывает по грудной клетке. И ничего. Пустота. Сталкивается на лестнице с Аскеровым и опять воспаляется что-то неоперабельное. Глубоко. Даже глубже, чем душа – хотя что это она – хирурги не верят в души. - Как же я тебя ненавижу… - да, давай. Добивай. Только, пожалуйста, сразу, так, чтобы наверняка. Ей больше не хочется просыпаться по ночам с мыслями о нем. Стреляют друг в друга. Не пулями – фразами. Она только не понимает, как все вокруг еще не разнесло к чертям – вокруг бензин из их взглядов и бывших не-касаний. В крови плавают остатки счастья. Хуже чем тротил. Слабая. Отвечает, бросая какие-то язвительные фразы, а саму ноги не держат – чуть не падает с этих ступенек. Он протягивает руку поймать ее – и тут же отдергивает. Только кончики пальцев покалывает от этого не-прикосновения. Она тоже дергается назад, удивительным образом обретая равновесие. Еще помнит его ладони. Скучает. По ночам чувствует фантомные объятия, представляет мягкие прикосновения. И каждый раз вздрагивает, когда кто-то кладет ладонь ей на плечо. Не может отвыкнуть. Уходит с гордо поднятой головой и судорожно-стянутыми выпрямленными плечами. Вроде как победитель. Только пульс в висках выстукивает его имя, не давая сосредоточиться. Задает какие-то глупые вопросы психотерапевту Дубровской, даже не вникая в ответы. Потом уходит в кабинет, захлопывает за собой дверь, падает в кресло, сжимая виски пальцами. - Как же меня угораздило-то? – пробормотала она, хотя хотелось кричать. Дура. Дура. Сколько раз она будет с таким отчаянным мазохизмом протыкать ступни граблями, расшибая лоб? Телефон вовремя отвлекает, разбивая застывшее напряжение. Письмо от бывшего одноклассника, когда-то в нее. Глубоко и безответно. Развелся, в Москву планирует перебраться, просит о встрече. Ирина грустно улыбается, закрывая письмо. *Прости, Толь. Я слишком много себя отдала. Остаток неделим.* - мысленно отвечает она старому другу. В кабинете холодно. Павлова зябко поводит плечами. Таким ледяным летом только за руки бы держаться. Только не им. Они двое – ожившие глыбы льда. Чем ближе – тем холоднее. Дверь распахивается. Без стука, ударяясь ручкой о стену и жалобно скрипнув. Она головы не поднимает – знает, кто вошел. Новая перепалка. Она уже начала привыкать к этим их дуэлям. Дмитрий пересекает кабинет и падает на диван. Павлова усмехается. А от этой наглости она уже успела отвыкнуть. Но черт, волнуется за него до сих пор. Наливает воды в стакан, а руки подрагивают. Аскеров смотрит на нее, и не может понять, почему. Даже не ушел – практически сбежал. Ведь не то, чтобы перегорели, нет. Но почему-то извинился, вежливо отцепив ее пальцы от своих плеч, и хлопнул дверью. Ира, Иришка… даже сейчас такая родная. Только застывшая вся. Не прикоснуться – поранит ледяными иглами. Отчаянно захотелось обратно, к ней. Куда приятнее обсуждать судьбы персонажей «Возвращения» Ремарка, чем вникать в больные путанные мотивы и философию Янагихары. Ирину чуть ли не трясет под его внимательным взглядом. Она протягивает мужчине стакан, и решает заканчивать этот разговор – все равно ни к чему не приведет. Только хуже сделает. Надо просто выстроить вокруг себя крепость, чтобы она смогла хотя бы смотреть на него спокойно. И тут же все ее самообладание летит в тартарары – стоит ему коснуться ее руки. - Ты меня ненавидишь? – тихо спрашивает он. Дурацкий вопрос. Детский. Но почему так ломает? Выстроила стену. Молодец. Забыла только, что у него есть ключи от всех дверей и замков. - У меня нет к тебе ненависти. – из последних сил сухо и холодно. - Тогда что? – руку так и не отпускает. Лампы мигают, и свет резко гаснет. Снова. Она дрожит, теперь уже заметно. Даже он, просто держа ее за руку, чувствует. В темноте и лиц-то не видно, но его присутствие с каждой секундой ощущается все острее. Сходит с ума. Сейчас жажда его близости ещё больше, а сопротивляться она уже устала. Столько времени боролась сама с собой, а тут почувствовала, что бессильна. Разум потеряла давно. Пыталась сохранить остатки гордости. Безуспешно. Вместо каких-либо слов просто прижимается к груди Аскерова, обхватив его за плечи. Не отталкивает, как она ожидала. Напротив – обнимает крепче. В уголках глаз вскипают невыплаканные слезы. Слабая. Слабая. - Я тебя ненавижу. – приглушенно шепчет она, прижимаясь лбом к его плечу. - Почему? – ласково перебирает ее волосы. - Ты сделал меня счастливой… - беспомощно. Все. Дальше отступать некуда. Он лишь прижимает ее ближе и улыбается – сделал. И будет делать дальше. Как говорится – отныне и навсегда.