сгорают

каждое воскресенье мрачнее предыдущего,  каждую неделю свежий яд. 

– юнги ничего не видит, только падает через каждые три секунды, спотыкаясь о собственные ноги, глаза изнутри залиты кровью, стеклянные и испуганные юнги страшно так сильно, что все рябит и солнце расплывается, становясь бледно красным диском на кровавом закатном небе, которое жутким светом покрывает пространство перед юнги и страшно очень       а чонгук потерялся его руки –поломанные линии чужого рисунка, их как и чонгука, необходимо было стереть, и стереть еще давно, стереть так, чтобы не было заметно, чтобы бумага стерлась, главное стереть а юнги не стер. юнги было так хорошо юнги было так плохо теперь ломаные осколками врезаются в бумагу, рвут ее и прорываются к юнги, и тянутся, тянутся, как мертвые почти цветы тянутся к черному солнцу за последними теплыми лучами чонгука не сотрешь. не выведешь. не уберешь. не выкинешь. чонгук под кожу, в легкие, в сердце, в кости въелся и никакой пятновыводитель его не уберет – за испуганными глазами кроется желание –        чонгук не смотрит, он сидит на коленях, подняв голову к кровавому солнцу и тянет к нему свои, такие же кровавые руки а юнги, как статуя мраморная замирает и глазами стеклянными испуганно бегает по комнате в поисках хоть чего-то, что бы прокричало о том, что это реальность, а не очередной кошмар в своих кошмарах юнги никогда не видел чонгука и страшно очень       в своих кошмарах юнги бежит, спотыкается, падает на колени и растворяется в черном небе, которое не небо, а огромное солнце, что поглощает все до последний капли; что должно было юнги проглотить но по ошибке проглотило чонгука «чонгук – ребенок мертвого солнца, рад знакомству.» теперь не смешно только страшно очень       чонгук – аксиома эта аксиома сидит посередине комнаты, шепчет молитвы своему богу – солнцу и пачкает холодный пол горячей кровью а юнги ломается стеклами внутрь изнутри за пуленепробиваемым, холодным, бетонным покрытием юнги выворачивает наизнанку, он руки ломает, вены стеклянные достает и делает алтарь чонгуку, потому что с ума сходит юнги делал алтарь чонгуку и падал ниц перед своей святыней, которая поглощает и любит так же разрушительно, как девятый вал внутри юнги в этот момент девятый вал ломает юнги, топит его, заставляет захлебываться в собственных страхах, которые наружу, наружу, другого выхода нет, и они вываливаются из юнги беззвучным криком, и стены трескаются, как и небо за мертвым солнцем, осыпаясь и роняя на землю осколки задыхающихся звезд девятый вал ломает юнги, а алтарь стоит на том же месте и страшно очень       чонгук.чонгук.чонгук. его губы рвутся, и трещит по швам все нутро, кровь хлещет из каждого шва, заливая вязким и красным внутренности, и только глаза, все такие же дикие и страшные, смотрят на бога–солнце и горят, как и все, что внутри чонгук сгорает, как и каждое воспоминание, отражающееся на безжизненном стекле его горящей души чонгук горит, и из пепла возникает для юнги новое божество юнги подходит на подкашивающихся ногах, кричит, рвет кожу на себе и ломает цепи серебряные на запястьях, предлагая чонгуку надеть цепи золотые, чтобы соответствовали богу юнги хватает чонгука поднимает его и смотрит испуганными глазами в горящие чонгука и только страшно очень       юнги.юнги. юнги. юнги пеплом рассыпается, а чонгук печать губами на лоб ему ставит и кровавый крест теперь кричит о принадлежности юнги чонгуку кресты расцветают красными горячими метками по всему телу и одежда на них горит, распадаясь на частицы в ледяном воздухе, и только они, два шедевра мертвого солнца, искрятся в этом абсурдном, но таком теплом и обжигающе светлом куполе, на поверхности которого загораются отпечатками звезды – малыш, скажи аминь