Шампанское

— Улыбку, пожалуйста! Люциус машинально оскалился и замер, ослеплённый вспышкой колдоаппарата Луны Лавгуд. — Лучше б я остался в Азкабане, — пробормотал он. — Лучше б я остался в оранжерее, — отозвался кто-то. Проморгавшись, Люциус встретился взглядом с высоким широкоплечим парнем. Тот сдержанно кивнул. «Лонгботтом», — припомнил Люциус и удивился: странно, что один из героев битвы за Хогвартс на ежегодном балу в честь этой самой битвы топчется в углу. Хотя Лонгботтом, наспех выбритый и в плохо сидящей парадной мантии, и впрямь уместнее выглядел бы в теплице министерства, нежели в главном зале. — Невилл, мистер Малфой, — позвала Лавгуд. — Вы отлично смотритесь вместе! Если встанете поближе, снимок может даже попасть на обложку «Придиры». — «Придира»? Благодарю покорно! — фыркнул Люциус. — Я вообще не заинтересован… Он поперхнулся, потому что Лонгботтом стиснул его локоть и подтянул к себе. — Так, Луна? — ласково спросил он. Та навела на них объектив. — Неплохо, но чего-то не хватает… Недостаточно празднично. Люциус стряхнул ладонь Лонгботтома и отступил на шаг. — Что вы себе позволяете? Я же сказал: никаких снимков! — Жалко вам, что ли? — Тот нахмурил густые брови. — Слушайте, для Луны это важно. — Да меня не волнует, что там важно для… — Мистер Малфой! Из толпы вынырнула Панси Паркинсон. Люциус одобрительно оглядел её платье — синий шёлк, строгие линии — и безупречное «каре». Он знал, что Панси умудрилась устроиться на работу в министерство. Пока на одну из низких должностей, «подай-принеси», но Люциус не сомневался: это лишь начало, она ещё себя покажет. — Мне впервые доверили организовывать такое важное мероприятие, — взволнованно щебетала Панси. — Как вам освещение? Музыка? Напитки? — Всё чудесно, — заверил Люциус, хотя плевать хотел и на первое, и на второе, и, тем более, на третье. Он так и не привык появляться на раутах в одиночестве, без Нарциссы, и собирался уйти до начала официальной части. Панси просияла и вдруг наклонилась вперёд. — Могу я попросить вас уделить немного внимания общению с гостями? Понимаю, в большинстве своём они вам не слишком приятны, но… — Панси заговорщицки понизила голос. — Но вы здесь один из немногих представителей другой стороны… Тут фыркнул уже Лонгботтом. — И было бы чудесно видеть, что после войны все представители магообщества по-прежнему едины и легко находят общий язык, — продолжала Панси, умоляюще глядя на Люциуса снизу вверх. — Пожалуйста, мистер Малфой! «Настоящая слизеринка», — с удовольствием отметил тот и, хотя желанный уход откладывался, пообещал: — Я постараюсь. — О, спасибо! Панси повернулась в Лонгботтому. Восторженно-просящее выражение с её лица будто смыло: сжав наманикюренные пальчики на лацкане его мантии, Панси процедила: — Так, Лонгботтом, два раза повторять не буду: либо ведёшь себя нормально, не кривишь физиономию и всячески демонстрируешь радость, либо я завтра же наловлю на болоте топероек и запущу в твою дракклову теплицу! — Оранжерею, — робко поправил тот. — Да хоть парник! Испортишь мне праздник — я испорчу тебе жизнь. Ясно? — Ясно. — Вот и славно. — Панси разгладила смятый лакцан и одарила Люциуса и Лонгботтома широкой улыбкой. — Развлекайтесь, господа! Она перешла к следующей группе гостей, а «господа» переглянулись. — Какая же заноза… — Погодите, ещё будете работать под её началом. — Уж лучше топеройки! Диалог прервала неугомонная Лавгуд. — Держите! — Она сунула им по бокалу шампанского. — И встаньте рядом, пожалуйста. Помня о просьбе Панси, Люциус подчинился и придал лицу максимально приветливое выражение. Однако Лавгуд покачала головой. — Вы оба слишком напряжены. — Да нет же, — попытался возразить Лонгботтом, но она была непреклонна: — Камеру не обманешь. Хотя… Невилл, повернись к мистеру Малфою. И вы, мистер Малфой… Да, вот так! И улыбайтесь, улыбайтесь! Колдоаппарат, рассыпая разноцветные искры, щёлкнул пару раз. — Прекрасно, — похвалила Лавгуд. — Это определённо на обложку, если только не найдётся кадр получше. О, а почему бы вам не выпить на брудершафт? — Что?! — возмутился Люциус. — Мало того, что я тут верчусь, как флюгер, ещё и на брудершафт пить невесть с кем? — Почему невесть с кем? — безмятежно улыбнулась Лавгуд. — Это ведь Невилл. Тот переводил взгляд с неё на Люциуса. — А что значит «пить на брудершафт»? — Так, я ухожу, — объявил Люциус после паузы и заозирался в поисках официанта, чтобы избавиться от бокала. — Но вы обещали! — возразил Лонгботтом. — И это же всего один снимок. На них начали оглядываться. В дальнем углу замелькало синее шёлковое платье. Лонгботтом опять стиснул локоть Люциуса — что за мерзкая повадка! — Отлично, — прошипел Люциус и, вывернувшись из хватки, переплёл их руки. — Хотите знать, что такое брудершафт? В два глотка выпив шампанское, он поцеловал Лонгботтома в губы. — Какого… — Тот шарахнулся. — Сдурели?! — Отличный кадр! — восхитилась Лавгуд. — Не сомневаюсь, — отозвался Люциус. Перекошенное лицо Лонгботтома слегка компенсировало ему идиотизм ситуации. И вообще, стало как-то веселее. Люциус повертел в руках бокал и застыл. Он вспомнил одно утро в далёком прошлом. Утро после окончания Хогвартса, когда Люциус проснулся с гудящей головой и пробелами там, где полагалось быть воспоминаниям о вчерашнем праздничном ужине… Когда проснулся обнажённым в чужой постели, под боком у обнажённого Долохова. — Малфой, игристое тебе совсем нельзя, — было первым, что сказал тогда Антонин. — Тебе от него чердак сносит, и ещё это… У нас говорят «Слаба на передок», но в твоём случае скорей уж на задок. И, хохотнув, ущипнул Люциуса за отчаянно ноющую задницу. Словно наяву ощутив тот щипок, Люциус облился холодным потом и вынырнул из воспоминаний. Больше двадцати лет он успешно избегал шампанского… — Вы бы хоть предупредили! — негодовал тем временем Лонгботтом. — Хорош будет снимочек, ничего не скажешь! — Мне нельзя шампанское, — прошептал Люциус. — Но я попрошу мистера Лавгуда… Что? — Шампанское нельзя. Совсем. — У вас аллергия, что ли? — Лонгботтом обеспокоенно смотрел на него. — Сильная? Задыхаться не будете? Чёрт, Паркинсон нас убьёт. А Люциус и впрямь не мог дышать. Шампанское встало где-то в горле и бурлило там, и щекотало, и царапало… Он выхватил у Лонгботтома нетронутый бокал и тут же осушил. — Эй, вам же нельзя! — Совсем нельзя, — уточнил Люциус. Увидев наконец официанта, он обменял два своих пустых бокала на один полный. Всё ещё было трудно дышать, но шампанское почему-то помогало. — Сэр, не надо! На лице официанта отразился ужас, и стало ясно, что он не разносил шампанское, а собирал у гостей початые бокалы. От осознания, что он допил за кем-то шампанское, Люциуса чуть не стошнило, но доставлять такое удовольствие окружающим было никак нельзя. Тут, к счастью, подлетел разносящий официант, и он с горя взял ещё два бокала. Тем временем оркестр умолк, над залом разнёсся усиленный Cонорусом голос Шеклболта: — Дамы и господа, добрый вечер! «Добрый, как же», — подумал Люциус, отпивая шампанское под непонимающим взглядом Лонгботтома. Публика потянулась к сцене, и только они двое остались в стороне. — Я рад приветствовать вас на балу, посвящённом окончанию Второй магической войны и победе над нашим общим врагом — тёмным магом Волдемортом… — Да я вашего Волдеморта в рот ебал! — раздался вдруг чей-то голос. Не сразу, но до Люциуса дошло, что голос принадлежал ему. Все в зале, включая Шеклболта, смотрели в их сторону, а сквозь толпу сине-шёлковой экзотической змеёй неслась Панси. Люциус отсалютовал ей очередным бокалом. — Панси, освещение замечательное! — так же громко сообщил он. — И напитки! И акустика в зале… тоже. — Лонгботтом, уведи его, — прошипела она в ответ. — Быстро! Тот отмер, вытолкал Люциуса в коридор и захлопнул двери. — Как это вы успели так быстро надраться?! — Я не надрался, — возразил Люциус и, прикончив один из прихваченных бокалов, бросил его за плечо. Раздался звон разбитого хрусталя. — Стоп! — Лонгботтом попытался отобрать у Люциуса второй бокал. — Серьёзно, Малфой, хватит. Вы и так уже в распоследние слюни… Люциус увернулся и, отбежав на безопасное расстояние, допил оставшееся. — Вуаля! — выкрикнул он и закашлялся — шампанское попало не в то горло. — Мерлин, да что ж такое-то! — Лонгботтом колотил ему по спине. — Малфой!.. — Я в порядке. — Люциус утёр выступившие слёзы и с третьего раза выудил из кармана палочку. — Хочу на воздух. — Но вам нельзя аппарировать! — Лонгботтом вновь схватил его за локоть. — Мал… Аппарационный поток швырнул их на мостовую. — О, да мы в центре, — удивился Люциус и легко — он приземлился на Лонгботтома — поднялся. — Но ведь я в Лютный хотел. — Скажите спасибо, что нас не расщепило. — Лонгботтом, постанывая, отряхивал мантию. — Ох, лучше б я пошёл на маскарад… — Маскарад, говоришь? — Что? Нет, стойте! Найти маскарад было легко: неподалёку переливался праздничными огнями стеклянный купол маголондонского Пассажа, похожий на бокал шампанского. Люциус облизнулся и поспешил к нему. На входе в Пассаж ему в лицо влетела сложенная бабочкой программка. «Большой весенний бал-маскарад! — кричали алые буквы. — Музыка, танцы, беспроигрышная лотерея! Выборы короля и королевы мая, Оберона и Титании!» — Малфой, вам домой надо, — выдохнул подоспевший Лонгботтом. — Я вас провожу, пойдёмте, а? Но Люциус, игнорируя его окрики, бежал по галерее Пассажа. По обе стороны искрились витрины магазинов: украшения, сувениры, зелья, талисманы и обереги… О, вот оно! Задев плечом косяк, Люциус ввалился в магазин. Ведьмочка за прилавком встрепенулась: — Чем могу?.. — Костюм. — Люциус сунул ей под нос программку и ткнул пальцем в последнюю строчку. — Это. — О, к сожалению, у нас всё разобрали. Остались только инквизиторы. — Ведьмочка указала на стойку с чёрными сутанами. — Большой весенний бал, сами понимаете. Люциус огляделся и, подскочив к витрине, сорвал с неё полупрозрачную занавесь, сиреневую в серебристую искорку. Наверху что-то хрустнуло, посыпалось, и вбежавший в магазин Лонгботтом едва не получил по макушке рухнувшим карнизом. — Совсем сдурел?! — завопил он, отряхиваясь от штукатурки. — Я сейчас охрану вызову! — вторила ведьмочка. Но Люциус, порывшись в карманах, швырнул на прилавок горсть монет. — Платье, и побыстрее! Ведьмочка прихлопнула ладоням пару галлеонов, которые чуть не скатились на пол, и любезно улыбнулась. — Только платье, сэр? — Диадему, — поразмыслив, добавил Люциус. — Туфли. И бельё. — Какое бельё, Малфой, это магазин костюмов! — Найдём и бельё, — заверила ведьмочка, сгребая монеты. — Что-то ещё? Люциус опустился в кресло для посетителей и, старательно положив ногу на ногу, скомандовал: — Шампанского! Лонгботтом тихо выругался. Люциусу не пришлось сидеть долго — всего пару бокалов. У ведьмочки обнаружилась сестра-близняшка, и они быстро соорудили из занавеси длинное платье и шлейф. — Чар трансфигурации хватит как минимум до полуночи, а потом платье превратится в тыкву, — журчали близняшки на два голоса. — Шутка, сэр! Вы будете блистать всю ночь! Он быстро переоделся, прибавив к наряду длинный парик, поверх которого водрузили диадему. На лиловом корсете настояли близняшки — сказали, платье будет сидеть лучше. Лонгботтом всё это время слонялся у примерочной, уговаривая его пойти домой, но когда Люциус вышел, лишился дара речи. — Ты… Это… — Титания! — Люциус поправил золотистый локон. — А ты будешь Обероном. — Ещё один костюм? — сделали стойку близняшки. — Мне? Такой? Ну уж нет! — Вообще-то ты должен быть ростом в три фута, — сообщил Люциус, допивая бокал, прихваченный в примерочную. — Да и борода бы не помешала. — Чего-чего? Воспользовавшись замешательством Лонгботтома, близняшки ловко обрядили его в пурпурную мантию и цветочную диадему. — Сойдёт, — решил Люциус. — Это что, живые эдельвейсы? — спросил вдруг Лонгботтом — Вы разве не знаете, что эти цветы очень редкие и рвать их запрещено? — Э-э… Спасибо, что зашли. — Близняшки подхватили их под руки и потянули к выходу. — Развлекайтесь, господа! — Где-то я уже это слышал, — задумчиво протянул Люциус. — Но совет… хороший. Вперёд! И, отметая возражения Лонгботтома, схватил его за руку и ринулся по галерее — только стучали по мозаичному полу каблуки. В восьмиугольном центре Пассажа, точно под куполом, был установлен майский шест: высокий столб, украшенный гирляндами цветов, а на верхушке — диск, от которого расходились ленты. Благодаря чарам ленты разлетались в стороны, трепетали, словно на ветру, а с гирлянд срывались стаи бумажных бабочек и кружили над толпой. Музыканты как раз завершили полонез. Танцующие зааплодировали, но тут на середину зала вышел старик в высокой шляпе, с посохом — распорядитель бала, и все расступились. Увитый цветущей резедой посох трижды ударил в пол. Распорядитель провозгласил: — Сегодня короля и королеву мая определит танцевальный марафон! Внимание: выходят только королевские пары! И кивнул музыкантам. Зазвучал вальс. Несколько пар в схожих костюмах (кавалеры в красных мантиях и дамы в пышных платьях) закружили по залу. Бегло оценив соперников, Люциус осушил очередной бокал, рассеянно надел его на рог какому-то фавну и повернулся к Лонгботтому. — Давай, веди меня. — Куда? Люциус закатил глаза и вытянул его в зал. Лонгботтом пытался сопротивляться, но, чтобы не налетать на остальных, пришлось волей-неволей двигаться со всеми. Танцевал Лонгботтом вполне прилично. Правда, не переставал зудеть про неприятности, в которые они обязательно попадут, но Люциус с лёгкостью это игнорировал. Сейчас его волновала только победа и немного — выбившийся из диадемы эдельвейс, который свисал на лоб. Стоящий у шеста распорядитель вновь стукнул посохом, и вальс сменился кадрилью. Потом был гавот, мазурка, галоп и внезапно — тарантелла… Посох стучал чаще, промежутки между сменами танцев становились короче, а музыка набирала темп. Стало жарко. У Люциуса кружилась голова, но чувствовал он себя лёгким, словно пузырёк из шампанского. Лонгботтом стойко пыхтел рядом — на уговоры ему теперь не хватало воздуха — но справлялся со всеми танцами. «Видимо, чему-то их на Гриффиндоре всё же учат», — подумал Люциус. Вечер нравился ему всё больше. Тут музыка оборвалась. Танцующие заоглядывались на распорядителя, а тот вдруг улыбнулся и, выдержав паузу, сунул в рот пальцы и пронзительно свистнул. Вспыхнули цветные фонарики, с гирлянд сорвались вспугнутые бабочки, а музыканты заулюлюкали. Рассыпались звоном литавры, ухнул барабан, флейты взвыли, как мартовские кошки… Оркестр вжарил гоблинскую польку. Никто не двигался. Не то чтобы маги не знали этот танец — скорее уж, знали слишком хорошо. Полька была наследием давних тёмных времён и когда-то предшествовала смертельному поединку у воинственных племён. В настоящем же она служила отдушиной гоблинам, которые всю жизнь посвящали усердному труду и развлекались редко, зато так, что об этом потом писали в газетах. На убийственный (иногда в прямом смысле) танец мало кто решался, не говоря уже о том, что повторить дикие гоблинские прыжки людям было сложно. Но для выпускников Слизерина, прошедших школу факультетских вечеринок, нет ничего невозможного. Люциус решительно подтянул корсет, выдохнул горячие алкогольные пары и, едва не сбив с ног распорядителя, подтолкнул Лонгботтома к шесту. — Ты что дела… Шустрая цветочная гирлянда обвилась вокруг Лонгботтома, лишая подвижности. Он задёргался, но причинить вред растениям явно был не способен. Вот и славно. Всё равно будет только мешаться — где уж гриффиндорцам справиться с настоящей гоблинской полькой. Дальше Люциусу стало некогда думать: он откинул назад искусственные локоны и ринулся в бой. Вернее, в танец, похожий на бой — или же на драку безумца с шайкой его воображаемых врагов. Люциус скакал вокруг шеста в вихре развевающегося сиреневого шлейфа и не успевал следить за соперниками. Все силы уходили на то, чтобы не упасть и не сломать себе что-нибудь жизненно важное. Например, каблуки. Однако даже в таких суровых условиях он умудрился творчески переосмыслить польку и привнёс в неё отчаянные коленца из любимого танца Долохова kazachyok. Музыка грохотала всё неистовее. Люциус размахивал руками, высоко вскидывал ноги, кружился, и было уже не понять, кто движется — он сам или толпа и вся бальная зала. Выделялись в карусельном месиве только абсолютно круглые глаза Лонгботтома. Когда стало не хватать воздуха, а каблуки почти высекали искры, Люциус вспомнил, что победить в марафоне должна именно пара. Значит, Лонгботтому тоже придётся поучаствовать в польке... Не долго думая, Люциус прервал очередной круг и метнулся к шесту. Прижавшись к Лонгботтому, он в порыве вдохновения выдал пару-тройку па, которые вообще не входили ни в какие танцы. Разве что в те, которые исполняются в клубах за немалые деньги. Но техника — мелочь, главное — держать ритм. Сегодня Люциус в это верил как никогда. Вдруг он оказался лицом к лицу с Лонгботтомом и остановился. Музыка словно отдалилась, стала тише. Люциус понимал, что надо продолжать танцевать, но вместо этого замер, игнорируя неприятное шевеление гирлянды, зажатой их телами. Было в растерянном взгляде Лонгботтома что-то такое, чего хотелось больше, чем победы в соревновании. Что-то, чего не получишь даже в клубах за немалые деньги. Придавленная гирлянда всё же выбралась из ловушки и, словно из мести, коварно стиснула обоих, вынуждая прижаться вплотную. Эдельвейсы на их диадемах потянулись друг к другу. Люциус наклонился… Особенно весомый удар посоха прозвучал, словно гром. Люциус вздрогнул. Наступив каблуком на усик гирлянды, высвободился и, дёрнув Лонгботтома за рукав, потянул навстречу тишине, которая тут же взорвалась аплодисментами. Поклонившись, Люциус почувствовал слабость и уцепился за Лонгботтома. Головокружение перестало быть приятным, противно заныло под ложечкой. Люциус посмотрел на хлопающих зрителей — многие из них приподнимали маски, чтобы лучше его видеть. Вспышки колдокамер резали глаза, и неприятное ощущение внутри усилилось. Люциус знал его: предчувствие катастрофы. Или же трезвости, что в данном случае и было катастрофой. Последней каплей стал дирижёр, который, встретившись с ним взглядом, подмигнул, стянул со взмокшей лысины седой парик и восторженно помахал им в воздухе. Люциус сглотнул, попятился. Сбежал бы, если б Лонгботтом не наступил ему на платье, отчего тонкая ткань затрещала по шву где-то в районе талии. Люциус припомнил, какое именно бельё нашли ему близняшки, и застыл, боясь вздохнуть. Если он окажется в таком неглиже перед толпой, колдокамеры просто расплавятся — как и жалкие остатки его репутации. Тут гостей стали обносить шампанским, и Люциус вцепился в спасительный бокал. Что угодно, лишь бы отогнать то мерзкое предчувствие! Он выпил две порции и отобрал нетронутый бокал у странно молчаливого Лонгботтома. Тот отдал шампанское без увещеваний — лишь попытался натянуть повыше ворот мантии, чтобы скрыть лицо. Избавиться от окружившей их толпы всё равно было бы сложно, особенно когда участников марафона пригласили для награждения. Люциус, успешно поборов подступающую трезвость, прошествовал на сцену. Благосклонно улыбаясь и на всякий случай удерживая под руку Лонгботтома, чтоб не сбежал, он выслушал речь распорядителя о том, каким захватывающим получилось соревнование, какими талантливыми оказались участники и какими неожиданными — победители. — Сегодня, — повысил голос распорядитель, — трон короля и королевы мая займут… Впервые займут… Объявление о признании Обероном и Титанией пары однополых участников потонуло в аплодисментах и звуках фанфар. Однако Люциус в победе и не сомневался, особенно после четвёртого бокала. Он выступил было вперёд, но тут распорядитель сделал знак своим помощницам-фейри. — Ваше величество, примите в дар эту коллекционную бутылку лучшего во всей Европе шампанского! Изумрудно-зелёная бутыль оказалась галлонной. Покачнувшись, Люциус сунул её Лонгботтому и попытался пробиться к краю сцены. Он чувствовал настоятельную необходимость обратиться к своему народу. — А также, — не унимался распорядитель, — Оберон и Титания получают в своё распоряжение королевские апартаменты в отеле «Авалон»! На целые сутки! Золотистая карточка с логотипом лучшего в Лондоне отеля перекочевала в руки Люциусу, а потом, ожидаемо, Лонгботтому. — Это порт-ключ, его надо разорвать, чтобы сработал, — шепнула одна из помощниц. Тут распорядитель наконец объявил тронную речь. Люциус резко тряхнул головой, отбрасывая со лба надоевший цветок, и шагнул навстречу подданным. — Друзья мои! — Люциус простёр к ним руки, прерывая аплодисменты. — Друзья! Дождавшись полной тишины, поднял указательный палец и раздельно произнёс: — Я ебал в рот… — Да что ж такое-то! — простонал Лонгботтом. Он сгрёб Люциуса в охапку, разорвал карточку, и свет цветных фонариков померк. * * * После ярких бальных огней полумрак был приятен. Он не скрывал ни гигантских размеров номера, ни головокружительной высоты потолков. Комната напоминала квиддичное поле, а кровать была… Тоже очень большая. Люциус почесал голову под париком и с интересом огляделся. Он никогда тут не бывал: королевский люкс «Авалона» считался местом почти столь же мифическим, как сам остров Яблок. Сюда попадали только по личному приглашению владельца отеля, который много лет умудрялся сохранять инкогнито. Люциус было задумался, а так ли прост распорядитель бала, как вдруг его платье вспыхнуло серебристыми искрами. Люциус поднял взгляд. На стеклянном (поговаривали даже — хрустальном) потолке кружились кометы, планеты, звёзды, туманности. Они складывались в созвездия, галактики, сменяли друг друга, взрывались, рассыпались и сливались вновь. Такое можно было увидеть лишь в одном месте — в комнате Вселенной Отдела тайн. — Потрясающе, — пробормотал Люциус и, сделав пару шагов по мягкому, словно мех, ковру, налетел на столик. — Эй, полегче! — На Лонгботтома красоты люкса, кажется, не произвели особого впечатления. — Хотя можешь крушить мебель, мне плевать. Только, ради Мерлина, больше не ходи никуда, ладно? — Налей мне выпить. — Хватит уже. И я тебе не бармен. Да и где тут мини-бар искать? — Лонгботтом со стуком поставил бутыль на столик. — Хотя, если ты выпьешь, то, может, заснёшь… Он зашуршал фольгой. В глубине номера вспыхнули два огонька. Покачиваясь, они подплыли ближе и оказались парой узких — соответствующих напитку — бокалов. На ножке каждого переливался золотом логотип. — Крутой сервис, — хмыкнул Лонгботтом. — Так, вот твоё шампанское. Глотай и угомо… Повернувшись к Люциусу, он остолбенел. Тот не терял времени даром: низ платья, и без того пострадавший на балу, было легко оторвать. Люциус выступил из него, как Афродита из сиреневой пены, и остался в корсете, чулках и узких трусиках в тон. — Какого?.. Люциус подхватил свой бокал и улыбнулся. — Твоё здоровье, Оберон. — Я не Оберон, — осторожно возразил Лонгботтом. — У тебя что, приступ белой горячки? — Сегодня ты Оберон. А я Титания, — Люциус допил шампанское, в котором отражалось кружение туманностей, и бокал послушно уплыл. — И у нас впереди королевская ночь. — Так, кхм… Малфой. Ты что, решил, мы будем сексом заниматься? — Само собой. — Нет, ты… — Лонгботтом взлохматил пятернёй волосы. — Ты спятил. — Почему? — удивился Люциус. С его точки зрения всё было предельно логично. — Потому что. Не знаю, что там взбрело в твою пьяную башку, но если будешь колобродить, клянусь, я просто тебя свяжу. — Заманчиво, — протянул Люциус и двинулся к нему, покачиваясь на каблуках. — Но давай с этим повременим. Лонгботтом попятился. — Я серьёзно, Малфой, прекрати это! Вынырнувшее из темноты кресло очень кстати пихнуло его сзади, и Лонгботтом с размаху сел, проглотив возражения. Люциус встал перед ним, расставив ноги. Он тронул свой уже возбуждённый член, провёл снизу вверх. То ли от прикосновения, то ли от горящего взгляда Лонгботтома, член натянул полупрозрачную ткань ещё сильнее. Люциус приспустил трусики, и головка вынырнула из-под кружевной резинки. — Не надо, а... — взмолился Лонгботтом. Люциус подошёл вплотную и, опираясь на кресло, медленно опустился ему на колени. Лонгботтом зажмурился и вжался в спинку, а Люциус накрыл крупные, стиснутые на подлокотниках ладони своими, и поцеловал его, лаская кончиком языка сжатые губы. Когда они раскрылись, Люциус чуть отстранился. Невесть как рядом оказался столик с бутылью, и Лонгботтом, не сводя с Люциуса глаз, на ощупь стянул её и сделал пару судорожных глотков прямо из горла. — Малфой, ну правда, прекрати, я ведь не железный. Люциус усмехнулся и вновь навис над ним. — Все измышленья ревности твоей! — прошептал он, потираясь носом о его висок. — Уж с середины лета мы не можем сойтись в лугах, в лесу, у шумной речки… — Люциус лизнул Лонгботтома в щёку и нащупал застёжку на воротнике его мантии, свободной рукой поглаживая по спине. — У камнем обнесенного ключа, на золотом песке, омытом морем, водить круги под свист и песни ветра… Следующий поцелуй пришёлся в горло. Лонгботтом еле слышно застонал. — Чтоб криком не мешал ты нашим играм, — подхватил Люциус. Он справился с пуговицами рубашки, и Лонгботтом подался вперёд, стягивая её с мускулистых плеч. — И ветры нам напрасно пели песни, — мурлыкал Люциус, спускаясь всё ниже. — В отместку подняли они из моря зловредные туманы. Те дождем на землю пали. Реки рассердились и вышли, возгордясь, из берегов… Последние строки Люциус выдохнул уже куда-то в живот Лонгботтому, и тот привстал, помогая стянуть с себя брюки. — Это всё Шекспир, — бормотал Люциус, целуя след от резинки хлопчатобумажных трусов. — Плохой маг, но выдающийся поэт, уж мы-то знаем… — Ты с моим членом разговариваешь? — хрипло уточнил Лонгботтом. Вместо ответа Люциус наклонился и, поцеловав «собеседника», взял в рот горячую солоноватую головку. Разговоры временно прекратились. Правда, Лонгботтом недолго поорал, когда у него в руке вдруг остался белокурый парик, но потом просто отбросил его и вернул ладонь на затылок Люциусу. Он осторожно перебирал слежавшиеся под париком волосы, а когда Люциус прижался губами к мошонке, громко выдохнул и рывком вздёрнул его наверх. Они целовались в кресле, на ковре и у стены, а потом очутились в кровати, и Люциус с готовностью опёрся локтями на пружинящий матрас. Кажется, он просил, чтобы его отшлёпали, но Лонгботтом лишь оттянул резинки чулок и отпустил с лёгким хлопком. Шероховатые пальцы неторопливо прошлись по спине и бёдрам Люциуса, разминая и поглаживая. Одна широкая сложенная чашечкой ладонь по очереди придерживала его колени, пока вторая стягивала трусики. Чулки остались на месте. Влажный от слюны член упёрся в поясницу и скользнул ниже, дразня, но не проникая. Все попытки Люциуса дотянуться и направить его были пресечены мягким нажатием между лопаток. Чуть позже Люциус подавался навстречу глубоким размеренным толчкам и цеплялся за вышитое покрывало — дотянуться до спинки этой чёртовой кровати так и не удалось. Потом он лежал на боку, подставляя шею поцелуям. Потом — на спине: толчки стали рваными, и ажурная кромка корсета от каждого движения тёрлась о соски, а звёзды на потолке кружились всё быстрее и быстрее, пока не взорвались мириадом тающих цветных искр. * * * Похмелье было грандиозное. Первые минуты после пробуждения Люциус, стараясь не моргать, просто лежал и созерцал прозрачный потолок. Космос сменили цветущие яблони, украсив серенькое утреннее небо нежно-розовыми мазками лепестков. Ветви колыхались, словно от ветерка, но следить за ними было мучительно — начиналось головокружение. Морщась от боли, Люциус посмотрел вниз, на загорелую руку, лежащую у него на животе. Потом скосил глаза влево. У кровати стоял кочующий столик, на нём — зелёная бутыль, с горлышка которой свисала подвявшая диадема. Бутыль была пустой. Осознав это, Люциус сделал единственное, на что был способен. Он громко застонал и выругался. Рядом зашевелился Лонгботтом. Посмотрел вверх, налево и тоже не смолчал: — Драный Мерлин… Люциус сел, шурша обмотанной вокруг бёдер сиреневой занавеской, и схватился за голову. Казалось, она вот-вот развалится, как гнилой кочан китайской жующей капусты. Люциус попытался встать, но, пошатнувшись, сел обратно и скривился ещё больше — на этот раз от боли в заднице. «А ещё у нас говорят: «Пьяная башка пизде не товарищ», — всплыл в памяти голос Долохова. — Хотя в твоём случае скорей уж…» — Ты в порядке? — сипло спросил Лонгботтом. — А как ты думаешь? — Люциус зашарил по скомканному покрывалу. — Где моя палочка? — Палочки я спрятал, потому что ты всё хотел их… Кхм. Ладно, не важно. Как бы теперь их найти в этих хоромах… — Лонгботтом сполз с постели. — Интересно, который час? Чёрт, меня бабушка заругает. Люциусу потребовалось несколько неприятных секунд, чтобы осознать: он ночь напролёт трахался с тем, кого всё ещё может «заругать» бабушка. С ребёнком! Впрочем, когда Люциус обернулся, угрызения совести сошли на нет. Если в Лонгботтоме и было что-то детское, то лишь привычка тереть глаза кулаком. Люциус посмотрел на широкую грудь, плоский живот и внушительный даже в спокойном состоянии член. По бокам от него симметрично темнели два засоса, авторство которых Люциус неохотно признал. Кроме того, для двадцатилетнего умел Лонгботтом поразительно много… Тот наконец проморгался и смущённо провёл ладонью по затылку. Хотел что-то сказать, но раздался стук в дверь. — Обслуга номеров! Лонгботтом вытаращил глаза и почему-то вцепился в край занавески Люциуса. Тот вскочил и потянул её на себя. С минуту они молча тянули сиреневую дрянь в стороны, а потом до Лонгботтома дошло, что в номере есть и другие тряпки. Он выудил из-под кровати смятое полотенце и побежал к двери. — Доброе утро, сэр! Ваш заказ. — Ага, спасибо, доброе утро… Лонгботтом подкатил к кровати позвякивающий столик. Умирающий от жажды Люциус было оживился, но тут же неприязненно уставился на серебряное ведёрко. — Это что, шампанское? — Ага. Ты вчера заказал на завтрак. — А воды нет? Лонгботтом рассмеялся. — Ну, ты очень настаивал, чтобы никакой воды — только шампанское. — Ты… — прошипел Люциус. — Да зачем ты вообще за мной увязался? — Даже не знаю. Стало тебя как-то жал… — Поймав свирепый взгляд Люциуса, он осёкся. — Ну, то есть, ты же напился, а бывшему Пожирателю и так легко нарваться на неприятности. Я просто не хотел, чтобы ты попал в передрягу. — Лонгботтом посмотрел на разбросанную повсюду одежду и перевёрнутое кресло. — Хм. Не то чтобы я сильно помог, конечно. Люциус вновь сел и, обхватив себя руками, уткнулся в колени. О Мерлин, за что! — Эй, ты чего? Мы же взрослые люди. Подумаешь, оторвались немного. И… было даже весело. — Да причём здесь ты? — глухо отозвался Люциус. — Мои выходки теперь появятся во всех газетах. Наверняка уже появились! — Ну, сюда эти газеты вряд ли присылают: под такой крышей ни один нормальный человек новости читать не будет. Люциус на шутливый тон не отреагировал. — Слушай, да тебя наверняка никто не узнал. Я бы вот точно не узнал. А если кто и узнал, то не поверил своим глазам. В Министерстве, конечно, некрасиво получилось, но там ты не успел натворить ничего такого. Слегка перебрал — обычное дело, с кем не бывает. Все уже забыли. Так что ничего страшного. — Лонгботтом как будто смутился. — Вот разве что твоя семья… Люциус выпрямился. — Драко и Нарцисса в свадебном путешествии. Ошеломлённый вид Лонгботтома доказывал, что выпитое накануне размягчило мозги и ему. — Каждый в своём, я имею в виду. — А-а, — протянул Лонгботтом. — Так ты в разводе. — Помедлив, он выудил из ледяного крошева бутылку шампанского. — Может?.. — С ума сошёл? Придерживая на бёдрах полотенце, Лонгботтом подошёл, уселся прямо на ковёр и протянул запотевшую бутылку Люциусу. — Приложи к голове. Тот послушался и чуть не застонал от облегчения. — Можешь прилечь пока. Номер у нас на сутки, — как бы невзначай напомнил Лонгботтом. Люциус посмотрел на его улыбку, на качающиеся в хрустальном небе яблоневые ветви… «Да ебись оно всё в рот», — подумал он. И сорвал с бутылки фольгу. Fin.