***
854 год. Около трех месяцев прошло с тех пор, как Эрен Йегер покинул стены «Парадиса» и отправился за море для выполнения, возможно, самой важной миссии в истории человечества. С помощью переговоров отношения с некоторыми странами были более менее налажены, так что оставшаяся часть разведотряда была спокойна за безопасность друг друга и гражданских… по крайней мере, пока. Жизнь изменилась кардинально. У солдат, да и у всего человечества, находящегося в пределах стен, появилась общая цель — стать свободными, жить полной жизнью без страха погибнуть или потерять близких и родных из-за голода или войны. — За свободу! — с такими словами поднял свой бокал Жан Кирштайн. Саша, Конни, Флок, Армин, Микаса — все последовали его примеру. Каждый уже успел выпить по бокалу крепкого напитка, отдавая дань погибшим в этой жестокой кровопролитной и такой бессмысленной войне. «Старенькие» члены отряда решили сегодня немного уйти от наболевших проблем и провести время за столь иногда необходимыми разговорами под бутылочку вина. Одной, естественно, не обошлось. Жан не безрадостно удивился тому факту, что в этот раз Микаса пила вместе с ними, а не осталась сидеть и наблюдать, как это бывало обычно. После внезапного исчезновения Эрена Йегера около двух месяцев она пребывала в затуманенном сознании, что было заметно каждому члену команды. Оно и понятно: не было никакого способа связаться, увидеться, узнать о состоянии пропавшей «надежды человечества» — лишь ждать назначенного срока выполнения миссии. Сначала Микаса не покидала комнату вовсе. Затем, все же выйдя наружу, похудевшая и ослабшая, начала приходить в форму, проводя все время на тренировках: солдатам требовалось привыкать к новому виду оружия. На обеде и ужине она почти не разговаривала с друзьями, лишь быстро ела, словно второпях, и покидала столовую, вновь уходя либо на очередную тренировку, либо в свою комнату, которую каждому элитному солдату выделили собственную. Однако спустя время друзья все же вывели Микасу из разрушающей ее изнутри депрессии. С их помощью, девушка все-таки начала свыкаться с судьбой и просто стала ждать, не отказывая себе при этом в общении с солдатами, совместным тренировкам и какому-никакому веселью. Без Эрена, постоянно забивавшего мысли Аккерман, та стала более внимательной к своим товарищам. Микаса начала проявлять к ним больше заботы и поддержки, особенно такие изменения касались Армина, ее самого близкого друга, которого еженедельно забирала Ханджи на очередные эксперименты и тренировки. Что стало особенно удивительным для всех членов бывшего 104-го кадетского корпуса, Микаса вдруг стала замечать, что Жан Кирштайн вообще существует. Разведчица перестала делать вид, что не замечает его попыток флиртовать или сделать ей комплимент. Хоть парень и подрос, возмужал, черты лица его стали острее, а русые волосы уже свисали практически до подбородка, его шутки и попытки привлечь внимание были всё такими же детскими. Раньше подобное Микаса игнорировала и считала ребячеством, сейчас же ей это казалось забавным и даже милым. — Микаса уже второй бокал пьет, ну и ну! — искренне удивляясь, воскликнул Конни. — Да тихо ты! — прошептала Саша и машинально приложила палец ко рту сидящего рядом Спрингера, — Капитан Леви услышит, и тогда… Саша не договорила. Конни перехватил руку девушки и скрестил ее пальцы со своими, заставляя Блаус смущенно покраснеть. Казалось, они нравились друг другу уже очень давно, да и «официально» встречались около полугода, но Саша все еще не могла свыкнуться с подобными нежностями. Конни также повзрослел. Раньше он уступал по своему маленькому росту лишь Кристе, то есть королеве Хистории, но теперь он был почти наравне с Жаном, самым высоким из их отряда. Быстро время летит. — Капитан Леви на дежурстве, — сообщила ребятам Микаса, — А комната майора Ханджи находится в другом крыле. — Зачем мы вообще дежурим? — задала вопрос Саша, беспечно наливая себе очередной бокал красного. — Люди — сейчас наши главные враги. И они могут прибыть из-за моря и убить нас, пока мы спим, — спокойно объяснил Армин. Затянулось неловкое молчание. Нарушил его Флок, потянувшийся за еще одной бутылкой вина. — Кто-то еще будет?***
Солдаты корпуса разведки в тот вечер «повеселились» достаточно. Про Сашу и Конни и говорить было нечего — спор, кто кого перепьет, сильно затянулся, Армин не опустошил и второй бокал (за него это сделал Конни), говорливый Флок в свою очередь уселся на подоконник, будучи опьяненным настолько, чтобы погрузиться в мысли и вконец уйти в себя. Жану же было более, чем хорошо… как и Микасе. Разве что выпитое количество алкоголя сказалось у девушки небольшим головокружением. — Ты как? — решил узнать Кирштайн, повернувшись к подруге. Все время она сидела по левую сторону от Жана, упираясь согнутым коленом о его бедро. — Голова кругом, — ответила Микаса, — Наверное, уже достаточно? — она посмотрела Жану в глаза — находился он на расстоянии около двадцати сантиметров от нее. В его взгляде виднелся вызов. — Слушай, — шепотом начал Жан и наклонился так, будто собирался рассказать ей секрет, — Там последняя бутылка осталась. Давай на двоих? — Меня не вырвет? — Микаса пила второй раз в жизни, так что волнение ее было оправданным. — Не волнуйся. Волосы я тебе подержу, если что. Аккерман с недоверием посмотрела на друга. Он в свою очередь цыкнул в ответ на ее подозрительный взгляд. — Шучу, в порядке все будет. Их лица по-прежнему находились на довольно близком расстоянии друг от друга, что немного напрягало Кирштайна, но отодвигаться желания не было. Опустив взгляд ниже уровня ее лица, он заметил, что волосы Микасы отросли уже практически до груди. Ему вдруг невольно вспомнился тот день, когда он впервые увидел эту сероглазую брюнетку, сейчас сидящую прямо перед ним. В тот самый миг он понял, что никогда не видел девушки красивее. А потом воспоминание сменилось на то, где Микаса обрезала покорившие его своим блеском «косы» по одному лишь слову Эрена Йегера. Но теперь его рядом нет. — Не отрезай больше свои волосы, Микаса, — еще тише произнес Жан. — Что? — Ничего, — он разорвал зрительный контакт и привстал с места, — Сейчас принесу… Жан скрылся за дверью в комнату, а Микаса осталась сидеть на полу одна, пока к ней не пододвинулся Армин, до этого игравший в какую-то незатейливую игру с ребятами. — Не пристает? — даже как-то серьезно спросил у подруги Арлерт. Микаса улыбнулась. — А должен? — Твой пьяный веселый взгляд меня пугает, — он смотрел на нее с подозрением, — Не хочешь, например, пойти спать? — Знаешь, Армин… — начала Микаса. Слова упрямо не хотели соединяться в сложные предложения, — Ты ведь знаешь, что я очень рано повзрослела, и… Я даже не помню, когда в последний раз проводила время вот так, — Аккерман мельком взглянула на забавно пританцовывающих Сашу и Конни. — Сейчас же мне… хорошо, наверное. Как думаешь, у нас еще есть шанс пожить так, как сейчас? — Мы можем начать так жить хоть завтра. Но когда придет время исполнить наш долг — мы послужим щитом для своего народа. Ведь такова наша участь? — Почему-то слова друга сильно подействовали на Микасу. Она хотела было уткнуться носом в свой столь дорогой ей шарф, но в помещении было слишком жарко, чтобы носить его и здесь. — Тебе тоже его не хватает? — спросила Микаса, смотря куда-то в каменный холодный пол. Арлерт кивнул, и с грустной улыбкой положил руку на плечо подруги, выражая этим жестом поддержку. — Думай о будущем, Микаса, — Армин немного помолчал, — Ты тут сиди, а я, наверное, уже пойду, — зевнув, начал потихоньку вставать, — Приходи, если что. — Хорошо, — голова по-прежнему кружилась, однако Микаса все еще находилась в адекватном состоянии и чувствовала изменения лишь на физическом уровне. Хоть она и понимала, что на сегодня ей, наверное, хватит, но все же хотелось хоть на время забыться или же наоборот — почувствовать себя обычным подростком, не знающим тягости взрослой солдатской жизни. В конце концов, еще совсем недавно каждому в элитном отряде, включая саму Микасу, стукнуло девятнадцать лет. — Держи, — кто-то подал в руки сидящей на полу разведчице доверху наполненный бокал. Микаса взглянула наверх — Жан. Аккерман сделала глоток и чуть не поперхнулась: содержимое определенно не было вином. — Что это? — с недоверием спросила она у присевшего рядом Жана. — Это нечто покрепче, — он опять придвинулся ближе и перешел на шепот, — Делай вид, что это вино, а сама пей маленькими глотками. — Споить решил, Кирштайн? — с пьяной усмешкой произнесла Микаса, на что Жан лишь улыбнулся в ответ. Микаса хлебнула еще раз, после чего невольно сморщила носик, что показалось Жану ну слишком милым зрелищем. Он так засмотрелся, что даже и не увидел перед собой тонкую, протянутую прямо к его лицу ладонь. — Жан! — он опомнился. — Да? — Держи, — Микаса отдала ему свой полуопустошенный бокал. «Быстро она». — Не будешь больше? — Жан перехватил сосуд, при этом удерживая теплую и такую нежную руку Микасы на том же месте. Она же, продолжая смотреть в его глаза, помотала головой, тем самым ответив на его вопрос. Жану не хотелось разрывать контакт, но пришлось: подобные соприкосновения с его давней возлюбленной слишком волновали Кирштайна. Бокал крепкого напитка он с характерным выражением лица за раз опустошил до дна, что не укрылось от Саши и Конни. — Это он от вина так морщится? — спросил у Саши Спрингер. — Вино мы все притащили. Видимо, там нечто другое, — забеспокоилась Саша, — если он тут упадёт, я его тащить до койки не буду! Вдруг в голове Блаус созрел какой-то гениальный, судя по выражению ее лица, план. — Микаса! Ты кушать не хочешь? Аккерман обернулась и отрицательно покачала головой на вопрос подруги. — А то, мне кажется, сама я до кухни не дойду-у… Конни раскрыл рот, чтобы предложить девушке свою помощь, но Блаус легонько, чтобы Микаса (хоть и, по мнению Саши, в стельку пьяная) не заметила, пихнула того локтем в живот. Спрингер все понял и решил подыграть своей «суженой» ради своей же безопасности. — Я… Я принесу тебе хлеба, — слова немного путались в голове: час был поздний, что также влияло на состояние ложившейся всегда вовремя Аккерман. Встав с места, она направилась на кухню, которая находилась через три комнаты от их сегодняшнего местоположения. Как только девушка скрылась за дверью, Саша кинула пробкой от вина в сидевшего напротив Кирштайна. — Ай! Спрингер, угомони свою шизанутую, — потерев «ушибленное» плечо, заворчал Жан. — А чего ты тут расселся? Микаса там и заснет сейчас, помоги хоть, джентльмен. Жан встал и, унявши небольшое головокружение от резкого скачка, пошел в направлении кухни. — Что ж, хлеб они мне не донесут, — ехидно сказала Саша и, закинув одну ногу на другую, достала из заднего кармана надежно запечатанный ломоть ароматной сырной булочки.***
Микаса стояла спиной к двери в тот момент, когда Жан вошел на кухню. Парень сделал это бесшумно, так что, обернувшись, Аккерман выронила из рук тарелку с хлебом от неожиданного появления товарища. Блюдце сразу разбилось, несмотря на небольшую высоту: куски уже немного подсохшего белого хлеба разлетелись во все стороны. — Жан… Чего пугаешь? — не взглянув на виновника происшествия, огрызнулась Микаса и принялась поднимать осколки. Жан хотел было что-то сказать в свое оправдание, но не смог. От вида нагибающейся девушки и так тяжелая голова Кирштайна закружилась еще сильнее, а во рту начало пересыхать. «Надо помочь ей, но…» Жан просто стоял, будучи не в состоянии сдвинуться с места ни на сантиметр, и смотрел. Смотрел на нее, неприлично разглядывая, нет, пялясь на юное тело, обтянутое белыми пижамными кофтой и штанами — как же он желал прикоснуться к ней все эти семь лет. Но Жан боялся. Боялся быть «официально» отвергнутым и испортить при этом хотя бы дружеские отношения с лучшей выпускницей кадетского корпуса. Оставаться незамеченным было для него лучше, чем услышать это досадное «нет». Но сейчас… Нет, думать он мог, тут другое — а именно смелость проснулась в нем. Смелость и желание, вызванное действием алкоголя. — Оставь, — сказал Кирштайн, подходя ближе, — завтра уберем. — Но если капитан… — Оставь, — увереннее бросил Жан, смотря повернувшейся к нему лицом Микасе прямо в ее полусонные глаза, — Не хватало еще, чтобы ты порезалась. Он взял из ее рук хлеб и положил на стол, не отводя своего взора от девушки. Она отвернулась и во взгляде ее читалось некое смущение, растерянность. Микаса редко и подолгу моргала, томно вздыхала, что напугало молодого солдата. «Она же сейчас упадет тут!» И действительно — от небольшого головокружения одна нога Микасы присогнулась в колене, отчего девушка пошатнулась. Но Кирштайн не дал ей упасть — правой рукой он обхватил девушку за талию и одним движением прижал к себе. Прижал и пожелал больше не отпускать никогда. Микаса тяжело выдохнула ему в плечо, отчего у Жана пробежала мелкая дрожь по телу, а в висках неприятно запульсировало. «Я не могу воспользоваться таким ее состоянием… …Или же…» Пока Кирштайн пытался привести мысли в порядок, девушка подняла голову, встречаясь с парнем взглядом. — Шарф… Развяжи мне шарф. Жан уже хотел было исполнить ее просьбу, однако понял, что никакого шарфа на Микасе нет. — Слушай, тебе, наверное, надо на воздух. — Нет, мне не душно, просто жарко, — не дождавшись какой-либо помощи, Аккерман сама потянулась к шее, однако предмет одежды она там не застала. Пьяное сознание подсказывало ей, что, возможно, ощупав всю шею от ключиц до подбородка, она все-таки найдет у себя на теле этот злосчастную тряпку, мешающую Микасе, по ее мнению, дышать. От таких прикосновений девушки к собственному телу, Кирштайну стало душно самому. Жан не мог дольше терпеть эту сладкую пытку — он был возбужден, что ощущалось уже на физическом уровне. Кирштайн хотел, безумно хотел ее, прикоснуться к ее коже, целовать ее там, где она захочет, как захочет, нежно или грубо, горячо, бегло, страстно… Указательным пальцем он провел линию от брови Микасы до уха, тем самым убирая челку от лица. Аккерман прикрыла и так уже полузакрытые глаза. Жан запустил пальцы в ее роскошные угольного цвета волосы, а затем, облизнув свои высохшие губы, прижался в поцелуе к ее, столь желанным, столь любимым, пусть и не тронутым лично им… до этого момента. Он целовал ее медленно, неловко, но требовательно — совсем не так, как он представлял себе в самых смелых своих фантазиях. Жан ожидал от Микасы всего, что угодно — она могла оттолкнуть его, дать пощечину, да хоть зарезать прямо сейчас острым кухонным ножом, и Кирштайн бы даже не был против. Так что он не хотел открывать глаза и смотреть на реакцию Микасы, он не желал почувствовать унижение прямо сейчас — через несколько секунд, возможно, но не в самый прекрасный момент жизни за последние семь лет. Титаны, предательства, убийства друзей и товарищей, война — все теперь не имело значения, ведь в данную секунду Жан Кирштайн был счастливее всех людей в этом одновременно жестоком и прекрасном мире. Микаса немного отшатнулась, но левой рукой парень прижал ее к себе за талию еще крепче. Девушка приоткрыла рот, что позволило Жану углубить поцелуй. Он дышал глубоко, рвано, как и его первая любовь в лице Микасы Аккерман. В конце концов, он вспомнил о состоянии девушки пару минут назад, поэтому, испугавшись, что ей станет хуже, отстранился, однако из своих объятий не выпустил. Кирштайн неуверенно взглянул девушке в глаза. Правой ладонью он провел по щеке, аккуратно убирая выпавшую ресничку с ее мягкой бледной кожи. Он ожидал от нее любой реакции. Но во взгляде из-под густых, черных, как смоль, ресниц, читалась скорее не ярость, агрессия, а искреннее удивление и замешательство. Она сдвинула брови к переносице и хотела уже было что-то сказать, но Жан не дал ей этого сделать. Ему было, что сказать Микасе, в чем ей признаться. — Микаса… — начал он, стараясь привести сбившееся дыхание в норму, — Микаса, я такой идиот! Я ревновал тебя к нему, ругался, дрался с ним из-за тебя, ты дарила ему всю любовь и заботу, которую он не ценил, а я… Микаса смотрела на Кирштайна не моргая. На мгновение Жану стало даже жутко, так что он нервно сглотнул и отвел взгляд куда-то за ее фигуру. От жара и волнения на лбу выступил пот, который не хотелось вытирать — так бы ему пришлось выпустить Микасу из своих объятий. Отпустить — да никогда. — Жарко… — только и донеслось из полусомкнутых губ Микасы. Жан одной рукой подхватил девушку за талию и, не спросив, двинулся к выходу из кухни. Они шли вместе по «спасительному» прохладному коридору. Сначала Кирштайн хотел завернуть к Флоку, Саше и Конни, но что-то заставило его передумать. Так что Жан прошел немного дальше и остановился у комнаты Микасы, одним многозначительным взглядом спросив у нее разрешения войти. Хоть было и темно, Аккерман уловила его вопрос и легонько кивнула, по-прежнему находясь в объятиях товарища. Оказавшись в комнате, Жан, поддерживая девушку, довёл ее до кровати, хоть он уже не был уверен в надобности его поддержки. Незанавешенное окно позволяло наблюдать завораживающий осенний пейзаж: серебристые, столь далекие звезды усыпали ночное небо, частично скрытое за лесом гигантских деревьев, и вместе с холодной, бледной, полной луной являлись единственным источником света в тот час. Жан с Армином порой спорили, что же все-таки видно на этом вечном светиле — мордашку животного, либо же, может, лицо человека. Иногда Кирштайн мечтал, как о подобном он будет разговаривать и с Микасой, лежа с ней вдвоем на крыше под прекрасным звездным небом в ночной тишине. Микаса тоже смотрела в окно, словно обретая некое спокойствие от вида ночного пейзажа. Из приоткрытой рамы тонкой струйкой в комнату проходил холодный воздух, постепенно отрезвляя сознание девушки. Но на лице ее читалось привычное выражение: холод и сдержанность. Жан готов был сделать все, даже быть выгнанным, лишь бы Микаса вновь не начала скрывать свои истинные эмоции за этой маской равнодушия. Он даже не брал в расчеты то, что такое состояние могло и не быть маской вовсе. — Я пойду, — уходить Кирштайну не хотелось совсем, но стоять вот так и давить своим присутствием на девушку — тем более. «Завтра она уже все забудет… И я тоже. Надеюсь». — Так значит, все это время ты… — Микаса с какой-то грустью посмотрела на него. Жан мгновенно изменился в лице. Она все эти семь лет не замечала?! Или не хотела замечать. Она никогда не видела перед собой никого, кроме Эрена, и замечала что-либо только тогда, когда на это обращал внимание Эрен. Сердце Кирштайна кольнуло от задетой гордости. Он подошел и сел рядом с ней на кровать, резко взяв ее ладонь в свою. Девушка не отодвинулась. — Я думала, это просто детская симпатия… Затянувшаяся детская симпатия. Жан не знал, как реагировать на эти слова. Они вселяли какую-то бессмысленную надежду. «Да, Жан Кирштайн, сейчас она поймет, кого упускала все семь лет, полюбит тебя и у вас будет трое, нет, пятеро детей! Давай, продолжай мечтать, наивный идиот». Скорее, а так оно и было, в слова Микасы не было вложено никакого смысла, кроме самой сказанной мысли. — Да разве тебе нужен был я, когда был он, — в сердцах выпалил Жан и посмотрел в ее глаза, такие красивые, такие печальные в данный момент. На лице Кирштайна отражалась вся боль, накопленная годами бессмысленного страдания по девушке, для которой он был лишь товарищем, другом, но не более. Она положила ладонь на его щеку и грустно улыбнулась. Жану хотелось приластиться к ее запястью, словно кот — и так он и сделал, за секунду сменив выражение лица: так действовали на него прикосновения этого сокровища, его недосягаемого сокровища, имя которому Микаса Аккерман. Кирштайн положил свободную ладонь на ее, мягкую и теплую, и качнул головой в ее сторону, не представляя, как смешно и мило он сейчас выглядел. От подобного поведения обычно самоуверенного и сильного характером парня, Микаса еле заметно засмеялась. Именно такой Жан хотел видеть ее вечно. Тепло разливалось по телу, а от воспоминаний произошедшего пять минут назад некий романтический настрой Жана вновь сменился жгучей страстью и желанием, отражавшимся приливом крови в районе ремня. Ее лицо было на расстоянии пары десятков сантиметров от его, и эта близость затуманила и так опьяненное сознание. Вновь, второй раз. Ему оставалось лишь удивляться, как Микаса просто позволяет смотреть на себя вот так. Прикасаться к ней вот так. Прижиматься губами к ее, как он сделал это сейчас вновь. В этот раз Жан целовал ее увереннее, проникая языком глубоко, тем самым принося ей определенное удовольствие. Микаса ответила на поцелуй неловко, не так уверенно, как ее партнер, прикусывая его губу, что лишь еще больше возбуждало не ощущавшего до этого женских ласк солдата. Руки Жана блуждали по ее телу, двигаясь от талии то выше, то ниже, захватывая и сминая закрытые взору части тела. Микаса слабо постанывала во время передышек в поцелуе, что сводило юного парня с ума. Он окончательно навис над ней, залезая с ногами на кровать, подхватывая и ее голени. Аккерман, словно немного придя в себя, попыталась сдвинуть ноги, однако безуспешно — выполнить это движение мешало само мужское тело. Жан нагнулся и начал целовать ей шею, проводя мокрые дорожки от ключиц к мочке уха, но Микаса, отвернувшись, пыталась отодвинуть товарища от себя, что-то щебетав себе под нос. Кирштайн резко остановился. — Тебе не нравится? — кем-кем, но насильником считать он себя не желал. — Если ты продолжишь… — дрожащим от возбуждения голосом начала Микаса, — Есть ведь шанс, что я могу стать небоеспособной. Жан на секунду замешкался, заглядывая прямо в красивые серые глаза, отливающие в данную минуту серебристым лунным светом. Сначала он не понял, что та имела в виду, но через пару мгновений до него дошло. — Ты боишься, что можешь… ну… забеременеть? — Да, — смущенно ответила Микаса и опустила взгляд куда-то в сторону противоположной стены. — У Ханджи все есть, если что-то пойдет не так, — шепотом оповестил ее Жан, повернув ее за подбородок лицом к себе, — мне Флок говорил. Микаса нерешительно кивнула, словно одобряя дальнейшие действия, после чего Жан облегченно выдохнул, не до конца, на самом деле, воспринимая происходящее. Он поцеловал ее вновь, и продолжил свои трепетные ласки. Жан боялся лишь одного: в этой ночной темноте, находясь в помутненном сознании, Микаса вольна представлять кого захочет, будучи с ним. Кирштайн не хотел даже думать о том, что творилось у нее в голове, но одна картина ему виделась четко: он боялся того, что лежавшая сейчас под ним девушка будет представлять Эрена, ласкающего ее тело, Эрена, нежно целующего ее пухлые персикового цвета губы, этого чертового Йегера, готового лишить девушку невинности. Странный термин, учитывая, что морально Микасу невинной назвать было нельзя с момента ее первой битвы за выживание человечества. Она лежала с закрытыми глазами, водила руками по его спине, царапая, и почти не притрагивалась к лицу, волосам. Чем-чем, а самообманом Жану заниматься не хотелось, как и использовать пьяное состояние девушки ради удовлетворения своих потребностей. «Джентльмен чертов» — Микаса, посмотри на меня. Она с неохотой открыла глаза и посмотрела прямо в лицо Кирштайна, на приоткрытые влажные губы, немного разрушая его выдвинутую теорию. От ее пьяного взгляда, в котором читалось желание, Жан потихоньку сходил с ума. — Одно твое слово, и я… Микаса не дала тому договорить, спустив кисть с его крепкого торса чуть ниже к самой чувствительной области. От такого смелого движения парень издал приглушенный стон. Затем Микаса вернула руку на прежнее место и повела выше, захватив пальцами мужскую уже пропотевшую футболку — немного поворочавшись, Жан все-таки освободился от лишнего в данный момент предмета одежды. Так же он поступил и с вещами Микасы — труднее всего было непослушными пальцами снять топ девушки, застёжки которого никак не хотели поддаваться. В итоге Микаса кое-как совершила это не очень простое действие самостоятельно. «Убивал чертовых гигантов, а тут кусок тряпки снять не могу!» — ругался сам на себя Кирштайн. Жан не имел опыта подобного «общения» с девушками до этого, так что знал он, что и как нужно делать, только из рассказов любящего поговорить на подобные темы Флока и еще некоторых парней из отряда. Жан плавно провел рукой вдоль складок молочного цвета белья, отчего Микаса красиво выгнулась. Она попыталась свести вместе ноги, но тем самым она лишь добавила себе удовольствие, замыкая мужскую ладонь в самом сокровенном месте. Микаса издала протяжный стон, отчего желание Кирштайна увеличилось вдвойне. Он вновь припал к ее губам, затем к оголенной груди, не нежно — страстно, рвано, с голодом целуя тело юной девушки, столь желанное, столь прекрасное. В какой-то момент, ощутив пальцами обильную влагу, Жан почувствовал, что Микаса готова. Готова для него. Слегка дрожащими от волнения пальцами он начал расстегивать на себе ремень, затем ширинку, стараясь сделать это как можно быстрее. Волосы липли ко лбу, а на щеках выступили капли пота. Покончив со своей одеждой, Жан спустил до колен белье девушки, оголяя самую нежную часть тела с короткими черными волосками. Сделав еще несколько круговых движений по чувствительной зоне, парень, помогая себе рукой, вошел в узкое лоно Микасы, сливаясь с ней воедино. Она вскрикнула. Боль была непривычной, тянущей, но Жан, не выходя из тела девушки, нагнулся и приник к ее губам с поцелуем, уже нежным, будто бы извиняясь. Он вошел в нее полностью, после чего от вновь нахлынувшего неприятного чувства Микаса до крови прикусила губу срывающему ее стон и крик своим ртом партнеру. Кирштайну же было наплевать на резкий, жгучий укус — слишком хорошо ощущал он себя, слишком сладким, чудесным, нереальным был момент полного слияния их тел. Жан двигался в ней медленно, при этом лихорадочно оставляя поцелуи на каждой клеточке ее ключиц и шеи, пытаясь отвлечь от неприятных ощущений. Он боролся с желанием поскорее увеличить темп, чтобы быстрее достичь долгожданного конца. А также резкими движениями парень не хотел причинить еще большие неудобства Микасе. Из-за алкоголя и позднего времени сил оставалось не так много, чтобы хватило на долгий, продолжительный акт, в процессе которого оба точно бы достигли пика удовольствия. В один момент, когда надрывистые, безумные крики обычно тихой и сдержанной Аккерман уже достигали недопустимой громкости, Жан прикрыл ей рот рукой, чтобы не компрометировать ее и себя перед живущими в соседних комнатах солдатами. Он шептал ей на ухо всякие, по его мнению, непристойности: о том, как горячо любит и любил, как красива она, ее шикарное упругое тело, бледное правильное лицо, бездонные печальные глаза, в которые Жан готов был смотреть хоть вечность, если бы судьба позволила, гладить ее мягкие, черные, как ночь, волосы с красивым, не синим, серебристым отливом, как звезды на небе в ту странную, столь красивую и прекрасную ночь. Закинув одну ногу себе на плечо, он стал входить в тело Микасы смелее, ощущая от нее ответные движения бедрами. Он целовал ее гладкую голень, слегка соленую, стараясь заглушить тем самым собственные стоны. Воздуха не хватало обоим, движения становились резкими, поцелуи жадными, а ногти Микасы больно впивались в плечи парня от ярких, незнакомых ранее ощущений. Конец был близок, и Кирштайн ускорил темп еще больше, уже находясь в состоянии некого забытья: ему казалось, что еще немного, и он точно сойдет с ума, и даже был бы не против такого исхода событий. Жан кончил ей на живот. Облегченно выдохнув, «упал» на постель рядом с лежащей на спине Микасой. Она, не моргая, глядела в потолок с неким странным выражением лица: в темноте Жану казалось, что она улыбалась, но он отказывался верить своему пьяному сознанию. Скорее, это было выражение некой облегченности, спокойствия… и небольшого неудовлетворения. Просто одеться и уйти — все равно что выйти после пользования услуг работниц публичного дома, лишь не хватает парочки монет на столе оставить. Он пододвинулся к перевернувшийся на правый бок Микасе, обняв ее со спины и тесно прижимаясь к ее нагому горячему телу своим. Ему хотелось извиниться за всю боль, которую он причинил, но вместо этого он лишь уткнулся подбородком в ложбинку между плечом и шеей. «Тепло» Жан и не заметил, как сказал пришедшую вдруг мысль вслух, но теперь уже было все равно. Пепельно-русые волосы неприятно прилипали к вспотевшему лбу. Кирштайн хотел было их убрать, но за него это сделала вдруг повернувшаяся Микаса. Она провела пальцем по слегка кровоточащей щеке Жана: нечаянно оставила глубокую царапину в слишком сильном порыве. Кирштайн перехватил ее тонкую, теперь уже теплую, не холодную, как бывает обычно, руку и невесомо прикоснулся к ней губами. — Жан… — еле слышно, будто как некую тайну прошептала Микаса, и это слово, его имя, произнесенное любимой девушкой в тот самый момент, в то самое время, разделило жизнь парня на «до» и «после». Не Эрен, Жан. Жан… Они смотрели друг на друга около минуты, а возможно дольше, и каждый думал о своем. Предполагать, о чем размышляла лежащая совсем рядом Микаса, Кирштайн не горел желанием, а сам же солдат думал о ней. Не о «Жане и Микасе», — лишь об этой хрупкой на вид, но сильной внутри разведчице, лучшей в своем выпуске, заботливой сестре и внимательной подруге, той, которой он отдал в свое время свое сердце. В конце концов, Жан, со всей нежностью, на которую был способен, поцеловал Микасу в лоб и прикрыл глаза. Он хотел было что-то сказать, но не мог. «Спасибо?» — глупо, «извини» — уже наизвинялся. «Люблю?»… Молчание было несколько волнующим, но услышав через какое-то время размеренное дыхание Микасы, Жан успокоился: она мирно, сладко спала, выражение ее лица было спокойным и умиротворенным, а на губах будто застыла еле-заметная улыбка. «Как же она красива». Это означало, что теперь мог провалиться в мир снов и он. Возможно, сегодня ночью сновидения не будут его беспокоить. Странно, но хорошие, сладкие сны он не любил: если на утро Жан Кирштайн пробуждался, ударяя кулаком ни в чем не повинную кровать, то ему опять приснился хороший сон, ведь способа вернуться в другую реальность еще, к сожалению, не изобрели. Кошмары же не так раздражали, они показывали, каким ужасным и мерзким может оказаться мир и заставляли подсознательно дорожить каждой минутой жизни. Жан быстро провалился в сон, как раз во время рассвета. Ни сны, ни кошмары его этой ночью не беспокоили.***
— Может кто-нибудь мне объяснить, какой недоумок устроил тут на кухне хаос, и ничего за собой не убрал? Леви испытующе смотрел на солдат, грозясь взглядом испепелить здесь каждого. Жан, старавшийся не упасть на месте от головной боли, понимал, что вина это его. Разбил тарелку с хлебом не он, но именно парень отложил всю уборку на потом, и… — Я, сэр! — синхронно выпалили Жан и Микаса. На момент они переглянулись, а затем встали в стойку по-прежнему, стараясь не показывать небольшого смущения и волнения. Остальные солдаты с недоумением и даже усмешкой посмотрели на парочку, но смех сдержали. — Вот как, — Леви сам слегка удивился и задумался на пару секунд, словно анализируя и продумывая возможные варианты произошедшего события, — Ну, раз вас двое, значит и наказание будет удвоенное: четыре дня дежурства на кухне, и чтоб подобного больше не было. — Есть, сэр, — опять синхронно сказали виновники происшествия. — И да, Кирштайн, — подойдя ближе, с тем же каменным лицом обратился капитан, — для, кхм, «тренировок» с Аккерман есть тренировочные залы, ну или комнаты в конце концов, а не место, где я ем. Тут уже никто из их отряда не смог сдержать смеха. Жан с синей от укуса губой и царапиной на пол щеки покраснел, как помидор. Смущенно он посмотрел на Микасу — ее синяки на шее были скрыты за алым, подходящим ее цвету лица шарфом, и хвала небесам, что оно было так. Парень взглянул на нее, виновато, но лукаво, и улыбнулся, по-детски невинно. Второй день подряд Жан был счастлив. И будет, и будет…