Вынос мозга со смыслом
12 марта 2018 г. в 18:58
Устроившись поудобнее в одеялах на общей кровати, Табаки вот уже три четверти часа просвещал состайников относительно важности демократических ценностей, свободы мнения, слова и выбора в развитых сообществах, необходимости открытых площадок для частных высказываний и дебатов.
Табаки любил поболтать и к этому привык даже Курильщик. Что оставалась загадкой для него, так это то, по какому принципу стая выбирала реакцию на Шакала. Порой уже спустя пару минут в него со всех сторон сыпались подушки, заставляя прятаться в гнездо, но бывало и совсем наоборот — стая смиренно слушала часами бессмысленные речи Табаки. Лорд не шипел, Сфинкс не пытался скептически одернуть, Черный не бежал в качалку, а Слепой даже не пробовал своей властью ограничить болтуна.
Сам Табаки такие свои выступления называл Вынос мозга со смыслом и свято верил, что умеющие слышать — да услышат. Живущий в глубине его сознания сморщенный старичок давно проникся странной любовью к жителям Дома и, наблюдая за скрытыми под пеленой молчания отношениями, вселял в мальчишку-Табаки игривого дирижера страстей, то распаляющего жильцов, то примиряющего их. Затронутая им сегодня тема, как и все прочие, конечно, была не случайна. Близился выпуск и искры между Слепым и Сфинксом мог не заметить разве только глупый бывший фазан.
Но были и у Курильщика прозрения. А именно — Слепой и правда никогда не пытался ограничить громогласность Табаки в такие моменты. С его великолепно развитой чуткостью, умением слышать Дом и его желания, Слепой всегда точно улавливал момент пробуждения мудрого старца в вихрах состайника. Так же, как Курильщик, он не всегда понимал желания Дома, но не повиноваться не смел. И потому вожак легко отдавал бразды правления шумному Шакалу, просто зная — так сейчас нужно. Остальные же, наблюдая за странной покладистостью вожака и опираясь на связующую их всех тонкую нить взаимопонимания, подчинялись — не сбегая из комнаты и не применяя методов агрессивных по отношению к разгоряченному вещателю.
Жители четвертой просто терпели и забившись в свои углы переживали привычный уже вынос мозга со смыслом. У каждого были свои отношения с Шакалом, но знавшие его с детства верили в его способности видеть невидимое и зрить в корень. Да и опыт прошлых ситуаций поддерживал — раз процесс этот имеет свои, пусть и не всем понятные причины и начало, значит, он будет иметь и логическую концовку.
Слепой устроился на полу: укутавшись в облако сигаретного дыма и прикрыв незрячие глаза, дышал так тихо, что со стороны казался спящим. Лишь тонкие длинные пальцы с выступающими по бокам косточками суставов шевелились, как при замедленной съемке, то поднося сигарету к тонким губам, то перебирая складки замызганных джинсов, то замирая внезапно в пустоте, словно чего-то пугаясь и пережидая.
Слепой умел слушать: разбирать оттенки молчания и глубину интонации. Скорость речи говорившего могла рассказать ему больше, чем его слова, а интенсивность дыхания и сердечный ритм — показать эмоции говорящего. Слух всегда был главной опорой Слепого. В то же время вожак мог и отрешиться от болтовни, откликнувшись на призыв Леса — раствориться в его чаще. Даже оказавшись привязанным к комнате желанием Дома, он легко пережил бы и бездонный словопад Табаки и саднящую боль от свежих порезов на ступнях. Лишь спрятаться от тяжелого взгляда Сфинкса, монотонно истязающего его своим прикосновением, он не мог.
Слепой точно знал, что это Сфинкс. Никто другой не осмелился бы так тихо и беспощадно пытать его своим укором и обидой, медленно втыкать зеленые стрелы ярости в незаживающие раны на ногах оборотня. Никто другой не позволил бы себе ревновать к Лесу и требовать молча, но так, что Слепому казалось, что он глохнет от крика — требовать со всей жестокостью и бескомпромиссностью… Это мог позволить себе только Сфинкс. Такой разумный и рассудительный, готовый стоять горой за Лорда и терпеливо обучающий Курильщика, принявший под свое крыло Македонского и скучающий по умершему Волку и живому Смерти. Только Сфинкс мог позволить себе быть так изощренно безжалостным со Слепым. И только ему Слепой не мог ответить, и потому, слушая слова Табаки о гуманизме — терпел.
Сфинкс, расположившись на кровати напротив Слепого, сквозь узкий прищур зеленых глаз, казалось бы, расслабленно наблюдал за происходящим в комнате. Но именно это внешне расслабленное состояние для знающих его состайников обычно и было сигналом сосредоточенного внимания или бури в душе.
Его блуждающий взгляд скользил по тщедушной фигурке Табаки, сыплющей словами, словно взбесившийся принтер. Пробегал по раскаченной бицухе Черного, закрывшегося от стаи книгой и двумя плюхами наушников, словно створками массивных ворот. После перетекал на раздраженного, с искривленными губами и вспышками иссиня-черной злости, чередующейся со светящейся лазуритом беспомощностью в глазах, Лорда. Касался недоумевающе таращущегося на всех Курильщика и Лэри, словно связанного по рукам и ногам лога, оказавшегося заложником болтливого террориста. Не фокусировался на Македонском, забившемся в угол и колдующем над плиткой и кофейником, гремя баночками со специями. Словно очерчивая своеобразный круг «почета», взгляд Сфинкса поднимался вверх к кровати Горбача, но разглядеть его самого, прижавшегося к стене, не мог. И только тонкий скрип подсказывал натренированному уху Сфинкса, что молчун, прикрываясь шумовым эффектом Табаки, выцарапывает свое новое стихотворение на стенке. Сфинксу было не до улыбок, но если бы он мог, конечно, порадовался бы: у Горбача самый творческий способ защиты от выноса мозга со смыслом — стихи.
Улыбки действительно не получилось и, завершая очередной круг взгляд его, неизменно возвращался к Бледному. Уперевшись же в занавесь черных, давно немытых волос и даже на расстоянии ощущая такой знакомый запах, остановился, открывая площадку для общей их драмы и трагедии.
В тот же миг живущие своей жизнью руки Слепого остановились: правая — погрузившись в крупную вязь грязного свитера, а левая — застыв над пепельницей с почти искуренной сигаретой. В глазах Сфинкса лишь на секунду мелькнуло сожаление — он знал, как тяжело Бледный переносит его молчаливый укор, и видел, как замирает друг под грузом его чувств. Но уже спустя мгновение Сфинкс вновь окунается в свою обиду, и в ее вязких омутах размышляет о том, что если не отводить взгляд подольше, то тлеющий уголек очень скоро доберется до тонких пальцев. Это картина тешит измученную ревностью и страхом душу, — Терпи, Бледный! — Сфинкс почти шепчет это, но вовремя одергивает себя. Впрочем, месть не дарит ему радости, а голову сдавливает отвращение — одна пара глаз, одна пара рук — на двоих, Сфинкс, опомнись! — Он не успевает разобрать, чьим голосом в его голове шелестит совесть, улавливая лишь горечь и разливающуюся по отсутствующим рукам боль — Я никогда не сделаю тебе больно! Я всегда буду рядом! — Едва заметно морщась, Сфинкс поспешно отводит взгляд, отпуская Слепого из плена на свободу.
— Возможность вести открытые диалоги, не опускаясь до прямых приказов и не возвышаясь до изящных многоходовых манипуляций, открыто заявлять свое мнение и находить компромиссы — вот признаки здорового общества, — Табаки как никогда ощущал себя на коне — лоснящемся гнедом скакуне, несущем его с флагом, развевающемся на ветру. На коне, несущем его то ли в светлое будущее, то ли в торжественное начало нового круга. — Демократия — это брильянт, вершина человеческих отношений, построенных на доверии и уважении к любому гражданину и его выбору. Еще Уинстон Черчилль утверждал, что лучший общественный строй это, дорогуши мои — демократия!!!
Последнюю фразу Шакал, словно перевоплотившись сразу в англичанина, политика и аристократа, произносит, потрясая длинным кривым пальцем в потолок и до предела повысив как громкость вещания, так и высоту тембра. Ему не хватает только цилиндра, бабочки и трости, но разве такая мелочь может смутить Табаки? Все больше раздуваясь от важности миссии и своей позиции гуру, он делает вдох поглубже и обводит комнату взглядом. Этим мгновением тишины и пользуется Македонский, впихнув ему, довольному и слегка утерявшему бдительность, в руки чашку с кофе.
Весь период выступления Шакала рыжий ангел корпел над кофейником и плиткой. Сочувствие к состайникам разливалось волнами по его телу. Он чувствовал, как растет ярость Лорда, сжатая тисками негласного указа Слепого. Видел, как ворочается у себя Черный: не важно, какие треки он слушал — вопли Табаки заглушить невозможно. Чувствовал отчаянную боль, объединяющую, словно стальная цепь, Слепого и Сфинкса. Видел слабость в опущенных руках запутавшегося Курильщика: многочисленные попытки привлечь внимание Сфинкса и утешиться его подсказками, результата не принесли. Лэри обмякшим телом лежал на своей кровати, не подавая признаков жизни. Македонский с трудом заставил себя взглянуть на Горбача. Закончив выцарапывать стихотворение, тот уныло сидел на своей кровати, свесив ноги вниз. Сильные руки придерживали большую лохматую голову, упершись в колени. От него нестерпимо веяло усталостью.
Запрет на чудеса ограничивал мальчика с громким именем великого полководца в действиях, но не зря же он был назван друзьями в честь мудрого тактика и стратега — план Македонского был прост и изящен.
Хорошо зная вкусы вихрастого болтуна, Мак приготовил кофе с целым набором восточных специй, вкус которых имел волшебную силу над Табаки. Нужно было лишь поймать момент, когда Шакалу понадобится сделать вдох поглубже, и, считай, кофе-брейк у них в кармане. И задумка удалась. Получив в руки чашку с любимыми добавками Шакал расплылся в улыбке и, распространяя вокруг себя волны довольства, присосался к кружке. Любитель сладостей и вкусностей, мальчишка с нечесаными волосами, обвешанный фенечками, победил в этом батле. Старичку с его мудростями больше не было места в четвертой.
В образовавшейся тишине Сфинкс медленно встал с кровати и, преодолев пространство комнаты, остановился напротив Слепого. Отодвинув ногой стоящую на полу чашку с давно остывшим кофе и переполненную пепельницу, Сфинкс аккуратно опустился на пол и как мог близко придвинулся к Слепому.
— Свобода выбора, Бледный, слышишь? — его голос дрожал, а зеленые глаза он спрятал за закрытыми веками, что было, конечно, совершенно безразлично для слепца, но самому Сфинксу давало иллюзию внутреннего контроля. Слепой не ответил, но лишь опустил скрытую длинными волосами голову на плечо друга и, прикурив две подряд сигареты, одну из них привычным жестом поднес к губам Сфинкса.