Приговор

«Я стоял на коленях в однокомнатной квартире в центре Минска, держа окровавленный кухонный нож в руках, и пустым взглядом смотрел на тело своей мёртвой жены. В момент убийства я ничего не чувствовал. Я просто делал. Никто не сможет понять, зачем я это сделал, ведь даже для меня это было огромной тайной. А ведь сегодня было самое обыкновенное воскресное утро, ничем не отличающееся от всех предыдущих. Моя заботливая жена уже стояла на кухне и готовила завтрак. Я подошёл к ней сзади и поцеловал её в шею. Я заметил на её лице улыбку, такую тёплую и милую. Она часто улыбалась. Мы сели за стол и принялись за еду. Моя жена много болтала, а я слушал её, разрезая яичницу ножом. Казалось бы, что ещё, кроме любящей жены, нужно для счастья? Так я думал в то утро. Когда я допил чай и закинул последний кусочек себе в рот, я подошёл к раковине и стал мыть посуду. Моя жена всё также болтала и смеялась. Я вымыл тарелку и кружку, а затем начал мыть приборы. Милый и радостный голос жены отдавался эхом в моём сознании. Я уже не слушал её слова, я слышал лишь тембр её весёлого голоса. Её весёлого и надоедливого голоса. Я тщательно вымывал кухонный нож губкой, что тот начал скрипеть. Но скрипа чистого ножа было слишком мало, чтобы заглушить голос жены, который невыносимо отпечатывался в моём сознании. Я выключил воду, крепко сжимая в руке нож, и повернулся к ней. Она всё также смеялась, болтала и уже допивала свой чай. Она сидела спиной ко мне, и я мог любоваться её ровной осанкой, стройной талией и пшеничными мягкими волосами. Что такая красивая женщина могла найти во мне? Почему она согласилась стать моей женой? В моей голове всплывали тысячи вопросов, но большинство из них заглушил всё тот же проклятый голос жены. Она допила чай и поставила чашку на стол. Собралась вставать из-за стола, но я сделал пару шагов к ней, легко прижал её голову к своему телу и плавно перерезал ей горло. Я чувствовал, как вздрагивало её тело, смотрел на то, как хлещет кровь из её горла, наблюдал, как она беспомощно тянется руками к своей шее. Прошло не больше пары секунд, и на кухне, наконец, стало тихо. Так тихо, что в ушах невольно стало звенеть. Так я стоял около десяти или пятнадцати минут, в мёртвой тишине, и всё также прижимал голову моей заботливой жены к своему телу. В это время я ни о чём не думал. Я просто стоял, и прижимал её голову к себе. Я осознал, что натворил, только после того, как отпустил её, и она безжизненно свалилась со стула на окровавленный пол. На её милом лице застыло непонимание. Страх, безумный страх и ужас заполнили моё сознание. Моё лицо скривилось в немом крике, а из глаз, не прекращаясь, лились слёзы. Я прикрыл рот рукой и упал на колени перед телом жены. Мои штаны моментально стали пропитываться её кровью, но в тот момент меня это мало волновало. Я подполз к ней, взял её голову и молил о прощении, покрывая её мёртвое лицо поцелуями. Но было слишком поздно. Она больше никогда не очнётся. Я никогда больше не услышу её мягкого нежного голоса, никогда не увижу её тёплой улыбки. Она больше никогда не назовёт меня «Мой рыцарь», больше никогда. Я отпрянул от неё и снова сел перед её телом на колени. Я взял в руку окровавленный кухонный нож, который бросил у её ног, безразлично посмотрел на него, а после перевёл пустой взгляд на мёртвое тело моей заботливой жены.» Эти воспоминания никогда не исчезнут из моей головы. Как бы я не отвлекался, как бы не старался не думать об этом, мне не удавалось забыть, даже на минуту. Я сидел в сырой тюремной камере СИЗО-1. Я совершенно не помню, как долго я просидел там, у тела жены, и когда меня арестовали, не помню, как я оказался здесь, но отчётливо помню слова судьи в зале суда. Они отпечатались в моей голове как мантра, которую невозможно забыть: « - Признать Семёнова Андрея Леонидовича виновным в совершении преступления, предусмотренного статьёй 139 Уголовного Кодекса Республики Беларусь, и назначить ему наказание в виде смертной казни. Помилованию не подлежит.» Помилованию не подлежит. Я ждал ещё лишних два месяца, чтобы услышать это. Не знаю, на что я рассчитывал. За всю историю страны известен лишь один случай, когда человек был помилован, однако он отбыл пожизненный срок. Уж лучше пожизненное заключение, чем смертная казнь. Звук падающих капель из сломанной трубы глухо раздавался в камере. Эти равномерные стуки о каменный пол с каждой минутой становились всё невыносимей. Каждая упавшая капля будто вдалбливалась в мой мозг, пытаясь свести меня с ума. За последнее время я стал очень восприимчив к звукам, ведь любые шаги за дверью могли означать, что меня поведут на исполнение приговора. Я сидел на сырой кушетке, обхватив поджатые ноги руками, и сверлил взглядом стену. Невольно, я потянулся к подбородку, чтобы почесать его, и случайно зацепил старую рану. Пошла кровь. Из памяти всплыло воспоминание: « - То есть, вы утверждаете, что это случилось спонтанно? – допрашивал меня сидевший напротив мужчина в строгом костюме и с маленькими очками. - Да, спонтанно, - спокойно ответил я. Цепи на моих руках слишком плотно сжимали запястья, из-за чего появились красные потёртости и мозоли. - Вот так вот спокойно сидели, а потом вдруг решили перерезать горло своей заботливой и любящей, как вы утверждаете, жене? – на лице мужчины я заметил лёгкое отвращение. - Я хотел тишины. Мужчина резко изменился в лице и уже не скрывал истинного отношения ко мне. Он встал из-за стола, сложил свои маленькие смешные очки и подошёл ко мне. Он презрительно смотрел на меня и громко приказал: - Встать! Я послушался и встал, но ненадолго. Сильный удар в живот заставил меня согнуться, и я ударился подбородком о край стола, после чего упал. Но на этом всё не закончилось. Последовал ряд сильных и тяжёлых ударов ногами: в живот, в голову, в спину. Охранники спокойно стояли у выхода и наблюдали за происходящим, даже не сдвинулись с места. Я пытался хоть как-то уворачиваться, но удары мужчины были точны и безжалостны. Каждый удар раздавался ужасной болью по всему телу. Было тяжело дышать. Последний удар пришёлся мне прямо в челюсть. Я почувствовал дикую боль и металлический привкус во рту. Я сплюнул прямо под ноги мужчине в строгом костюме, после чего смог нормально вдохнуть воздух. - Уводите, - приказал он охранникам и плюнул напоследок мне в лицо.» Кап, кап, кап. Ещё немного и этот звук сведёт меня с ума. Я закрыл уши руками, чтобы ничего не слышать. Хотя бы минуту молчания и тишины, чтобы была слышна лишь пульсация крови в ушах. Я закрыл глаза. Я снова вспомнил свою жену: её пшеничные мягкие волосы, в которые я любил уткнуться носом, её прелестные маленькие губки, которые я так жадно целовал каждый день, её глаза цвета моря, в которых я утопал каждый раз, когда смотрел в них. А ведь она так любила меня, так заботилась обо мне. Жил бы себе в уюте и заботе, не знал бед. Но вот что-то заклинило меня в тот момент, быстро и бесповоротно. Из глаз снова полились слёзы. Сидя здесь, в камере, я позволял себе плакать много и часто. Я совершенно перестал быть похожим на себя. Я сломался. Как только я открыл уши, то незамедлительно услышал быстрые приближающиеся шаги за дверью. Моё сердце бешено заколотилось, в виски хлынула кровь, и те стали неприятно пульсировать. Я нервно сглотнул застрявший ком в горле, потому что знал - это были шаги самой смерти. Ключ в скважине громко повернулся, и тяжёлая железная дверь со скрипом отворилась. - На выход! – приказали мне, и я на дрожащих ногах вышел из камеры. – Лицом к стене, - я послушно встал, дверь заперли, а напряжение непрерывно нарастало. – Вперёд по ходу, - и я пошёл за одним из охранников, волоча ногами. Меня повели через решётку, затем мы спустились по лестнице в мрачный и сырой подвал, в котором воняло канализацией. В одной из дыр у стены я увидел два крысиных носа. Напряжение продолжало нарастать. В этом длинном подвале было много дверей, а меня всё вели. Наконец, мы остановились у самой дальней, последней двери. Её отворили и меня толкнули вглубь тёмной комнаты. Я еле удержался на вялых ногах, чтобы не упасть. Сердце бешено колотилось. Через секунду после щелчка выключателя меня ослепило ярким светом. После пребывания столь долгого времени в мрачной камере свет был для меня слишком болезненным. Меня отвели к дальней стенке, на которой я разглядел плохо отмытые пятна крови. У меня сработал рвотный рефлекс, но из меня ничего не вышло, потому что последние пару дней кроме воды мне ничего не дали. Не прошло и минуты, как в помещение вошли ещё три человека: прокурор, медицинский работник и, судя по наличию пистолета в руке, исполнитель приговора, или сама смерть. Сердце ушло в пятки. Меня начало трясти как осиновый лист, можно было даже услышать стук зубов. Глаза снова стали наполняться слезами. Прокурор открыл какую-то папку и стал зачитывать: - Семёнов Андрей Леонидович, родился 2 февраля 1984 года, проживал по адресу… - дальше я не слушал, точнее, не смог слушать. Пульсация в ушах заглушала всё вокруг, любой шорох, любой звук, любой голос. Я безумно смотрел на прокурора, зачитывающего мою анкету, и тяжело дышал, пытаясь в последний раз вдохнуть как можно больше воздуха. Я мысленно корил себя за то, что сделал, морально уничтожал за свою никчёмность и даже подумал, что заслуживаю смерти. А слёзы, не прекращаясь, всё лились по моим щекам. – Всё верно? Я кивнул. Я хотел, чтобы это всё быстрее закончилось. Ко мне подошёл один из охранников, повернул лицом к стене и грубо подтолкнул. Я упал на колени и опустил голову. Послышался щелчок заряжающегося пистолета, а после я почувствовал, как приставили дуло к моему затылку. Я позволил себе разрыдаться, громко, жалобно, как ребёнок. Перед глазами всплыл образ моей любящей и заботливой жены. Выстрел. И тишина, такая желанная.