Художница

      Алла была художницей. Она умела прекрасно рисовать и часто выставляла свои картины в сеть, напоказ публике. Разумеется, у девушки имелись поклонники и обожатели, хотя большая часть людей, смотревших её коллекцию, обычно корчилась в приступах боли и отвращения. Но Аллу это ничуть не тревожило. Если она начала картину, значит, следовало продолжать — по-другому никак.       В этот осенний вечер она решила создать очередное творение, полотном которого должно было стать наимилейшее существо. Маленький лопоухий щенок, которого художница по случайности подобрала около своего подъезда — какая прелесть! Кремовая блестящая шерстка, коротенькие толстенькие лапки, висячие ушки и добрый, полный наивности взгляд. Алла протянула крошке лакомство, предназначенное для собак, и влажный шершавый язычок прошёлся по её холодной ладони. Художница улыбнулась, представив будущую картину. Кажется, её план начинал сбываться.       Вечером небо подернулось пеленой холодных искрящихся звёзд, и посреди них в этом самозабвенном хороводе проступила мерцающим призрачным шаром полная луна. Взглянув на неё, Алла ощутила какой-то внутренний безудержный ликующий восторг. Художница всегда любила полнолуние: в такое время рисунки давались ей особенно легко.       Когда совсем стемнело и люди скрылись в своих квартирах, кажется, забыв обо всех проблемах, Алла решила начать свою картину. Откладывать не следовало, так как время не ждало. Вдохновение подбиралось к горлу, а взгляд все больше наполнялся потусторонним воодушевлением. А если она его не выплеснет, будет хуже. Гораздо хуже.       В полупрозрачных просветах, пробивавшихся сквозь кроны деревьев, Алла добралась до недостроенного двухэтажного здания с разрушенным ветрами фасадом, покосившейся крышей и вдребезги разбитыми окнами. Осколки валялись под тёмными зияющими дырами и, казалось, порой начинали тихонько позвякивать. Алла любила это место — пожалуй, в основном из-за его мистицизма и таинственности. Здесь картины получались особенно успешно, а воодушевление никогда не заставляло себя ждать.       Поднявшись по скрипучим деревянным ступенькам, изгрызенным зловонной гнилью, Алла добралась до дверного выступа и тихонько протиснулась внутрь. Во мрак заросшего паутинами и пылью помещения, что сплошь пропиталось густым прелым запахом.       Осторожно ступая по звенящим осколкам, Алла добралась до середины постройки. Щенок, сидевший на её руках, начал жалобно поскуливать: кажется, заподозрил что-то неладное. Но художнице было плевать. Все равно их уже никто не слышал.       Алла тихонько достала из кармана джинсов кисть с кончиком, блеснувшим в смутном фонарном свете. Волны восторга все отчаяннее плясали в её разуме, а вдохновение захлёстывало с безудержной силой. Поддавшись очередному порыву, художница схватила сдавленно пищащую жертву и сделала первый штришок. По её рукам тут же кроваво-красной горячей струйкой потекла краска, выплеснувшаяся их хрустнувшего хребетика. Комочек болезненно заскулил и начал вырываться — пытался даже кусаться. Не сдержав безрассудного веселья, Алла залилась леденящим хохотом. Кажется, картина получалась по плану.       Послышались шаги, и в призрачном смутном сиянии возник чей-то неясный силуэт. Напрягшись, Алла повернулась в сторону звука и чуть не выпустила зверька, но, увидев источник, с облегчением вздохнула. Ну нельзя же так пугать, друг! Похоже, в его подкреплении не так уж и много толку.       Нервно хмыкнув, Алла сделала ещё один штришок, от которого полотно задалось диким визгом. Она прикрикнула на него, крепче сдавив горло и глубже вонзив кисть в окровавленный живот. Щенок почти замолк, не имея сил сопротивляться.       Алые струйки медленно стекали по серебристому лезвию, играли с переливами света. Хихикнув, художница сделала мазок, все той же кистью вспоров брюхо и начав осторожно вызволять оттуда ещё горячую требуху. Судорожный предсмертный скулёж огласил помещение. Друг, замерший в стороне, не сдержал усмешки, несмотря на то что ему полагалось стоять тихо и не показываться. Но Алла его не винила. Что-то словно разрывало её саму изнутри, заставляя корчиться в апофеозном хохоте. Похоже, ещё немного — и художница готова была пуститься в безудержную пляску. Но для начала следовало закончить начатое. Иначе величественное ночное бдение в затхлых стенах недостроенной больницы не имело ровным счётом никакого смысла.       Впрочем, можно было уже начинать. Алла бросила обмякшее тело на заросший пылью пол и, не убирая кисти, затанцевала на маленьком вспоротом туловище. Кровь, внутренности, последние остатки боли — все расплескивалось в разные стороны, обдавая стены, пол и одежду художницы фонтанчиком ярко-алой субстанции. И смешалось с серебристыми лунными струями, подрагивающими на гнилых пыльных досках. Какое удачное смешение красок, какая чудесная картина!       Поплясав, Алла снова наклонилась и применила свою любимую кисть, окропленную горячими струями. Полотно изменилось, но картина оставалась незаконченной. Художница сделала ещё один штришок и с диким гортанным хохотом принялась рвать остывшее тельце, наслаждаясь протяжным хрустом ломающихся расплющенных костей. Кровь, треск, лязг, звяканье, хохот. Собачий мозг, разбрызгивавшийся по испачканному полу. Вспышка камеры, зажатой в руках друга.       Вскоре чиркнула спичка, и Алла отбежала в сторону. По тёмному помещению в беспорядочном танце заиграли разноцветные искорки фейерверка — небольшого огненного фонтанчика. Обычно Алла пускала такие только по праздникам, но это разве это был не праздник? Как жаль, что жертва мертва! Алла бы с удовольствием насладилась её скулежом в момент обугливания беззащитных конечностей. Но ещё не конец.       Алла была художницей, и впереди её ждало ещё немало картин.