Светлячки

Прочертят звезды огненный путь; в последний раз на тебя взглянуть. Земля обнимет со всех сторон, лелея нежно твой вечный сон. Навеки в ножнах уснет кинжал, недвижим лук, не его вина. В сей скорбный час, твой последний час, Одна только тишина.

      Отвратный был настой, если честно. Какой-то мутный. И травы не совсем те — слишком марчанские, что ли? И наверняка этим в больших количествах можно отравиться. Но отвар все равно напоминал своей горечью о том времени, что клан провел в ферелденских лесах. Если зажмуриться, крепко-крепко, чтобы не видеть эльфинажной лачужки, и постараться не слышать доносящегося с улицы городского гомона, а только вдыхать поднимающийся над деревянной кружкой едва видный белесый пар, можно и в самом деле убедить себя, что все по-прежнему.       Мерриль не могла сказать, с какого именно момента она помнит Махариэля. Тэрон появился как-то в один момент — неожиданно она начала примечать его лохматую черную макушку всюду, куда смотрела. Если вдуматься, то в этом не было ничего странного или особенного — отрываясь от немногочисленных фолиантов, по которым учила ее Хранительница, Мерриль обычно глядела на пасущихся поодаль галл, а Тэрон проводил с ними много времени. Одни Творцы ведают, почему он, будучи еще несносным непоседливым ребенком, вдруг успокаивался рядом с ними — сразу вспоминал и про такт, и про уважение к старшим, и про еще, наверное, сотню вещей, которыми обычно пренебрегал.       В камине горел огонь и трещали тонкие веточки. Если закрыть глаза, можно было убедить себя, что это костер в долийском лагере. Что над головой вместо низкого потолка бескрайнее звездное небо, а этот настойчивый скрип издает не дверь, которая так и не закрывается до конца, а аравель, неловко заехавший одним колесом на кочку.       Мерриль до сих пор помнила, что однажды нашла Тэрона именно рядом с таким аравелем. Он неподвижно лежал на спине, заглядывая под повозку, а когда Мерриль окликнула его, только жестом пригласил ее присоединиться. Когда Первая легла рядом на холодную землю и проследила за его взглядом, она сразу поняла, что так заворожило мальчика. Между старых досок, чуть левее оси, на которой держалось колесо, сидел в переплетении нитей паутины маленький паучок.       — Смотри, — прошептал Махариэль. — Он путешествует вместе с нами уже второй переход. Представляешь? У нас нет дома, но мы смогли дать дом ему.       Мерриль считала пауков если не страшными, то по крайней мере противными. Что-то отталкивающее в них точно было. Но выражение серых глаз соклановца, с которым юная долийка заговорила в первый раз, и его тихий, почти восторженный голос заставили проникнуться к паучку если не любовью, то каким-то теплом.       Мерриль открыла глаза и поежилась. Сквозняк, пробивающийся в не закрытую дверь, гулял по полу, холодя босые ноги. Долийка отставила кружку с отваром на грубый стол и принялась возиться с засовом. Как-то раз у нее получилось закрыть дверь так, чтобы из нее не дуло, а если еще и заткнуть чем-нибудь щель под дверью, можно было считать, что в лачужке не так уж и холодно — но все равно это была грубая людская постройка, не похожая ни на что эльфийское.       Тэрон однажды был в городе. Мерриль помнила, как он просил хагрена и Хранительницу отпустить его с теми, кто шел к людям менять товары. И они отпустили — это был уже не тот ребенок, который поднимал шум без повода и не знал границу между безобидной шалостью и злой шуткой, а вполне ответственный юноша, которому через пару лет нанесут валласлин. Вернулся Тэрон тогда подавленный и сразу отправился к Мерриль — расспрашивать о городских эльфах и падении Арлатана и Долов. Первая тогда так и не сказала ему, что за полным рассказом ему следовало бы обращаться к хагрену Пайвелу. Ей нравилось говорить с Махариэлем, да и он сам эту историю прекрасно знал.       Тогда они ушли из лагеря на солнечную поляну, вокруг которой бродили галлы, и проговорили до самого заката, лежа в высокой траве под теплым летним солнцем. Это был глоток свежего воздуха — без пыльных фолиантов, без суеты кочевой жизни, без обучения чарам. Вернулись только когда их потревожил отправленный Хранительницей Тамлен.       В Киркволле солнце было другое. Какое-то очень далекое, почти неправильное — жгло глаза днем и нещадно слепило их ранним утром, падая из узкого оконца. Сейчас оно уже закатывалось, но даже огонь закатных лучей был не тот. Лучи казались чужими, когда касались кожи или ложились на потрепанную книгу на столе. Мерриль протянула руку и бездумно перелистала страницы.       Тэрон не любил читать, но часто составлял Мерриль компанию за фолиантами, которые давала Хранительница. Пока она вникала в смысл написанного, он рассматривал невероятно красивые детальные картинки — чаще это были величественные постройки времен Арлатана.       — Я хочу построить королевство, — сказал он однажды. — Такое же, каким был Арлатан, но лучше. Чтобы люди не смогли нас победить.       — Хах. Ну, построишь. А что будет потом? — Тамлен отвернулся от костра и обратил к другу свое внимание.       — А потом, — Тэрон мечтательно закрыл глаза и поднял голову, подставляя лицо солнцу. — Я обойду все-все людские города, загляну в каждый эльфинаж, постучусь в каждый дом. И позову всех городских эльфов с собой. В Арлатане ведь каждому было место, правда? Вот и у нас будет. Будет, Мерриль?       Его мечта не сбылась, потому что изначально была слишком фантастична, но Тэрон сделал бы все для ее воплощения, если бы мог. Уже зараженный скверной, уже наполовину умерший, он разговаривал с Полом. Мерриль тогда издали наблюдала за ними. Говорил как равный — с равным. Несмотря на то, что на лице Пола не было валласлина, да и лук в руках он держал неважно. Говорил тем же проникновенным голосом, каким говорил о своей мечте. Наверняка, и сам понимал, насколько она несбыточна.       У Мерриль тоже была мечта. Кривое отражение мечты Махариэля. Элювиан в углу комнаты манил к себе, обещая открыть древнее и забытое — но всякий раз, прикасаясь рукой к его гладкой поверхности и закрывая глаза, она видела такое знакомое загорелое лицо. Видела длинные темные пряди, у висков заплетенные в косы, видела живые серые глаза. И видела, как даже под загаром проступает мертвенная бледность скверны, синими линиями расползаясь вместе с кровью.       Постепенно видение отдалялось и таяло. Видно было не только Махариэля — рядом с ним стоял Тамлен. Они оба улыбались ей, но снился всегда один только Тэрон. Ей постоянно снилось одно и то же воспоминание, которому она тогда, давно, значения не придала.       Мерриль было не впервой чувствовать себя чужой. Пока ее сверстники и сверстницы охотились, шутили, смеялись, она сидела в тени аравеля с книгой в руках и изо всех сил старалась вникнуть в прочитанное, не обращая внимания на их радостный смех и свою боль — столько времени быть Первой, столько времени быть лишней, чтобы потом занять пост Хранительницы, но так ни на шаг и не приблизиться к клану, оставаясь только лишь лидером с недрогнувшей рукой. Она хотела другого. Простого тепла. Простых радостей. Конечно, Хранительница по-своему любила ее — как свою ученицу. Мерриль хотелось быть любимой — даже если просто дружески — просто за то, что она есть.       В тот вечер она вновь сидела с фолиантом, бездумно уставившись на одну строку, за которую зацепился взгляд, и то и дело смаргивала наворачивающиеся слезы. Ее ровесники плясали вокруг костра — просто так, без всякого повода. Потому что был хороший вечер, потому что звезды светили ярко, потому что мягко шумел лес. Мерриль искренне думала, что ее слез никто не заметит. Тэрон заметил.       Он сел рядом, намереваясь что-то сказать, но замолк, как только взглянул на нее. На лице эльфа на миг изобразилась растерянность, а потом он неуверенно улыбнулся, надеясь приободрить Первую собственным примером.       — Сегодня звезды яркие, — сказал он. — Хочешь звезду?       И протянул руку куда-то вверх. Сквозь мутную пелену слез Мерриль показалось, что он и правда каким-то чудом выхватил с на миг опустившегося неба мерцающий огонек, крепко, но бережно сжав его в кулаке. Она протерла глаза ладонью, смахивая влагу с ресниц, и недоверчиво поглядела на протянутую ей руку. Медленно прикоснулась к длинным пальцам, осторожно разжимая их. На ладони сидело маленькое светящееся насекомое.       — Это же… это светлячок, Тэрон.       — Нет, — улыбнулся Махариэль в ответ на ее недоумение. — Это звезда. Просто у нее выросли крылья и она спустилась к тебе, потому что тебе было грустно.       Мерриль тогда не смогла ему ответить. Слишком уж уверенно он говорил.       Ей было нечего ответить даже сейчас. Стоя перед собранными вместе осколками зеркала — того самого зеркала, которое забрало Тамлена и Тэрона, — она могла только улыбаться так же, как и в тот вечер. Она улыбалась, а руки дрожали. Ни того, ни другого с ней больше не было. Оба они остались только тенями, только бледными образами самих себя в кривом отражении.       Солнце село, и в темноте, враз заполнившей комнату, Мерриль увидела слабое свечение. На деревянной раме элювиана сидел светлячок.       Светлячков было особенно много в тот вечер, когда до клана дошла радостная и страшная новость: Мор побежден. Ценой жизни Тэрона. Никто из них не нашел в себе сил радоваться. Мерриль тогда так и просидела одна у остывшего костра, глядя в ночное небо, в котором между обычных звезд летали, так уж и быть, крылатые. Эти звезды действительно чертили за собой огненный путь, но в последний раз взглянуть на Махариэля Мерриль смогла только спустя несколько лет в мираже элювиана.