Demons inside

Матсукава никогда не задумывался о том, что может так легко допустить мысль, где жаждет, чтобы его выебали. Особенно чтобы это сделал его лучший друг – Такахиро Ханамаки; лучший друг, на поцелуи которого Иссей отвечает с полной отдачей, с самозабвением, со страстью и желанием. Отвечает и стонет в горячие губы, пока рука Ханамаки скользит по его члену; пока собственная рука скользит по члену Ханамаки. Как в дешевой порнухе, которую не раз смотрели парни, сперва тайком, прячась от родителей, чтобы не дай бог мамы не увидели, чем это занимаются их сынишки. Сынишки, которые сейчас в самом лучшем жанре гейского порно, под пошлые звуки плоти и причмокивания слюнявых поцелуев, рассуждали, кто кого и как хочет; которые упивались желанием касаться друг друга, совсем не как приличные мальчики; которые уже давно знают, чем закончится их очередная ночевка друг у друга дома. Главное чтобы родители Матсукавы не вернулись раньше запланированного; главное, чтобы родители Ханамаки не решили вдруг прийти навестить мальчишек, с заботливо принесенной едой на выходные, будто им уже не по семнадцать, а все еще по невинным одиннадцать. Матсукава скользит широкими ладонями по обнажившимся бокам Макки, заглядывает в его раскосые по-рысьему сощуренные глаза, усмехается и тяжело выдыхает воздух: на легкие давит изнутри, сжигает все мягкие ткани при каждом вздохе от одного только шепота Ханамаки. От горячего и пошлого, развратного шепота, который заставляет Матсукаву дрожать, принимая себя таким, каким никогда бы не подумал показаться – податливым, покорным, развратным и похабным, как те самые актеры, когда начинается ролик, и ты долго еще не можешь понять, кто кого в этом эпизоде выебут, и Иссей всегда ставил на тех, кого в итоге трахали, и Такахиро всегда выигрывал в этом тривиальном споре. — Хочешь меня? Так чего ты тогда медлишь, Та-ка-хи-ро? – Маттсун умеет быть бессовестно хитрым, бесстыдно похотливым, безобразно пошлым. И сейчас вот этот его лукавый взгляд темных, как у ночного волка, глаз, сквозь извечно припущенные веки, словно издевается над Такахиро. И сразу становится понятно: эти два засранца стоят друг друга. Матсукава шумно выдыхает, раздувая крылья носа – дыхание с каждой секундой все только учащается, и грудь поднимается при вдохах все выше. А тело покрывается короткими мурашками, стоит снова коснуться разгоряченного тела напротив. Иссей тоже избавляется от своей домашней одежды: он в одно движение стаскивает с себя футболку через голову, отправляя ее в далекий полет по комнате; и стаскивает с себя мешающиеся шорты, сразу вместе с бельем, чтобы больше не церемониться. И почти тут же тянет руки к штанам Ханамаки, лишь на мгновение задержавшись, только для того, чтобы мазануть кончиками пальцев по налитому кровью члену, словно дразня его, словно бы испытывая Макки на терпение. Как будто Маттсун решил сыграть в хождение по лезвию, наглым образом провоцируя своего друга. Матсукава прекрасно знает, что Ханамаки развести на провокацию очень трудно. Он знает, что этот говнюк будет медлить до последнего. И это чертовски бесит Матсукаву – такого медлительного и не расторопного в повседневной жизни – само спокойствие — тишина. И такого нетерпеливого в постели – буря. Буря по имени Матсукава Иссей. Буря, которой нужно все и сразу, которая сминает ураганом. Сминает сейчас чужие губы, затыкая их поцелуем, хватая каждый вздох и проглатывая. Маттсун сжимает щеки Ханамаки пальцами, едва тот оказывается так близко, чуть растягивает, кусая чужие губы, целуя его, словно бы никогда раньше не мог этого сделать. И так каждый раз, когда им удается остаться одним. Каждый раз, когда родители Макки или Маттсуна уезжают куда-то и мальчики – их милые мальчики – решают устроить ночевку друг у друга. И они честно говорят, что не будут вредничать, говорят, что будут смотреть фильмы или играть в видео-игры. «Веселитесь, мальчики!» — звонко говорит мама Иссея и улыбается друзьями. «Конечно, мам» — отвечает Маттсун вслух. «Конечно мы повеселимся на славу», — внутри вторит голос, которые усмехается над наивностью родителей – подумала бы Мама Иссея, что ее сыночек будет прижат голой задницей к их большому окну, тому самому панорамному, к которому подходить нельзя, ведь его можно заляпать. И они заляпают. И не один раз. Матсукава снова пытается настоять на своем: ему не терпится. Он чертовски хочет ощутить Макки – тело уже ноет от его прикосновений; от шепота у уха, от касания теплых губ, от мимолетных ласк – у Матсукавы сносит крышу. Ханамаки – самый настоящий наркотик. И даже не надо никакие опиаты или алкоиды – Иссею достаточно просто вдохнуть Ханамаки. Шумное Ханамаки. Вредное Ханамаки. Паскудное Ханамаки. Ханамаки, которого в гости к другу собирает не менее наивная мать. Она кладет в его рюкзак носки и несколько упаковок печенья, думая, что мальчишкам оно нравится. Лучше бы она клала туда несколько упаковок презервативов и пару долларов, если вдруг не хватит. С печенья Мама Такахиро они выросли уже давно, только Макки никак не может признаться в этом матери. И носки запасные ему не нужны – вот запасной тюбик смазки ему был бы куда полезнее. Однажды Макки забыл один в комнате Иссея, и тогда Иссей долго пытался убедить мать, что этим удобно смазывать колеса скейта. Даже пришлось продемонстрировать. А потом долго слушать гиенистый смех Ханамаки. Больше они так не оплошают. Маттсун надеется на это. И надеется, что их забавы у панорамного окна никто не увидит. Например, эта старая сварливая карга-соседка, миссис-я-за-всеми-слежу – так ее прозвал Ханамаки, когда увидел, что она с биноклем подглядывает за ними – в тот раз они просто обнимались на заднем дворе. К объятиям друзей родители давно привыкли. Матсукава глубоко втягивает воздух носом и дышит: тяжело и рвано. В голове только желание, только страсть, только Ханамаки. Дурное и сексуальное Ханамаки, чьи руки бесцеремонно лапают его везде. Голое и манящее Ханамаки, шепчущее о том, что будет делать только по просьбе. У Матсукавы тогда всегда горят щеки. И уши тоже горят. И он ощущает каждой клеточкой этот жар – это стыд. Так мама ему в детстве говорила, когда Иссей прибегал с красными ушами. Но если раньше ему было стыдно, что он не убрал со стола, то теперь ему стыдно говорить такое вслух. Ему, большому и сильному Иссею, который уже давно покупает одежду в настоящем мужском отделе, а не в подростковом, как Макки; ему стыдно говорить такое перед Макки, перед ехидным и вредным Макки. Он словно ощущает себя школьником, совсем маленьким и беззащитным. И это картина – и возбуждает и бесит. Бесит от скрежета зубов. И возбуждает до тяжести в яйцах. — Трахни меня, Макки, прямо здесь, у окна. Просто трахни.