***
Гермиона случайно пачкает пальцами чистый свитер (хаотичные мазки белого на голубом кажутся перистыми облаками, чёрного — вольными птицами), когда утро стучится в закрытые окна цветами наступающего рассвета и застывает очередной бессонной ночью в сознании, а затем разбивается вместе с ворохом мыслей. Она бы сомкнула глаза на несколько минут, чтобы за закрытыми веками отпечаталось то, что называется хотя бы намёком на отдых, но солнечный диск игриво подмигивает с неба и бьёт по будильнику временем пробуждения. (Противный звон в ушах, конечно, достаётся в подарок, когда она бежит по подъездной лестнице, одновременно глотая горячий кофе). На шумной улице людей много, каждый из них подвержен суматохе и заботам со значением «извечные». Спешат и опаздывают, опустив взгляд на свои ботинки, не замечая красоты мира, которая вспыхнула прямо перед их взором. Грейнджер же красит серое небо над макушкой в синий, аккуратно рисует тяжёлые облака (густые, наполненные сталью, которая режет пальцы, если к ним потянуться). Её воображаемое небо идёт трещинами, на землю дождём сыпется звёздами, застревает частичками вселенной в её кудрях. Ей не нужно считать световые года, чтобы дышать***
— Какую фразу написал Ван Гог в письме своему брату перед смертью? — звучит в пронзающей тишине класса, свет ламп переплетается с лучами солнца, оседает бликами на её радужке глубинным сиянием в сердце. — «Печаль будет длиться вечно», — опережает её Малфой всего на секунду, смотрит прямо в глаза почти насмешливо. Гермиона ловит слова на кончике языка и возвращает обратно в горло быстрым глотком. Гласные и согласные царапают лёгкие невысказанными мыслями, переливаются всеми цветами спектра. Гермиона прикусывает кончик ручки, а на деле собственный язык. Забавно. Драко Малфой сидит почти рядом, Грейнджер кажется, что она может почувствовать (иллюзорные) остатки сигаретного пепла на его пальцах, запах масляных красок смешанный с перечной мятой, очертить траекторию его улыбки своим карандашом. И от этого её пробивает озноб. /слишком н е п р а в и л ь н о/ Тонкая линия страха становится невидимым пунктиром под её грудной клеткой, поселяется началом бури в лёгких, которая вот-вот разнесёт всё на своём пути. Грейнджер сильна в основах медицины, но подобрать диагноз к подобным симптомам не в состоянии, поэтому безрезультатно ищет ответ в карманах своей памяти, но вновь остаётся с пустыми руками. — Верно, мистер Малфой, — учитель отталкивается от дубового стола, чтобы подойти и написать слова, заставив белые буквы танцевать (может, только в твоих глазах?) на чёрной доске, — «Печаль будет длиться вечно»… Что вы думаете о стиле этого художника, мистер Малфой? Девушка почти разозлёно перелистывает страницы, когда он начинает высказывать известные факты и собственную позицию, а затем смотрит на потолок от нежелания слушать — тусклые лампы сливаются с плитами в однообразном бежевом. Через жалкую минуту (Гермиона всё это время отчаянно ёжится, свитер вписывается в кожу мириадами укусов) он прекращает свою речь и вновь смотрит на неё насмешливо, дергает уголком губ, мысленно кричит о её поражении. Грейнджер почти наяву чувствует, как он ломает стенки её черепной коробки, остриём ножа проникает в мысли и твердит об очередном промахе с её стороны. — Ну что, золотая девочка, — говорит***
Джинни Уизли с музыкального факультета стоит за её спиной, помогает застегнуть новое платье. Руки у неё мягкие, холодные, Гермиона почти вздрагивает, когда та касается обнажённой кожи подушечками пальцев, чтобы закрепить тонкие невесомые ленты. Она наполовину отражается в старом зеркале, Грейнджер украдкой поглядывает на своё отражение, подмечает лишь то, как алый шёлк нежно струится, почти касаясь её коленей. Ей кажется, что руки всё ещё в мазках ярких красок (синий, красный, смотри-смотри!), хотя за ней сейчас след шлейфа из редкого блеска и роскоши; она сжимает замёрзшие пальцы, ногтями оставляя ровные полумесяцы на ладони, и улыбается донельзя натянуто, фальшиво. Ломаная линия в уголках её губ пропадает порывом ветра за грязными окнами, испаряется тенями в углах комнаты, становится действием со значением «бесполезного». /браво/ — Тебе нравится? — спрашивает Джинни и горит солнцем у неё за спиной, непокрытой радостью, в составе которой большими буквами написано «без примесей», и прекрасным настроением, — Думаю, что сегодня будет весело! Грейнджер готова ломать руки от желания нарисовать её: яркую, как цвета самого рассвета; окунуть любимую кисть в цвет её волос и показать на картине искренность, энергию, жизнь. — Да. Но она лишь улыбается и кивает, чувствуя себя лишённой доброй половины чувств, палитры возможных эмоций, наполовину сгоревшим пергаментом. /дефективной/ Пепел ведь не способен переливаться золотом.***
Этот вечер чудится-помнится излишне сильной громкостью музыки, расплывчатым отражением вспышек закатного неба на окнах и чем-то иллюзорным, ярким-ярким, как мириады разноцветных листьев на городских дорожках ранней осенью. — Ты веришь в магию? — спрашивает тихо, словами впечатывается в тело, оседает сладким бредом на вкусовых рецепторах. Грейнджер небрежно опускается в мягкое кресло, крутит стеклянный бокал в холодных ладонях, отчаянно пытается вернуть потерянный фокус зрению. Мир перед ней сейчас — пьяная дымка, невообразимо живая, сочная; она топит её в кровавых красках вина в своём бокале, которое отражается терпкостью на языке и смелостью, что бешено колотится где-то под рёбрами. Девушка качает бокал в руках, и алый оттенок настигает прозрачную поверхность морской волной (но в горле почему-то не оседают кристаллы соли), заливает её мысли лживым по своей природе спокойствием. Гермиона смотрит почти внимательно, ей кажется, что цвет платья сливается с напитком в бокале в однообразном алом (с кровью, кровью, кровью в её венах, донельзя вязкой и тягучей), завершает картинку образа недостающей деталью. — Конечно, нет, — откликается кто-то за её спиной