"Особые поручения"

Назвался груздём — полезай в лукошко, а в случае Тюльпанова: назвался помощником чиновника по особым поручениям — бегай по этим самым поручениям, коих будет больше, чем само лукошко. Так и привык Анисий груздем быть, не просто привык, а полюбил до неистовости, неистовости по-тюльпановски неловкой и неудобной, которая то и дело вырывалась на волю да подводила хозяина. Как сейчас, когда Анисий, пылая рабочим рвением, буквально ощущая себя Гермесом-вестником, вбежал в обиталище Фандорина. Шутки ли, опять у хозяина всей Москвы стряслось что-то, это уж Тюльпанов уловил, вот и пригодились его уши. Как Масу с пути не смёл — загадка, которую и шеф не разгадает, только заметил, что не больно-то изувер этот недоволен, а смотрит хитро, будто кот, который сметаны барской в погребе во время поста, паскуда, объелся. «Пустяки, — отбросил мысли о ненужном Анисий, — Маса и хитрости несовместимы». Бесхитростный был человек Тюльпанов, и других, приятных ему, по себе же мерил. Кроме Эраста Петровича, коего иногда считал существом особого порядка, а потому и применять к нему понятия обычные не следовало. Запыхался совсем Анисий, не обратил внимание, что ещё тихо в доме, да от торопливости и забыл, что не стоит вот так ломиться, теряя последний приличный облик. Всё вело к тому, чтобы Тюльпанов беспрепятственно добрался до своей цели. Уже видел Анисий, как быстро докладывает он обо всём Эрасту Петровичу, как слетает с лица его шефа заинтересованность вежливая, уступая место уже живейшему интересу. Скажет шеф: «Молодец, Т-тюльпанов, в нужное время и в нужном месте оказались!» — и сам поспешит, а верный Анисий за ним тенью. Рука вестника легла на ручку двери, сердце забилось азартно и радостно. И нет бы ему, простофиле ушастому, обратить внимание на всхлип. Дал Бог уши — так ты слушай. Куда там! Желание обрадовать шефа вперёд Анисия родилось, а разумность так вообще последней появилась. Открыл дверь Тюльпанов, а за ним и рот, чтобы оповестить Эраста Петровича о деле новом, в голове же мысленно уже ответил за Фандорина: «Входите, в-входите, не тушуйтесь!» Анисий и вошёл. Рот пришлось закрыть. Зубами так щёлкнул Тюльпанов, что показалось, будто гром начался, а с ним и молнии засверкают, которые испепелят нерадивого помощника. Совсем не рассчитывал, не думал Анисий, что утро своё шеф может начинать весьма своеобразно и этим своеобразием выбьет землю грешную из-под ног, что ослушались и не унесли обладателя этих самых конечностей прочь из комнаты. Вместо ответа Фандорин обернулся на звук распахнутой двери с грацией танцовщицы, спешно запахивая полы халата. На лице румянец разгорелся такой, что Анисию показалось, будто сама комната оттенок алый приобрела, и сейчас этот цвет до него доберётся. Тут бы и отвести взгляд, да только увидел Анисий, как торопливо его шеф вытер руку о халат. Жест этот, дёрганный и стыдливый, где-то на задворках сознания дурного заставил зашевелиться мысли, от которых, при полном их оформлении, следовало бы покраснеть, если совесть ещё позволила. Не так, ох и не так всё началось. Фандорин судорожно сглотнул и выпрямился, как перед важной встречей. — Д-доброе утро, Тюльпанов. «Да уж кому доброе!» — Эраст Петрович, шеф, – Анисий как дурачок деревенский посмотрел на ткань, за которой рука спрятана, погнал от себя мысль, что не зря не видно руки, грешно это, — там вас вызывают… по поруч… ению… Поручение. Руки. Замер бедолага, потому что дошло наконец, какая ситуации неловкая в целом, какое Фандорин тоже устроил себе «поручение». Особое. — Вас там поруч… руч… там… — Т-тюльпанов, вы хотели сказать «по поручению»? Так ничего сложного! — Фандорин уже, кажется, пришёл в себя, но румянец всё еще держался, чуть ослабев. — Просто скажите, кто и куда вызывает, п-пока не забылось об этом… на фоне недоразумения. — Да как тут забудешь, шеф, — вот и всё, Анисий залился краской пуще Фандорина, теперь освещая комнату как торшер в будуаре салонной красавицы, — уши-то мои проклятые уловили, да не то. Ведь мог бы сообразить! — Что же вы это там бы тогда насоображали… Да будет вам, п-просто в следующий раз стучитесь. Фандорин не добавил, что уши тюльпановские и в самом деле словно проклятие, не последнюю роль сыграли в сегодняшнем «поручении», но Анисию знать такое не следует, а то придётся вот этими самыми руками помощника откачивать. Эраст Петрович не удержался, вынул руки и словно украдкой посмотрел на них: откачают ли?.. — В следующий раз?! Господи, помилуй! «Это на что же Эраст Петрович намекает, — так и пронеслось в голове Анисия, — этим он ещё будет заниматься?» А потом Тюльпанов заметил движение рук и в панике взгляд перевёл на лицо Фандорина. И лучше бы это он не делал, потому что видеть эту задумчивую, даже мечтательную растерянность слишком тягостно. До приятного и стыдливого тягостно. — В следующий р-раз, если опять случится что-то срочное, конечно. — Ах это… Делать нечего, самое время уйти, вот и попятился Тюльпанов точно после приёма у императора, не решаясь спиной повернуться и глаза поднять, которые наверняка блудливым блеском горят. Уже почти дошел до самого выхода, благодаря всех святых заступников, что ещё больше не опростоволосился, как Эраста Петровича не иначе как сам чёрт дёрнул сказать: — Но вы заходите, Т-тюльпанов, если что. Краска стыда на лице Анисия осветила не только весь дом, но и всю Москву. *** — Эраст П-петрович, а тогда что за дело-то было? Ой, извините, это случайно вырвалось. Что слова, куда приятнее было слышать, как выдыхал Тюльпанов и заикался, когда Фандорин касался губами ушей, прижимаясь к помощнику, убеждая, что никакого проклятия в них нет. А вот на столе, видимо, проклятие лежало, да ещё какое: не рассчитан сей предмет мебели на то, чтобы к нему так прижимали заблудшего человека, то есть, Тюльпанова, а заблудшим, как оказалось, до сладкой тоскливости в сердце быть приятно. — Д-дело? — Ну да, по которому я к вам тогда прибежал утром, когда вы… я… — Ах да, т-то дело… То особое дело не стоило тех стараний Тюльпанова. Обладая излишним желанием помочь начальству, Анисий не дослушал причитания Ведищева, который в своей ворчливой манере сокрушался о невосполнимой потере. Зато сейчас Эраст Петрович добрался не только до мыслей Тюльпанова, но и до всего его в целом, слушал и слушал, как тот «сожалел» о случившемся из-за этого. Сколько он раз так «пожалел»? И как усердно показывал, что «жалеет»? Улыбнувшись, Фандорин изловчился и выпростал одну руку, чтобы выдернуть халат и закрыть им Тюльпанова, который судорожно вцепился в край стола. Закрыть и прижать ещё сильнее к себе, чтобы Анисий только и думал, что можно быть с человеком одним целым даже от пары жестов и прикосновений. Анисий и думал. Горячо и на душе, и в сердце, и в теле, которое, как и разум, покорилось безропотно и с надеждой. Вот вам и помощник по «особым поручениям». Анисий искренне верил, что шеф по причуде судьбы научился такому и сам научил Тюльпанова не бояться. Только бы продолжал так держать, продолжал так учить, искусно вплетая страстный шёпот и ласковые прикосновения. — П-пустяки, трагедия у князя случилась весьма… тривиальная: табакерку с любимым табаком потерял, а г-господин Ведищев раздул это чуть ли не до скандала, кто ж знал, что ты п-подобное услышишь. — Мои уши, шеф, мои проклятые уши! — Ещё слово про проклятие, Анисий, и вы по-другому запоёте. Губы совсем близко, а сердцебиение, ощущаемое спиной, грозило лишить руки опоры, и тогда Анисий безвольно бы упал. «Нет, шеф упасть не даст!» — Тогда… Проклятые-растреклятые уши? — Вы напросились, Т-тюльпанов. Легко-легко стало на душе от тихого смеха Фандорина, и, пожалуй, впервые в жизни Анисий поблагодарил Бога за даденные ему уши, которыми теперь мог свободно уловить, что его шеф человек всё же временами живой и очень даже горячий.