Черный дрозд

Его руки всегда холодны, как лед. Я пытаюсь согреть их, сжимая тонкие, хрупкие пальчики в своих ладонях, но они все равно остаются холодными. Как-то раз я случайно услышал его разговор с Рейчел, и он сказал, что чувствует себя мертвым. Чувствует, что никогда больше не сможет согреться. Я бы хотел согреть его, сжать в своих объятиях крепко-крепко, однако он все равно выскользнет, растворится, туманом просочится сквозь пальцы, не оставляя следов. Я бы хотел оживить его, но я знаю, что не смогу. Я не нужен ему, и пусть он отчаянно пытается доказать обратное, я ведь не дурак, знаю, что не нужен. Даже самый крошечный, самый потаенный уголок его сердца не сможет впустить меня внутрь. Его сердце сейчас в другом городе, за сотни километров, в руках другого человека. И оно всегда будет там, что бы не случилось. Он будет любить его до конца своих дней. Когда я смотрю в его глаза, мир словно замедляет ход, и нет ничего прекраснее этих глаз. Они, словно два бездонных голубых водоворота – заглянешь раз, и уже никогда не выберешься назад. В этих глазах плещется жизнь, любознательность, свежесть и молодость. В них собраны все краски вселенной – бесконечность, полет, глубина. А когда он улыбается, в этих глазах вспыхивают миллионы ярких, сияющих звезд, самых прекрасных на свете. Я видел эти вспышки на фотографиях, которые он хранит в нижнем ящике комода под складом одежды, которую никогда больше не наденет. Эти фотографии сделал тот, другой, имя которого звучит на языке вязко и приторно. Здесь Курт стоит с хором ребят в одинаковой форме. Их сложно заметить, потому что Курт улыбается настолько ослепительно, что глаза невольно фокусируются на белоснежных зубах, ямочках на щеках и морщинках в уголках глаз. Вот здесь они вдвоем в зоопарке. Курт держит в руках розовое облако сладкой ваты и выглядит абсолютно сумасшедшим. Сумасшедшим и счастливым. Тот, другой, держит его за руку, а второй рукой придерживает дурацкую соломенную шляпу. Они смотрят друг на друга и смеются. Когда я долго смотрю на это фото, мне кажется, я слышу их смех – звонкий, словно хрустальный колокольчик, Курта, и более низкий, чуть хрипловатый, его. Блейна. Я бы хотел ненавидеть его, но не могу, ведь он делает моего Курта счастливым. По ночам я думаю о том, как бы мне хотелось, чтобы Курт также улыбался мне. Смотрел на меня. Чувствовал меня. Но его глаза закрывает полупрозрачная дымка, и когда он сопит во сне, словно маленький ребенок, сжавшись в калачик под одеялом, я снова и снова слышу это вязкое: «Блейн». Ни один лондонский туман не скрывает массивные старые здания от случайных прохожих сильнее, чем воспоминания о Блейне скрывают душу Курта от меня. Его губы всегда напряжены и сжаты. Когда я целую его, стараясь делать это как можно более нежно и осторожно, мне кажется, что он отвечает мне с большой неохотой, и вязкое: «Блейн» сейчас слетит с этих губ одинокой птицей, желающей обрести свободу. Я люблю, когда он сжимает мои пальцы, словно ища поддержки, опоры, но я знаю, что он пытается представить, будто это его пальцы. Рейчел как-то рассказала мне, что они с Блейном всегда держались за руки. Всегда, что бы ни случилось, длинные белые пальцы Курта сжимали смуглые, жилистые ладони Блейна. Словно Роза и Джек, Сатин и Кристиан, это двое будут любить друг друга до скончания времен. Ни измены, ни войны, ничто не сможет разлучить их. Однажды я просто ушел, оставив на холодильнике записку и билет в Лайму, прицепив его магнитом с изображением Биг Бена. Этот магнит я подарил Курту на нашем первом свидании; иронично вышло, согласен. Я аккуратно сложил вещи в чемодан, закрыл за собой дверь и повесил ключ на крючок в прихожей – Курт придет домой и сразу его увидит. Спустившись по лестнице, я вдохнул свежий Нью-Йоркский воздух, а потом поднялся на крышу соседнего дома, оставив чемодан внизу. Первый раз за это долгое время я ощутил свободу. Полет. Вечность. Вечером маленькие дети, решившие залезть на крышу в поисках острых ощущений, нашли фотографию. На ней были изображены сияющий от счастья высокий голубоглазый шатен с розовым облаком ваты в руке, и низкий коренастый смуглый брюнет в забавной соломенной шляпе. Чемодан с вещами так и стоял внизу. В это же время поезд «Нью-Йорк – Лайма» мчался по рельсам, в ушах пассажиров звучала музыка дороги, монотонное постукивание колес, гудок поезда. В последнем вагоне в одиночестве светлокожий, аристократической внешности шатен крутил в руках айфон, набирая сообщение. На другом конце вселенной телефон собеседника дрогнул. «Спасибо за все, Адам. Я справлюсь». В записке на холодильнике было написано: «Ты справишься. Люблю тебя. Лети, черный дрозд».