Есть такая легенда — о птице, что поёт лишь один раз за всю жизнь, но зато прекраснее всех на свете. Однажды она покидает своё гнездо и летит искать куст терновника и не успокоится, пока не найдёт. Среди колючих ветвей запевает она песню и бросается грудью на самый длинный, самый острый шип. И, возвышаясь над несказанной мукой, так поёт, умирая, что этой ликующей песне позавидовали бы и жаворонок, и соловей. Единственная, несравненная песнь, и достаётся она ценою жизни. Но весь мир замирает, прислушиваясь, и сам Бог улыбается в небесах. Ибо всё лучшее покупается лишь ценою великого страдания… По крайней мере, так говорит легенда. Коллин Маккалоу. «Поющие в терновнике»
Солнце заливало долину блекло-розоватым светом, и Дерек устало жмурился от просвечивающих через окна лучей, отражающихся от стекол лениво ползущего по пустому шоссе автомобиля. На его плече сонно зевал Стайлз, потягиваясь и что-то бормоча себе под нос. По полю кое-где шныряли мышки-полевки, и трава едва заметно колыхалась от ветра, что создавало удивительную атмосферу единения. — Делек. Делек. — Хейл упорно не желал замечать настойчивости мальчишки, который в свои семь старательно не желал выговаривать букву «р». Вы бы сказали — дефект, но Дерек знал, что это — лишь упрямство. — Делек. — Что? — закатил глаза Хейл и, наконец, повернулся к малышу. — Я хочу к маме, — тихо произнес мальчик, утыкаясь носом в куртку, пропахшую сыростью и потом. Хейл стиснул зубы и закатил глаза, одергивая рукав и распрямляя плечи. Он был на восемь лет старше и поэтому не хотел казаться слишком нежным или слабым из-за своего сочувствия. — У тебя больше нет мамы. И папы. Совсем не помнишь автокатастрофы? — Дерек насупился, грозно смотря на начавшего было хныкать мальчишку. — Не ной. — Дерек! — Талия грозно глянула в зеркало заднего вида, быстро переводя глаза обратно на дорогу. — Не смей так говорить. Ты бы вел себя так же, умри я, или твои сестры, папа и дядюшка. Стайлз, — её взгляд смягчился, и она с нежностью посмотрела в зеркало на ребенка, — теперь ты будешь жить с нами, и мы станем новой семьей. Хорошо? — Хорошо, — всхлипнул Стайлз, снова тыкаясь под руку парня, и Дерек, наконец, приобнял мальчика, который почти сразу засопел, прижавшись к его теплому боку. — Дерек, — тихо окликнула Талия, оборачиваясь к сыну и пристально смотря в глаза, — береги его. Кроме нас у него никого не осталось. Защищай его и никогда никому не давай в обиду, и никогда, слышишь, никогда не смей о нем забывать. Это, знаете, въелось в подкорку. Будто так и должно быть. Хейл всегда был рядом: первый поход в школу, первый поцелуй, первая драка и, черт возьми, первый проигрыш сборной их школы. Дерек никогда не оставлял Стилински одного, и каждый знал, что он — младший брат Хейла. Того Хейла, что может коленные чашечки выломать в другую сторону, если кто-то обидит его сестрёнок и Стайлза. Дерек был не в восторге везде и всегда быть рядом, но он пообещал маме. В конце концов, он пообещал себе. Даже когда Стилински подхватил туберкулез, Дерек был рядом и держал юношу, пока тот блевал слипшимися бледно-розоватыми лепестками, пока трясся в припадке кашля и пока упорно отмалчивался кто же это. Дерек молчал даже тогда, когда про это узнала Талия и устроила огромный скандал и допрос с пристрастием. «Если Стилински харкает кровью из-за девушки, значит, это — его выбор». — Так сказал Дерек маме. Единственное, что может Дерек — вытирать пот со лба и держать за плечи и лоб, пока Стайлз выкашливает легкие в школьном туалете. Они-то с Дереком знают из-за кого это всё, только Дерек не знает, что может ещё сделать. — Ничего? — Ничего. — И снова приступ кашля. Стилински — не сказочная принцесса, поцелуй ему не помог. Дерек смотрит в янтарные глаза и нежно гладит худые впалые щеки. — Я не брошу тебя. Клянусь. — Дерек бережно гладит его затылок, целуя в макушку. — Вы там ебетесь? — и это было худшее, что мог придумать Уиттмор в этот момент. Они идут по коридору, а Джексон так кстати подворачивается под руку. Дерек не особо церемонился, разбивая нос и лицо придурка об угол шкафчика, и добивая ногами по ребрам. Пускай и вызвали маму в школу, но пока его ругали, она смотрела сыну прямо в глаза, и в её взгляде не было осуждения. Дерек видел. — Мне жаль, мама, я сделал так, как был воспитан. Я не дал в обиду семью. Дерек иногда думал о Стайлзе. Стилински, и вправду, был нескладным. В красной огромной худи, порванных и затертых джинсах, старой рубашке поверх мятой футболки — он не был похож на ребенка, хоть и приемного, из семьи успешного адвоката. Дерек не осуждал его за это, хотя с появлением болезни вид парня ухудшился до состояния «болен раком в стадии рецидива». Дерек просто был рядом. Его так учили. Это — правильный пример для Коры и Лоры. Стилински был членом семьи, и Дерек любил его. Даже не смотря на ту незнакомую девушку знал, что его тоже любят. Знаете, это ранит. Скорее даже рвет сердце в клочья и заставляет скрести землю руками. Искры летят в темное ночное небо и снизу слишком похожи на звезды. До невыносимости сладко пахнет горелым мясом и сожженным текстилем. У Хейла ноет под ложечкой от вкусного запаха мяса, и от этого хочется блевать и орать от ужаса. Их загородный дом горит, а в нем горят его родные. Знаете, это очень страшно, слышать крик и понимать, что просто не доберешься до них. Ты не успеешь, потому что этот вопль агонии говорит не о борьбе за жизнь. Их уже не спасешь, даже если вытащишь из огня. Они горят, а Дерек не верит в это. Его обожженные руки сжимают плечи и торс Стайлза, который рыдает и кричит так, что по лесу разносится скорее дикий рев умирающего животного, чем голос человека. Стилински воет в шею Хейла младшего, сжимая в руках курточку Коры, за которую успел схватиться, и которая сползла с ручонок девочки, когда её раздавило горящей балкой. Ей было три года и Дерек просто не понимает «За что?» «Почему не он?» Питер бросается в горящий дом, как мотылек на огонек горящей лампы, и отскакивает, получая новые ожоги. Дерек молча покачивается вперед-назад, широко распахнув невидящие глаза и сжимая дрожащее тело подростка. Крики стихли, а значит, всё кончено. Хейл поднимает в небо глаза и убито улыбается. Кажется, те светлячки над лесом, это — их души. Парень надеется, что они теперь в лучшем месте. Хейлу приходится уехать сразу после похорон Питера, которого не смогли реанимировать. Он бросает Стилински тогда, когда оказывается нужнее всего. Он бросает его тогда, именно тогда, когда Стайлз орет ему в лицо: «ТЫ! Ты — мой терновник! Тебя я люблю! Я люблю тебя, чертов Хейл, и сдохну без тебя!» Короткое «Прости» и его уносят самолеты и поезда в другой конец страны, в престижный колледж, а потом и на Уолл-Стрит. Дерек не читает почту. Он слишком хорошо знает, от кого каждую неделю приходит ровно три письма, и кто подписан, как «Волк_из_Бэйкон_Хиллс». Дерек не может. Просто не может, потому что винит его. Стайлз об этом знает, Дерек об этом знает. Если бы Дерек не вытащил из огня Сти, его мама была бы жива. Или Кора. Так или иначе, это то, почему Дерек не может смотреть на юношу. Он просто не может физически. Ему слишком больно, до рвотных позывов и сбитых в кровь костяшек. Последнее письмо с неизвестного адреса и черт дернул открыть: «Приезжай. Мне слишком плохо. Дерек, ты знаешь, я не прошу попусту. А сейчас… Умоляю. Я должен тебя обнять». Хейл прилетает рано утром. Таксист лениво зевает и жмурится под бледно-розовыми солнечными лучами. Дереку это что-то напоминает. Слишком больно, чтобы вспомнить, слишком тошно, чтобы забыть. Смс-ка от которой хочется повернуть обратно и уехать восвояси: «Я жду тебя у дома на улице… Прошу, скорее… я как обычно… хах?» Когда Дерек приезжает по адресу, он видит то, что забыть невозможно. Дереку было больно именно из-за этих огромных янтарных глаз, которые так похожи на густой мед, когда их владелец смотрит из-под пушистых черных ресниц. Дерек не может отвести взгляд от этих пухлых розовых губ, точеных скул и тонких запястий. Он всё больше задыхается с каждым шагом от пряного аромата терновника. Ноги подкашиваются, и он опускается на колени перед юношей, нежно обнимая его и тихо скуля. Вскрытая грудная клетка белеет разломанными ребрами, одежда пропиталась кровью, а легкие и сердце ужасающе красиво пронизаны лозами терновника. Это не то, что он обещал Талии. Это не то, в чем он клялся Стайлзу, впервые его целуя. Это не то. Не то. НЕ ТО. Люди вокруг шепчутся, обступая вокруг всё плотнее. Сколько их… Откуда в такое время?! — Нет, — тихо воет Дерек, вздрагивая от рыданий и прижимая Стайлза ближе к себе, чуть ли не насаживаясь на торчащие во все стороны ребра. — О, господи… — тихо всхлипывает сердобольная соседка, и Хейл хочет придушить всех. Они ничего не знают. Ни черта. Они не могут сочувствовать. — Нет. Нет. Нет, — рыдает Дерек, глотая слезы и покрывая ещё теплую кожу парня мокрыми поцелуями, пока медовые глаза смотрят в безоблачное небо, а зрачки расширены так, что Хейл видит себя. — Я не успел. Нет. Я не мог. Стайлз. Это — моя вина. Скулеж отзывается холодным комом в горле, доходит липкой волной до желудка и скручивает все органы. — Родной, — люди, кажется, снимают это на телефон, и Дерек хочет исчезнуть. Он не может защитить Стайлза даже после смерти и просто прячет лицо в изгибе шеи, пропахшем терновником. Шипы под кожей у сонной артерии больно колют щеку, и Дерек всхлипывает, поглаживая холодеющую тонкую руку юноши своими мозолистыми пальцами. — Прости меня. Прости, что ты не знал. Рыдания — это всё, что остается у Хейла, и он заходится в немом крике, задрав голову и устремив красные от полопавшихся капилляров глаза в небо. В груди кольнул первый шип и, кажется, это к лучшему. Понять что любишь, когда поздно — Хейл рыдает, сидя посреди улицы с мёртвым Стайлзом на руках в окружении сочувствующих зевак. Хейл что-то бормочет, баюкая тело парня, нежно гладит волосы и не может прекратить рыдать. Три раза в день, и ты почти здоров. Это можно было бы побороть усилием воли, влюбиться заново или не думать о нем, но зачем? Врут те, кто понимает как ему. Его тошнит от сочувствующих и фраз, что «Всё наладится». Не наладится, блять. Дерек в очередном отвратительно липком приступе заходится кашлем и склоняется над унитазом, срыгивая огромный ком лепестков, кусков легких и шипов в унитаз. Весь пол в ванной в крови и блевотине. Дереку мерзко от себя и он морщится, но в то же время, ему, в принципе-то, похуй, поэтому он садится на пол и прислоняется к ванной. Затяжка сигаретой, приступ туберкулезного кашля, и дым перекрывает Дереку вонь застывающих биомасс. Он скоро сдохнет и это, наверное, здорово. Он делает новую затяжку, вновь заходится кашлем и блюет рядом с собой на пол. Кажется, это утренний кофе. Если так задуматься, он вылитый контуженый. Звонит телефон, и Дерек, опять затягиваясь, лениво разблокирует экран. Пиздец, уже даже секретарша написывает тревожные мемуары. Не будет уже хорошо и как раньше. Они не понимают? Хейла снова скручивает в приступе кашля, и он совсем низко склоняется над унитазом, почти касаясь липких лепестков, что облепили ободок. Странный звонок посреди ночи. Почему бы и да? Бери да звони сколько душе угодно, абонента нет уже на этой планете, не будет скоро и звонящего. — Сти, это опять я. Прости, что так долго не звонил. Как ты? Я, похоже, сбрендил. Они говорят, что станет легче, а легче не станет. Я винил тебя в том, что сам был виноват, теперь винить некого. Теперь я виновен в квадрате. Они говорят забыть, но я пообещал. Помнишь? Я не забуду. Я — единственный, кто не забудет тебя, и ты не думай, что так мало значил для меня. Я приеду сегодня. Только подожди немного, вылезу из своей конуры и к тебе. Ты только жди. Надену твою любимую куртку. И я… Люблю тебя, родной. Любил и… Уже не важно. — 911, что у Вас случилось? — Здесь труп. — Где Вы? — Центральное кладбище Бейкон Хиллс. Утро только сползает на город, трава едва заметно покачивается от слабых порывов ветра, а бледно-розовые лучи лениво скользят по шипам и лозам огромного цветущего куста терновника у могильной плиты на холме, бережно пересчитывая белесые лепестки нежных цветов. Офицер Скотт МакКолл смотрит на надгробье, а потом склоняется и быстро шкрябает что-то перманентным маркером по граниту. Об этой надписи узнает только дождь, который обещают к выходным. Дерек в той самой куртке, пропахшей дымом, сыростью и терновником, смотрит невидящими глазами в безоблачное небо. Стайлз любил утыкаться в неё носом и, кажется, в левом кармане ещё остался платок с бережно завернутым первым лепестком Стилински. Про них никто не вспомнит, зато они помнили друг друга до конца. Офицер МакКолл вздыхает, разворачиваясь к машине парамедиков, и медленно удаляется под холодными лучами осеннего солнца.Стайлз Стилински 1995-2018 Дерек Хейл 1987-2018 Но я не вижу глазами. Я не хочу петь об этом. Дай мне человеческих снов, Научи меня жить с этой чумой. Но я не вижу глазами. Я не могу петь об этом. Дай мне человеческих сил, Забери меня домой.