Идиот

Намджун никогда не плачет и никогда не показывает людям свою слабость, как и положено послушному сыну и хорошему лидеру, способному вести за собой остальных. Намджун умело играет положенную ему роль и лишь иногда, поздно ночью засидевшись в своей студии, наблюдая за появляющимся на горизонте солнцем, он позволяет слезам катиться по своим щекам, а затем быстро идёт в ванную, умываясь ледяной водой в надежде на то, что отек с лица спадёт за оставшиеся полчаса. Он всегда, словно невзначай, рукой приглаживает взлохмаченные волосы, смотрит в зеркало и надеется, что хотя бы сегодня в своих глазах будет выглядеть чуть лучше. Он словно на автомате выключает свой компьютер, над которым сидел всю ночь, потому что так и не смог переделать последний куплет новой песни, чтобы тот звучал лучше и убедительнее; более поэтично, что ли; не так отвратительно. Словно на автомате понимает, что опять не спал; слышит звуки шагов за дверью – стафф всегда начинал свою работу раньше их самих. Думает, спали ли сегодня мемберы, затем смотрит на выключенный монитор и понимает, что нет ему дела до этого, – сейчас бы самому не свалиться без сил. Зачем-то встаёт, ходит из угла в угол, хоть так надеясь не уснуть, а потом открывает дверь, ощущая на себе сожалеющие взгляды персонала, и идёт за кофе. Он опаздывает на тренировку на две минуты, замечает в толпе людей уставшие лица Чимина и Юнги, понимающе улыбается и идёт в угол комнаты, прислоняясь к холодной стене спиной. Сондык-сенсей смотрит на него пару мгновений, подзывает рукой поближе и начинает объяснять план тренировок на ближайшую неделю. Намджуна пошатывает, он тут же хватается рукой за плечо Сокджина и ещё шире раскрывает глаза. Старший смотрит на него слишком удивлённо, но руку отцепить не пытается, а лишь, молча, гладит младшего по спине, рисуя на ней невидимые узоры. А затем почему-то до ужаса серьёзно спрашивает, шепча на ухо: – Сколько часов ты спал сегодня? А Намджуну смеяться хочется, потому что сон для него роскошь, которую он пока себе позволить не может, потому что директор уже требует с него варианты концепта будущего альбома, а вместе с ним и парочку текстов песен, подходящих ему. А думать о чём-то в четыре утра, кроме желания умереть, невозможно, а всем вокруг наплевать на это; потому что скоро у них концерт, и каждый делает всё возможное и работает на износ, Намджун не один такой. Они все здесь дети ночи, прогибающиеся под грузом известности и ответственности. Каждый без исключения. И жалеть лишь одного означает наплевать на остальных. Намджун мотает головой и, ничего не сказав в ответ, отходит в сторону. Учитель говорит о чём-то ещё минут десять, и лидер правда пытается вникнуть в смысл сказанных слов, но не может и, в конечном итоге, закрывает глаза в попытке расслабиться. Намджун знает, что Хосок с Чимином проводят всё свободное время в комнате для практики, как и сам он с Юнги не вылезает из своей студии, точно так же, как и Сокджин с Чонгуком и Тэхёном до самой ночи пытаются брать высокие ноты в комнате для пения. Каждый из них чем-то очень занят. Пока одни пытаются выложить все свои мысли в должном виде на бумагу, другие готовят для них хореографию, а третьи пытаются не отставать и не подводить, и быть на достойном уровне, когда они выходят на сцену. Бантан Сонёндан – это один огромный механизм, и каждый в нём важен. Он думает об этом, когда ночью этого же дня щурится в тусклом свете настольной лампы, внимательно высматривая недостатки своей работы. Концепт на удивление простой и в это же время такой же сложный, – лучший момент в жизни. Только песни подбирать под него очень сложно, почти нереально, – сам Намджун, к сожалению, вспомнить хоть что-то положительное из своей жизни не может. Он отсылает Юнги на электронную почту письмо, где кратко объясняет, какие примерно песни нужны в новом альбоме, и даже чуть расслабляется. Если один он сделать это не сможет, то Юнги и Хосок несомненно что-нибудь придумают, всегда придумывали. Намджун отсылает описание тематики нового альбома Шихёку и неуверенно смотрит на время. Часы показывают два часа ночи. Спать ещё не хочется, но если пытаться бодрствовать ещё хотя бы минут сорок, то организм не выдержит и будет требовать положенных восемь часов сна, которые Намджун выкроить никак не может. Он почему-то думает о Сокджине и о его взгляде, полном беспокойства и заботы. Его «Спал ли ты сегодня?», его согревающие руки на своих плечах. Думает, что подводить свою команду ни в коем случае не должен, потому что он и так в их семейке не самый старший, а это даёт должные споры и темы для размышлений: А достоин ли? Почему именно он? Да он же совершенно никакой. С какой-то вновь собравшейся из ничего уверенностью встаёт из-за стола, идёт к креслу, решив не мучить ни себя, ни других, и ложится спать, подсчитывая в уме, сколько ему осталось до пробуждения. Он думает, что менеджеры смиловались над ними всеми, когда спать ему дают на целый час дольше. Намджун вскакивает с кресла и чувствует боль в шее и суставах, но первоочередной задачей решает проверить телефон, потому что никогда ещё на его памяти не случалось такого, что он просыпался самостоятельно, без чьего-либо вмешательства. Часы показывают семь минут восьмого утра. С невероятной скоростью он ищёт расческу и идёт умываться, в надежде отхватить себе злополучный кофе в здании агентства. Когда он приходит, дрожащей грудью пытающийся выровнять своё дыхание, Юнги уже сидит в холле, лениво пролистывая что-то в телефоне, и если сначала Намджун думает, что сам он пришёл сюда едва ли не раньше всех остальных, то Юнги недовольно, словно каждое сказанное слово приносит ему физическую боль, говорит, что теперь можно идти хоть спать, хоть гулять, потому что заказчик в последний момент отменил фотосессию, найдя себе в качестве рекламных моделей кого-то более уверенного, симпатичного и популярного, и менеджеры, пытающиеся не проломать стену здания или череп кому-то из подопечных, сказали, что все могут расходиться, но еды сегодня от агентства не получат, потому что денег едва ли хватает на оплату аренды. Юнги говорит, что уверен в том, что их скоро расформируют; Намджун, впрочем, думает так же, но вслух говорит, что хён не должен быть таким пессимистичным, и что всё у них будет хорошо. Светлое будущее, чтоб его. Уходит он почти сразу же, в надежде перестать ощущать удушливый воздух в агентстве, наполняющий его лёгкие чувством безвыходного напряжения и отчаяния. Идёт почему-то в общежитие, решив дать организму отдохнуть и доспать положенные ему часы. Сокджин сидит на кухне, прикрыв глаза и откинув голову назад. Голосов остальных не слышно, и Намджун рад впервые появившейся возможности узнать старшего получше, но в голову бьёт что-то резкое, чем-то напоминающее разряд тока, и он затихает, весь словно сжимается и, забыв обо всём, идёт в спальню. Голова болит нещадно, заглушая размеренным стуком в висках всё остальное, и лидер, даже при всём своём желании, так и не может заснуть; остаётся лишь изредка хныкать в тощую подушку и стараться хотя бы подремать, потому что, так или иначе, впереди у них целый день, наполненный тренировками и намёками менеджеров о том, что лучше бы их здесь не было, и всем им нужно быть готовыми к этому. Когда кто-то свыше жалеет его и изнурённый организм всё-таки проваливается в мутное беспамятство, чья-то прохладная рука практически сразу трясет его за плечо и о чём-то долго говорит. – Ещё пару минут, правда. – Хнычет Намджун, в попытках скинуть с себя то, что мешает ему спать. Рука продолжает трясти его до тех пор, пока Намджун не привыкает к постоянным движениям и не засыпает ещё крепче. Просыпается так же нехотя, как и засыпал, чувствует, словно в лёгкие налили кипятка, но открывает глаза. Сегодня у них заполненный день, и если они и дальше будут разочаровывать персонал и учителей, то их дорожка в мир к-попа закончится, так и не начавшись. Потной рукой пытается нащупать свой телефон, и едва ли не взвизгивает, когда видит, как на дисплее тускло отсвечивается «15:23». Вскакивает с кровати и пытается надеть на себя спортивную форму за рекордное время, и ругается, когда сзади что-то падает и, вероятно, разбивается. Он проклинает себя за то, что является самым безответственным и, чего уж таить, убогим лидером из всех, которых свет видывал. Мемберы наверняка начнут презирать и насмехаться над ним ещё сильнее, а Сокджин, как и всегда, посмотрит на него мягким, но осуждающим взглядом, который и раскрошит его остатки гордости окончательно. Выбегает из комнаты, едва ли не падая, так и не замечая одиноко стоящий в углу тумбочки стакан с водой и таблетку непонятно чего. Намджун прибегает в комнату для практик за восемь с половиной минут, изредка спотыкаясь о выступы у здания и ещё чуть реже поправляя ворот своей куртки. Раскрасневшийся и потный, он стоит у двери и боится зайти в зал, где голос Сондык-сенсея отсчитывает постоянный ритм под четкие шаги на фоне. Боится увидеть разочарованные взгляды в свою сторону и услышать, насколько он ничтожен. Почему-то ему кажется, что подобных оскорблений он выслушал достаточно ещё во времена предебюта, и слушать их сейчас, когда, хотя бы на время, уверенность хоть в чём-то снова вернулась к нему, было бы совершенно нежелательно. Стучится ровно три раза, в конечном итоге осознавая, что зайти, так или иначе, стоит, иначе всё будет только хуже. И всё замолкает. Все звуки, к которым он привык за столь короткое время, в одно мгновение прекращаются, и Намджун может слышать своё тяжёлое дыхание и звуки печатания на клавиатуре из кабинета за углом. Открыть дверь оказывается куда проще, а неожиданно столкнуться с удивленным лицом учителя – всё так же сложно. Тот почему-то хватает его за руку и тянет в зал, закрывая за собой ту злополучную дверь, и недовольно машет руками, но слышать этого лидер уже не может, стараясь справиться с накатившими шумами в ушах. Намджун сгибается, стараясь окончательно отдышаться, и зажмуривается, когда шум становится всё громче. Чтобы не происходило в жизни, всегда нужно считать до трёх. Он отталкивает чью-то руку на своём плече, медленно выдыхает и приваливается к холодной стене. Когда всё становится лучше и Намджун может слышать тишину в комнате, он позволяет себе открыть глаза. – Отведите его в общагу, – говорит учитель, тяжело дыша. «Кажется, Сондык-сенсей не хило так перепугался», – думает Намджун и улыбается. Неужели хоть кто-то о нём думает? А сам говорит тяжёлым голосом: – Всё в порядке, я могу заниматься. Хореографию мы должны повторять все вместе, иначе потом я точно не догоню. Простите за опоздание. И на пару мгновений ему кажется, что все согласны с ним. Все молчат, и в паре взглядов Намджун, кажется, и в правду замечает одобрение. Делает твёрдый шаг вперёд, чувствуя себя значительно лучше, и улыбается, чтобы окончательно развеять миф о его неспособности заниматься. – Джин? Чонгук? Отведите его в общагу, а то сам он, кажется, не дойдёт. – Повторяет учитель. – Я почти уверен, что у него жар. Намджун, ты выпил таблетку, которая лежала на твоей тумбочке? – Джин выжидающе смотрит на него, и лидер чувствует, как земля уходит у него из-под ног. Но чувство падения так им и остаётся, потому что сам Намджун уверенно чувствует твёрдый пол в качестве опоры. Чувствует и влажную от пота футболку под толстовкой и морщится от неприязни. – Я не видел. – Выдавливает из себя он. Чувство злости почему-то поглощает полностью, заставляет купаться в нём, как в прохладном озере, опутывает его с ног до головы до тех пор, пока дышать становится нечем. Потому что никто из них не понимает, каково быть отстающим; последним во всех списках. Как тяжело пытаться догнать всех, но при первом же шаге вперёд понимать, что вокруг лишь мираж, и все остальные стали ещё дальше. Потому что никто не должен беспокоиться о нём, если сам он не делает этого для себя. Это не их дело. Их дело – добиваться успеха в пыльных комнатах восемь на десять, чтобы не жалеть ни о чём раньше положенного. Это и его дело тоже. Он – тоже часть команды. – Я – часть команды. – Произносит он вслух, буквально чувствуя на кончиках пальцев искры злости и негодования. – И я должен заниматься со всеми. Почему-то ему кажется, что лидеры себя так не ведут. Потому что лидеры не дети. Им не нужно напоминать о приёмах пищи, принятии душа или сне. О них не нужно беспокоиться. И смотреть на лидеров так, как сейчас смотрит на него его группа, тоже не нужно. – Пошли домой, Намджуни-хён. – Подаёт голос Чимин, стоящий в углу комнаты. – Ты болеешь. И встаёт. Делает первый шаг навстречу лидеру и кладёт руку на горячую шею, даже умудряясь улыбаться. А у самого ладони потные и глаза уставшие – то ли от недосыпания, то ли от самой жизни. Всегда, почему-то, Чимин. – Если я пойду с тобой домой, ты пойдёшь тоже? – Улыбается шире. – У тебя температура, и ты, вроде как, не в себе. Вообще-то, Намджун знает, что танцы для Чимина – святое. Что через танцы тот пытается доказать свою значимость; показать, что без него бы ничего не получилось. Намджун, кажется, понимает; читает по внутреннему огоньку в глазах, который медленно выжигает тёмную радужку Чимина, а потом, очевидно, сожжёт и её обладателя. Огонь страсти, который вскоре перерастёт в катастрафическое пламя, которое никто потушить будет не в силах. Улыбается в ответ той же самой улыбкой, которая так и не доходит до глаз. Понимает. Не глупый. – Не надо. А потом, молча, разворачивается, не сказав никому ни слова. Чувствует жар, пытается не забыть о таблетке. Перед глазами расплывается палитра красок. Взгляда Сокджина он видеть не может. Ничьего, впрочем, взгляда ухватить не в силах. Чувствует темноту в глазах, тяжесть в теле – думает, а не грипп ли подхватил, – и расплывающиеся круги перед глазами. Молчит. Закрывает дверь под полное молчание за спиной. Или не молчание. Быть может, все разговаривают, кричат ему в спину, какой он идиот. Услышать хоть что-то оказывается непосильной задачей. И Намджун просто идёт. Сильнее застёгивает куртку, содрогается то от холода, то от жара. Опять спотыкается всё о тот же выступ и едва не летит в землю. Хочется прострелить себе голову, чтобы не чувствовать пульсирующую боль в области висков и затылка. Когда кто-то хватает его за руку, чуть подталкивая вперёд, Намджун хнычет и со всей накатившей усталостью пытается сесть на землю, чтобы позволить боли чуть поутихнуть. Рука сжимает ладонь ещё крепче, не позволяя совсем свалиться без сил. Обладателем сильной руки является Джин, почему-то отливающий в глазах лидера красными оттенками. Сокджин, как всегда, улыбается – совсем вежливо и непринуждённо. С мягкостью матери и осуждением отца. – Я думаю, что тебя лихорадит. – Просто произносит старший и почти насильно тащит Намджуна вперёд, стараясь преодолеть расстояние до дома за минимальное время. Намджун всю дорогу говорит о том, что о нём заботиться не нужно, потому что он работает так же, как и все, и выделять его совсем не стоит. Сокджин лишь выдыхает устало и отпирает дверной замок. Усадить младшего на кровать оказывается сложнее, чем казалось, особенно, после слов о ненужном никому беспокойстве. Тот всё говорит о том, что хотел бы получше узнать хёна, потому что видит его наигранные реакции, а помочь ничем не может. Потому что лидер должен помогать и видеть всё, иначе, зачем он такой кому-то нужен. Джин, сорвавшись, говорит: – Ты не только лидер, понимаешь? Ты – Ким Намджун, такой же мембер группы, как и все мы. Ты тоже заслуживаешь отдыха. А затем мягко добавляет: – Ты не железный, Намджун. И Намджун спорит в горячке. Говорит, что пост лидера занимает собой всё свободное время; потому что разговаривать с начальством тоже кому-то нужно, давать указания, говорить информацию, брать на себя все промахи. Если он не будет лидером, то все они провалятся в индустрии ещё раньше, чем им предсказывали. Джин в это время звонит менеджеру, прося, чтобы тот вызвал скорую: да, Намджуну плохо, думаю, что его лихорадит из-за перенагрузки. А потом подходит к нему со стаканом воды и таблеткой от температуры, боясь давать что-то сильнее без ведома врачей. Гладит потные волосы, рассматривая притихшего младшего. С трудом даёт ему лекарство, выслушивая стоны и хныкание. – Хён, – говорит Намджун совсем уверенно, и на пару мгновений в нём и правда чувствуется та подавляющая аура лидера. – Ты ведь тоже устал, не меньше. Ляг и отдохни, я подожду. И Сокджин чувствует, что действительно устал. Но лишь мотает головой и улыбается. Они все улыбаются Намджуну, словно ребёнку, который не понимает чего-то важного. Наивностью в этих жестах даже и не пахнет. Намджун не любит чувствовать себя глупым, но почему-то всегда ощущает себя таковым после таких моментов. – Почему? – говорит он. – Я не понимаю. Я плохой лидер? Я чего-то не понимаю? И срывается в сухом кашле, который раздирает его горло до тех пор, пока Джин не начинает мягко поглаживать его по спине. Джин молчит, потому что не знает, чего сказать. Намджун не поверит в слова о том, что группа заботится о нём, потому что сам он о себе позаботится не может, а улыбается – потому что дурак. Гордый дурак, который считает, что всем он чего-то должен. Работает на износ, а потом пожинает плоды. – Потому что ты – идиот. До Намджуна едва ли доходит смысл сказанных слов. Голова разрывается, и он борется с собой, чтобы не заснуть на месте, потому что впервые за три года он разговаривает с Джином. Таким недосягаемым, таким загадочным. Тело ломит, разрывает на части, сворачивает пополам, а затем растягивает по всей постели. – Я хочу быть для вас хорошим лидером. – Всё-таки говорит Намджун, совсем нехотя. Слабый голос совсем не похож на рычащий баритон, который младший использует на сцене. – Для тебя. Ты уже хороший. Тебе не нужно стараться так сильно. Позволь нам быть командой. Один ты не справишься, но всемером мы всё сможем. Будь частью нашей команды, лидер. Джин замечает состояние Намджуна не сразу, но как только замечает, сразу же укладывает его на подушку, говоря, что тот обязан поспать. Целует его в лоб, словно родная мать. Так же мягко. Надеясь отвести все плохие мысли лидера в сторону хотя бы ненадолго. – Я обещаю быть для тебя настоящим, хорошо? – шепчет Джин, поправляя одеяло, убирая кружку с кровати на тумбочку. Намджун уже спит, смешно раскрыв рот. Влажные волосы спадают ему на лицо. Джин почему-то дополняет: – Только пообещай, что будешь настоящим для нас. Младший не слышит, а Сокджин чувствует себя лучше. Впервые за долгое время. Убирает толстовку на спинку стула, снимает с Намджуна штаны и кладёт туда же. Скорая приезжает через двенадцать минут. К этому времени в комнате образуется скользкая тишина, изредка прерываемая тихим храпом младшего и почти неслышными шумами, доносящимися из кухни.