Помеченные

"Can we start over Before it's over?" (Imagine Dragons - Start Over)

День стоит серый и промозглый – небо затягивают безжалостные грозовые тучи, что обещают пролиться дождём. Ирка надеется, что он затопит добрую половину мира и её учебное заведение в придачу. - Как ты думаешь, зачем медикам философия? – не менее философски, как когда-то, быть может, сам Платон, вопрошает Хортица, пытаясь затянуться от еле горящей спички, тут же затухающей от порыва холодного ветра, - блин. - Реферат тебе всё равно надо писать, - лениво парирует раскинувшаяся на кровати с высоко задранными на стену ногами Танька и морщит нос, - тянет очень, открой окно. - Серьёзно? – Ирка одним рывком распахивает окно, и поток леденящего воздуха устремляется в комнату, - сама же недавно дымила, как паровоз. Очередная спичка гаснет – Хортица чертыхается: в коробке остаётся только одна попытка. - Такими темпами начнешь скучать по Рудому с его зажигалкой, - Ирка тут же жалеет о неосторожных словах, что срываются с языка прежде, чем в груди вспыхивает привычная уже горечь; она вообще жалеет, что решилась произнести это имя. Рудый курит Мальборо, только Мальборо, и в белой пачке всегда прячется оригинальная зажигалка с выпуклыми линиями, что образовывают слабые очертания замершего в прыжке волка. Взгляд её невольно падает на собственное запястье, где на всю жизнь запечатлелся неровный, будто волчьими клыками очерченный, браслет тускло-рыжего цвета. Ей так и не удаётся закурить – последняя спичка ломается пополам, стоит только взять её в пальцы. Танька рывком поднимается, увидев время на наручных часах, что закрывают одну идеально-прямую полоску чернильного цвета: больше браслетам на этом тонком и покрытом мелкими родинками запястье появляться не суждено. - Считай это знаком, что тоже пора бросить. Удачи с рефератом, раз уж от помощи отказываешься, - Танька торопливо касается губами Иркиной щеки, и Хортица наблюдает, как она следует через двор, пригибая голову под редкими каплями начинающегося дождя. Ирка откидывает в сторону бесполезную сигарету, вдоль фильтра которой змеится название марки /чёртово Мальборо-голд/ и которая мнется в её пальцах, и снова подсаживается к ноутбуку, где её ожидают древнегреческие философы, которые уже давно почили. Окно она предпочитает закрыть. Медная нить на запястье всё не выходит из головы, обжигая изнутри острым чувством вины. - Я взял тебе тёмный шоколад, - на плечи ложатся сильные руки, а чужой нос утыкается в макушку. - Опять молоко? – Ирка закатывает глаза, чуя сильный запах, что исходит от Айта, почти перебивая его собственный. - Опять курила? - он кивает на брошенную на стол сигарету, на что ведьма только головой качает. Заветная бутылка с молоком, уже наполовину опустошенная, возникает на краю стола, а змей лукаво шепчет в самое ухо: - Может, отдохнешь немного? - Типичный змей-искуситель, - Хортица потягивается, и позвонки её хрустят, вставая на место, - ты на небезызвестном дереве с ветки не свисал и невинным девам яблоки не предлагал случайно? - Не помню такого. Айт разворачивает её стул к себе, и она моргнуть не успевает, уже прижатая к кровати его телом. - А ты уверенна, что девы невинные были? – выдыхает ей в самое ухо, и румянец расползается по её лицу, - так забавно: ты начинаешь смущаться вот отсюда. Айтварас легко дотрагивается до кончика её носа пальцем и следует вверх, обводя бровь, и вдоль виска доходит до заострившейся скулы. - Кормить тебя надо больше, - бормочет, взглядом провожая свою руку, что уже проходит ключичную ямку. - Айт, меня реферат ждёт, - ведьма упирается в его плечи, стараясь оттолкнуть, но с таким успехом можно пытаться сдвинуть каменную плиту /и если не лукавить – она сама не особо спешит возвращаться к философам/. Ирка выгибается в пояснице, когда он несильно сжимает её грудь сквозь лифчик и проводит языком по ключице, прикусывая в том месте, где бешено пульсирует синеватая жилка. Она запускает пальцы в его волосы, откуда выскальзывает резинка, ранее державшая низкий хвостик, и за ворот тянет его рубашку наверх. Айтварас выскальзывает из одежды со змеиной ловкостью, и она в который раз любуется его бледной кожей и подтянутым животом, по которому уже порхают пальцы ведьмы. Её футболка летит на пол следом за его рубашкой, и Айт прикусывает нежную кожу на самой границе лифчика. Хортица шумно выдыхает, слабо проводя ногтями по его спине, и рывком переворачивается, оказываясь сверху. Ирка сжимает бедрами его остро выступающие косточки таза и наклоняется к нему. Лёгкий поцелуй – в колющуюся щеку, подбородок, шею, засос около ключицы; его руки оглаживают её спину и задевают кромку груди с внешней стороны белья, будто дразня. Хортица выпрямляется, чтобы убрать мешающиеся обычно волосы в высокий хвост, и уже стягивает резинку со своего запястья, предвкушая, когда же умелые пальцы расстегнут застежки у лифчика. - Стой, - Айт садится, обхватывая её руками за талию, и оказывается так близко, что она чувствует его учащенное дыхание на своей щеке. Ирка замирает, еле останавливая себя, чтобы не отшатнуться назад, прочь от его губ, что уже раскрылись для поцелуя, только рукой в его грудь упирается, останавливая. Волосы рассыпаются по её спине густой тёмной волной. - Не стоит, - взгляд её опускается на собственную руку, где один за другим располагаются три разноцветных браслета, последний тускло отблескивает медью. - Ирка, - она опускает глаза, и Айт берёт её за подбородок, приподнимая голову, - поцелуй меня. - Нет. Память услужливо подбрасывает совсем другую картинку, где её пальцы путаются в густоте рыжих волос, а на своей щеке она чувствует чужие пальцы, что успокаивающе поглаживают, и мягкий поцелуй, который постепенно становится глубже и страстнее; и знакомую разъедающую боль в правой руке, будто действительно клыки рвут кожу. Хортица пристально вглядывается в руку Айта, всё ещё держащую её за подбородок, - она знает, что именно там увидит: две тонкие линии, почти пересекающиеся, что означает короткие по времени промежутки. Один из браслетов почти сливается с его кожей, но всё-таки на тон светлее. - Не веришь мне? – она решается поднять на него взгляд, и цвет глаз его совсем тусклый, будто в одно мгновение вылинявший в своей печали. - Хочу верить, - шепчет в ответ. Слишком уж живо последнее воспоминание, в котором Рудый отстраняется, с каким-то заторможенным интересом наблюдая возникновение тёмной линии, что очертаниями напоминает застарелый, но очень уж глубокий шрам /у неё таких нет, у неё всё больше на самой поверхности кожи/; и он скалится в своей волчьей усмешке, достаёт неизменные Мальборо и первый раз на её памяти тянет открытую пачку в её сторону. Тогда дым впервые забивает её лёгкие, притупляя на время нюх и тянущую горечь в груди. - Посмотри на меня и послушай, я уже знаю, что ничего не буд… Айтварас не успевает закончить; Ирка одним отчаянным движением прижимается к его губам, и глаза её крепко зажмурены – она ждёт знакомой боли. Айт прикусывает ей нижнюю губу, заставляя очнуться, и углубляет поцелуй. Айт мог бы сказать, что был готов прождать целую вечность, пока она сама не захочет; мог бы сказать, что в любом случае остался бы рядом, даже если бы запястье перечеркнула очередная линия; мог бы сказать, что она – лучшее, что вообще есть /даже лучше молока/. Переворачиваясь, он нависает над ней, жадно целуя, будто ему не хватает воздуха, а её губы – спасительный кислород; Ирка отвечает на поцелуи и наконец-то позволяет себе полностью ему принадлежать. За окном шумит дождь и громыхает где-то вдалеке гром, а метки на их запястьях будто тускнеют, становясь почти неразборчивыми.