Застрявший в песочных часах

      Стрелки уже давно показывали за полночь, и механическая кукушка, добросовестно исполнившая свои обязанности, мирно дремала в деревянном корпусе висящих на стене антикварных часов, ещё времён эпохи Рококо, но мужчине не спалось. Он метался по небольшой комнатке, освещённой чистым светом от круглого яркого диска на черном атласе неба, проникающем сквозь прозрачный тюль занавесок, придерживая в руках старинный мушкет, предварительно почищенный и заряженный. Его безумный взгляд изучал необычную золотую резьбу оружия, а по-аристократически длинные пальцы поглаживали искусно выгравированные на стволе небольшие буквы. Но он нарочно медлил, не решаясь пустить свинцовую пулю себе в висок. На сердце было радостно, что после шести сотен лет, тысячи неудачных попыток и миллиона прочитанных в свете свечей книг, возможно, была найдена пилюля от гнетущего его столько времени бессмертия. Но одновременно в душу забрался гнусный червяк сомнения, заставляющий обдумать все в, вероятно, последний раз. — Абигель, возьми его, — мужчина попытался вложить тяжелое оружие в хрупкие и холодные, как лёд, руки немолодой женщины — немой свидетельницы ужасающей сцены, разыгравшейся в ночной тишине. Она невольно отпрянула от мушкета, будто после касания на руках останутся пылающие болью ожоги, и с толикой печали посмотрела на своего отца, словно он душевнобольной. — выстрели в меня, умоляю. — Пап, я ни за что не стану стрелять в тебя. — она отступила назад, старательно опуская взгляд и не желая встречаться с глазами напротив. Она убеждала себя в сотый раз, что он не сошёл с ума и ему не требуется помощь. Но в последнее время это получалось крайне плохо, и от мыслей о безумстве единственного дорогого человека Абигель становилось тошно. А собственное бессилие резало острее, чем лезвие. — Ты же знаешь, я бессмертный! От выстрела мушкета сразу умирают, это не причинит мне мучений. Возможно, это единственный способ избавиться от… — Гнетущего тебя уже столько лет бессмертия. Знаю, тысячу раз я уже слышала эти слова. Но меня пугают твои бесчисленные попытки умереть! Этот мушкет — единственное, из чего ты ещё не стрелял в себя? — Аби, я уже умирал больше тысячи раз самыми различными смертями. И вот, в писаниях одного восточного мудреца: " Заполучить бессмертие возможно только выстрелив в себя из мушкета." Я все тщательно изучил, и, возможно, все подействует наоборот! — И неужели ты так хочешь умереть? Пап, неужели в тебе играет только такое чувство, как эгоизм, и ты не думаешь ни о ком, кроме своей персоны? Даже обо мне? Что со мной будет, если твои попытки увенчаются долгожданным успехом для твоей души. Я не настолько молода, чтобы выдержать твои похороны! Мое сердце не выдержит! — Абигель, не будь капризным ребёнком! — Кто здесь ребёнок, так это ты.- женщина тяжело вздохнула, едва ли сдерживая поток горьких слёз, так и наровившихся скатиться вниз по щекам. — Я не стану в тебя стрелять. Если хочешь умереть, то это без меня. — Ты меня не понимаешь! Ведь это мне и только мне нужно будет пережить твою смерть, смерь самого близкого человека! Я уже потерял твою мать! — Вот когда я умру, тогда будь добр— находи своё лекарство от бессмертия. — Абигель, нахмурившись, вышла из комнаты и громко хлопнула старой скрипящей дубовой дверью, оставляя мужчину стоять с опущенными руками, в коих до боли и посинения был зажат мушкет. Женщине уже порядком надоела мания отца умереть, и больше всего она боялась, что когда-нибудь он все же найдёт способ покинуть этот свет и больше никогда не сможет подняться в гостиную из подвала, мрачного и темного, ставшего своеобразной лабораторией смерти ; что он не выпьет свой любимый чёрный чай с молоком и поджаренным тостом без масла, не поцелует на прощание перед работой седеющий висок. Она боится, что останется одна, что будет смотреть на обездвиженное тело, которое смерть столько раз обходила стороной.       Мужчина медленно опустился на колени, отбросил от себя приготовленное оружие и обессилено оперся руками о холодный деревянных пол, до скрипа стискивая белоснежные зубы. За столько лет, став «учеником смерти», он перестал ее страшиться, смотрел ей прямо в глаза, в очередной раз вводя себе яд африканской кобры или вонзая в тело острую шпагу. И снова и снова, раз за разом этот человек приходил в сознание в волнах реки Темза, проклиная благосклонную к нему судьбу. После смерти жены попытки умереть возобновились с регулярностью нескольких попыток в день. Вкус жизни был потерян, думать ни о ком не хотелось, даже о дочери, которая каждый раз с беспокойством приезжала на стареньком, проржавевшем синем «Жуке» к берегу реки, ожидая, что вот-вот отец, жадно хватая ртом воздух, вынырнет из чёрных глубин, и смерть, покачав плечами, оставит свои попытки до следующего раза. Разумом овладевали лишь мысли о том, чтобы воссоединиться с любимой женщиной, покинувшей его навсегда. Но сегодняшний разговор заставил в голове щелкнуть давно забытый выключатель, возрождая остатки чувств, которые забылись, стёрлись из обезумевшего от горя сердца.       Мужчина открыл свой золотой медальон на груди, бережно носившийся подле самого надежного, по его мнению, места — сердца, и с нежностью погладил потертую и выцветшую от времени фотографию молодой женщины, с любовью прижимающую к себе маленький комочек, улыбающуюся самой светлой улыбкой, и прошептал: — Прости меня, Маргарет. Я расклеился, забыл о своём обещании. Я никогда не брошу нашу малютку, оберегу ее от любых невзгод, нашу Абигейл. Я не умру, не сегодня, не сейчас.       Бережно прижав к себе столь дорогую для сердца фотографию, мужчина опустил голову на мягкую пуховую подушку, приятно благоухающую едва уловимым запахом розы, и закрыл глаза, медленно попадая в объятия Морфея. Завтрашний день все изменит, как и всегда.