Время цветения

Кружка остывшего, но горчащего и плохо заваренного зеленого чая (а всё потому, что у кого-то в порядке вещей - заливать кипяток холодной водой), и плейлист, состоящий из фол аут боев вперемешку с ван репабликами - это всё, что мне было нужно в этот вечер. Так думала я. Но Ли Чжухон решил иначе. И его уверенную правоту в том, что и он тоже мне жизненно необходим, трудно было оспорить. После его почти ненавязчивого короткого сообщения ("Наше место. Срочно. С меня кофе и сентиментальные беседы - всё, как ты не любишь.") бабочка-оригами совсем потеряла всякий интерес складываться в хоть какое-нибудь подобие насекомого, а Монти начал свой традиционный ночной марафон. Хотя, быть может, просто мои руки созданы разрушать, а не созидать, да и на ежей нечего пенять - ночные животные, как-никак. За окном сгущались сумерки. Монти, давно ставший в этом доме полноценным хозяином, наматывал круги вокруг кресла, умудряясь, будучи таким крохотным (и если бы он не кусался, то вполне смог бы уместиться в моей ладони) наводить шуму столько, сколько не гарантирует и стадо обезумевших носорогов. Оригами, от которого осталось лишь одно красивое название, точным трёхочковым броском залетело в урну. В наушниках песня из мании, что-то про королевский чаёк, только подпевать совсем не хотелось. Потому что с фотографии в деревянной рамке на стене на меня смотрел Чжухон, и, как бы мне не хотелось остаться в тепле моей безопасной комнаты, его взгляд, Чжу, говорил мне, что я и сама знаю, что не отделаюсь от этого чудилы просто так. А ведь Чжухон знал, что я приду. И, вероятно, догадывался, что я буду мысленно его ненавидеть за тот факт моей вынужденной, но при этом добровольной ссылки на улицу в не менее, как десятиградусный мороз. А ведь могла бы сидеть дома, в тепле, пить чай с медом (бабушкиным, или просто лучшим на свете), грустным взглядом мониторить Чарли и слушать, как Монти шебуршит газетами под кроватью. Но вместо этого я выбрала двадцатиминутную бодрящую прогулку до подвесного железнодорожного моста в центральном парке, где меня ждал лучший друг, успевший в моем воображении побыть и водруженным на виселицу, и оказаться преклоненным перед гильотиной. И так всегда - ненавижу, но иду. Иду, но мысленно казню. И, как всегда, оно и бывает - стоит мне только увидеть его улыбку, слегка наивную, но по-детски счастливую, заставляющую его ямочки на обеих щеках показывать себя миру, то все мысли об экзекуции исчезают сами собой. Сие явление я так и называю - эффектом Чжу. - Кофейку? - парень протянул мне свой стаканчик, наивно полагая, что мне по вкусу чужие слюни. Я отмахнулась. Чжухон сидел на краю моста, поджав под себя одну ногу, а другую свесив вниз. Я аккуратно устроилась рядом, мысленно отметив, что сосед был одет явно не по погоде и его ветровка уже покрылась инеем, а американо (на все остальные сотра кофе у Чжу фантомная аллергия) не источает горячий пар - одному богу известно, сколько уже времени Чжу здесь находится. - Бессонница? - парень кивнул. - Когда-то было другому? Или сегодня есть особый повод для вылазки на природу? - Американо на природе всегда вкуснее. - А, ну, и ради твоего кофейка я выперлась среди ночи в такой дубак? - Нет, ради меня. Юноша довольно улыбнулся, покусывая кончик соломинки, торчащий из его стаканчика. Знает же, засранец, что только он может выманить меня из моего кокона, причем без особых усилий. А это явление уже называется - "за друга родину продам. Или буду рисковать своими и без того застуженными до самого основания почками, лишь бы ребенок не грустил один". - Как Монти? - Тебя правда волнует, как чувствует себя ёжик, когда-то едва не откусивший тебе палец? - Надеюсь, он страдает не меньше, чем я с моим тяжким вредом здоровью и психологической травмой. - Во-первых, он защищал свою территорию, и ты получил по заслугам. А во-вторых, если наступит конец света, выживу я, тараканы и сэр Монтгомери. Хотя, насчет тараканов я не уверена - Монти же нужно будет чем-то питаться, - Чжу усмехнулся, но не стал протестовать на тему того, что я в своём воображении не позволила выжить и ему тоже. - А как поживает Висконсин? И поживает ли вообще? - Вчера я едва не убил его энциклопедией, за то, что он занял мою кровать. Но ничего, он всё еще живее всех живых и продолжает украшать паутиной мой потолок, чертова Шарлотта. И пытается подружиться с Джерри, но она пока холодна к его ухаживаниям. - Не цветет? - И не думает. Гордая. Все девушки такие? - Все. По крайней мере, в твоём окружении - точно. Да и с чего ты взял, что Джерри девочка? Это же кактус. - А почему Чарли - мальчик? Герань же. - Ничья. Далее последовала обоюдная и предсказуемая "дай пять" непредусмотрительно "бесперчаточными" и замерзшими ладонями. Импровизационный хлопок отозвался неприятным зудом в кончиках пальцев. - Кстати, я где-то слышал, что если человеку приятен запах герани, то он психически нездоров. Поздравляю, у тебя поехала кукушечка, дорогая моя. Мне ничего не оставалось, кроме как положительно кивнуть, соглашаясь с его словами. Насчет чьих-то догадок о герани и прямой её совместимости с душевнобольными я не уверена, но моя кукушечка никогда и не сидела ровно, точно так же, как и чжухоновская. - Я буду ухаживать за Монти. - М? - Когда тебя заберут в психушку. - Нет уж, звезда очей моих, я буду ждать твоего заселения в соседнюю палату. - Я не согласен превращаться в овощ, я и так по жизни больше на поросенка похож, чем на человека. Я тихо рассмеялась, радуясь тому, что, в конце концов, Чжу уже и сам признал, что он - копия Пятачка, не менее милая, чем сам оригинал. - Ну, тогда нам заранее придется бежать в Гондурас ради спасения собственных психопатичных шкур. Поселимся вместе, и друзей своих к себе подселим. Будет весело. - - Отличная компания: мы с тобой, два шизика, паук или паучиха, чёрт её знает, агрессивный ёжик-альбинос, не цветущий кактус и вонючая герань - дурдом, который всегда с тобой. - Может, еще обезьянку заведем? Что думаешь? - Я думаю, что я Вас не знаю, женщина. И от меня в ответ последовал важный и неоспоримый документ, всегда, по определению, по очень детскому определению, ставящий точку в споре, - "бе-бе-бе" и высунутый язык. А о капуцине я, между прочим, мечтала с детства. - Почему не убьешь его? Висконсина. Если боишься пауков. - Призраков пауков я боюсь еще сильнее. А так, он мне уже как родной, и его поиски вечером, перед сном, стали уже каждодневным ритуалом. С ним всё же не так одиноко. - А как же я? Меня в свою секту ты уже не причисляешь? - Ты не в рядах моей секты, ты - её основатель и гуру. - Вот подлиза. Внимание от разговора отвлек внезапно начавшийся снег, что не слишком типично для мартовской погоды, для середины месяца. Но, видимо, первый месяц весны нынешнего года решил выделиться. Чжу не стал ловить снежинки ртом, пусть и раньше подобным не гнушался (как и Повелительница ёжиков-альбиносов, то бишь я). И совсем не потому, что, сидя на краю моста, это делать опасно. У него, видите ли, Джерри не цветет, и вся детская удаль, одна на двоих, - псу под хвост. - Помнишь тот день? В кафе, когда мы впервые встретились? - Никогда не забуду твой визг, когда я ошпарила тебя горячим латте, - шла третья неделя июля, и мой дебют в качестве официантки обернулся полным провалом - с тех пор ненавижу и кофе, и Чжухона, на которого опрокинула свой первый же заказ. - Тогда Джерри последний раз расцвела. Ярко-оранжево и очень душисто. - Крайний, друг мой, крайний. Чжу, как ему и подобает, совсем безрадостно кивнул, поджав губы и поставил между нами свой пустой стаканчик. А я, глянув на его бумажную стенку, отметила про себя, что представляться в кафе именем своего кактуса - это как-то слишком, слишком в моем вкусе. - Моя учительница истории в старшей школе рассказывала, что цветы распускаются от положительных эмоций человека. - "Комнатные растения, как индикаторы душевного состояния человека"? Интересная теория. Я пожала плечами, одобрив такую формулировку, пусть и понимала, что Чжухона такая сентиментальность вряд ли проймет. Но сама себе тихонько улыбнулась из-за мысли о том, что историчка никогда не ошибалась. - Мой Чарли цветет. - Ты счастлива? Или что еще хуже - влюблена? Я на некоторое время замолчала, внезапно вспомнив о том, что Чарли, то есть герань, любит обилие света, но окна в моей комнате почти всегда зашторены. - Не знаю. Всё может быть. Чжухон неизвестно чему ухмыльнулся. То ли моей неопределённости, то ли самому предательскому чувству, которое он так презирает. Именно поэтому мы и сидим вместе поздней ночью на железнодорожном мосту, два таких разных одиночки: первый утверждает, что не любил никого и никогда, а вторая - что влюбляется в каждого второго, кто ей улыбается. Только вот у Чжу вся лирика о любви, а мне никто не улыбается. Кроме этого парня, фанатеющего от холодного американо и собственного кактуса. - Дело же не только в Джеральдин, правда? Да и не был ты никогда заядлым ботаником. - Просто поганенькое настроение, всего-то, - Чжухон отряхнулся от малость припорошившего его куртку снега, потом освободил от него и мой капюшон, - Не бери в голову. - В таком случае, ты должен был предупредить меня заранее. У меня есть коньяк. Он ужасный на вкус, поэтому я берегу его для тебя. - Думаешь, мерзкого оттенка коньяк здесь поможет? - До утра, как минимум. А там уж как повезет, смотря, где проснешься. - Иногда мне кажется, что нам с тобой именно этого и не хватает. Буйства. Сумасшествия. А не унылой болтовни среди ночи о кактусах и ёжиках. - Как жаль, что я не умею пьянеть, а ты смотришь мультики после второго глотка. Если бы не это, мы вполне могли бы захватить мир! Я, чем и грешила моя натура, привыкла отшучиваться, если ближний в печальном расположении духа, но в этот раз на лице Чжухона не промелькнуло ни тени улыбки, совсем никаких эмоций, словно он и не слушал меня вовсе. И впервые за вечер я почувствовала укол совести и (от неё же) настоятельную просьбу заткнуться. Чжу хранил молчание ещё с пару минут, всё это время уставившись отстраненным взглядом куда-то вдаль, на линию горизонта. Я нервно грызла веревку от капюшона, и так давно пропитанную моим ДНК, и, внемля парню, рассматривала пейзаж, распростершийся перед нами, но вместе с тем и старалась ловить каждое мимическое движение на лице моего соседа своим периферийным зрением, насколько позволяло темное время суток и мой астигматизм. - А что, если мне не нужен этот мир, - и веревочка сама собой выпала из моего рта, и сердце неприятно ёкнуло, будто намекая, о чем всуе может размышлять Чжу. - Мне здесь не с кем поговорить. - А я? - С тобой лучше молчать. Ни с кем больше я не чувствовал себя комфортнее, чем с тобой. И разговоры в нашем случае - не самое важное. Молчание говорит о большем, чем мы сами можем сказать. - Тогда... помолчим? - Помолчим. И мы молчали. Сидели на подвесном мосту, свесив ноги, глядели в пустоту под нами и молчали. И было так тепло и уютно, несмотря на снег и мороз, и так тихо. Тишина - именно то, что так нужно мне. И Чжухон знает это лучше всех на этом проклятом свете. А что нужно Чжу - не знает и сам Чжу. И я продолжаю надеяться узнать, хоть когда-нибудь, что творится в голове этого парня, что там помимо мыслей о Джерри, Висконсине и американо. Но это уже совсем другая история. Но, к слову, если бы у меня был выбор, я бы предпочла не знать, сколько чертовых лет этот парень не слезает с антидепрессантов, и каково ему - дважды в неделю посещать психолога, который говорит заученными еще на первом курсе шаблонами и на самом деле совершенно не слушает. Потому и так тяжело каждый раз встречаться с ним, то на мосту, то в кафе, то в книжном магазине, то бог еще невесть где, - кажется невозможным его от себя отпустить. И, если он этого не понял, то про переезд в Тегусигальпу я совсем и не шутила.

***

Когда я вернулась домой, Монти спал. Чарли спал. Весь мир спал. Кроме нас, кроме меня и Чжу. Часы били четыре. А в пять я узнала, что проснулся кое-кто еще. "Джерри зацвела. Твоя учительница была права". И до самого утра я сидела в полутёмной комнате с включенной миниатюрной настольной лампой и любовалась на Чарли, на моего и не перестававшего цвести и благоухать Чарли. И думала о том, что никогда не смотрела на Чжу как на парня, но любила его всё это время как человека. С самой первой его высокой ноты, когда без малого три июля назад обжигающий латте оказался на его футболке, и до последней на сегодня его немой улыбки, но многозначительной улыбки, подаренной мне на прощание на том мосту. Люблю как друга. Но только если он вдруг сорвется во все тяжкие со своей эмоциональной нестабильностью и потащит меня под венец, я абсолютно точно отвечу ему "Да". Потому что только одному ему известно, какой вкус у мороженого - мой любимый, откуда у меня ёжик-альбинос (такой похожий на самого Чжу)и почему я всей душой ненавижу лето. И только его интересует, что снится мне по ночам, и выпила ли я свои медикаменты. Потому что он - единственный, кто увидя мои зарубцевавшиеся шрамы на запястьях, не покрутил у виска, а молча обнял. И я пойду за Чжу хоть на этот чертов мост, хоть на край света, хоть пешком в Гондурас. А Джерри-то зацвела. И теперь так по-девичьи хочется надеяться, что именно я этому виной.