Хеталийский винегрет

Выстрел. Образно, конечно, и ран совсем нет, и крови нет, и вообще, кажется, ничего уже нет. Словом убить нельзя, но ранить – да настолько, что сам утопишься или повесишься, или ещё что-нибудь в том же духе плохих ужастиков и драм. Выстрел, выстрел, выстрел. Время словно замерло, а слова всё сыплются и сыплются, и конца им нет и нет. Громко, надрывно, всё говорит и говорит, точнее – уже кричит, и голос её кажется какой-то сиреной, а может, ором прибрежных чаек. Только вот в глазах слёзы блестят, взгляд застлали, и, наверное, сама не замечает, что это скорее слёзы отчаяния, нежели злости. А ты молчишь. Расслабленным выглядишь, безразличным и отрешённым настолько, что ещё больше растравливаешь. Даже улыбаешься снисходительно. Губы сами собой кривятся, да так, что иначе, чем издёвкой не назовёшь. Точно решил очередной раз поспорить, кто из вас старше и кому надобно снисходительно к другому относиться, как к дитю малому. В ответ на это она зло сверкает глазами и кричит ещё громче, стёкла почти дрожат, а может, и это кажется... И летят обвинения. Так много, что все не запомнишь. Самого разного толка. Только видно, что её руки дрожат, предательски дрожат. И ведь не верит в то, что говорит... не верит, что говорит об этом, что вообще посмела такое подумать. А тело словно своей жизнью живёт, и сознание выдворено где-то за его пределами, тебе чудится, что пошевелиться не можешь, да только не так оно. И пальцы шеи касаются, мягко, почти невесомо. Ведут чуть ниже, ткань цепляют, а ты всё смотришь неотрывно на то, как она смешно размахивает руками и точно ружьё наставляет указательный палец тебе в грудь. И твои руки сами двигаются, а ты и остановить их не пытаешься: больно настолько, что как зверь раненый из защиты в нападение переходишь. И сам мысленно отвечаешь ей, в выражениях не стесняешься, да только губы сомкнуты и посмей разомкнуть - не век за сказанное прощение просить придётся. А пальцы тем временем всё двигаются и двигаются, наигранно спокойно оттягивают ткань, развязывают, разматывают, проходятся по шершавой поверхности. Пока она не замирает, замолкнув. И ты замечаешь, как нервно поджимаются её губы, как плечи вздрагивают будто бы от удара, а в глазах такой ужас от происходящего и столько щенячьих слёз, что прижать к себе хочется и всё-всё простить. Да только тело больше тебе не принадлежит, и сапог с нажимом поворачивается на ткани, как окурок топчешь или тряпку половую, а она от каждого движения вздрагивает, точно это ты её саму с таким безразличием убиваешь. И по щекам её слёзы катятся, а вокруг такая тишина повисла, что даже дерзкий, презрительно направленный на неё взгляд, кажется, звуком обладает. ...И слова с губ слетают, точно контрольный удар: – Забирай свой поганый шарф. Он мне больше не нужен.