Серый на сером
Модестас улыбается ему. Улыбка у него тёплая, как дуновение ветра, касающегося плеч. Но если дольше, то жгучая, как солнце, оставляющее ожоги на его бледной, не знавшей частых с ним встреч, коже. Песчинки разбегаются под ногами. Пальцы зарываются глубже, ища там прохладу. Перед глазами море — его синяя гладь, переходящая в пенные волны. Они сидят рядом, соприкасаясь плечами. Кожа Модестаса влажная от ещё не успевших высохнуть капель. Кожа Сергея сухая, и ему хочется дать слегка покрасневшей впитать эти солёные капли. — Искупаться бы тебе тоже следовало, — словами через толщу воздуха и мыслей. — Я не люблю, — крепче сжав на мгновение зубы, — ты ли об этом не знаешь? Модестас не отвечает, молчит. Сергей не видит вечно загорелого и молодого лица, но знает его выражение. Или думает, что знает. Ему нужно лишь повернуть голову, убедиться. — А что ты вообще любишь? — с пасмурным взглядом. — Кроме родины своей и баскетбола. Возмущение лёгкое, но шипуче где-то в горле, не ужалит язык и уши, потому что: — И книжек своих с крестом на обложке! Кулак, ударивший по песку, им же засыпан. Резко втянутый воздух, ошпаривший всё внутри грудной клетки. У Модестаса взгляд теперь обозлённого на такой несправедливый и не радужный мир ребёнка, когда смотрит на Сергея, сжимая свои полные и упрямые губы. А у Сергея мысль в голове сейчас о том лишь, как же ему нравится живая смена эмоций в душе друга, что калейдоскопом отражаются на ставшем когда-то таким родным лице. Недовольство, раздражение, злость… как заблуждаются те, кто видит полноту или оттенки лишь этих эмоций. — Модя… Голос его не хриплый, а такой как обычно, — совсем не отражает чувств, что мечутся внутри. Ему хочется сказать что-нибудь, как-то отреагировать словесно на очередную эмоциональную вспышку. Вот только между ними всегда было мало слов. Да и не нужны они никогда особо были. Всё и так было нормально, даже почти что хорошо. Почти, но никогда просто. Шумный, нервный, прерывистый вздох. Сергей знает, как тяжело даются Модестаcу моменты выравнивания. Он же почти всегда бушующее море. Даже тогда, когда в небе видно солнце.И не наступит никогда успокоения души его, ибо нет...
— Что же такого в этих книжках написано? Он больше не смотрит на Сергея, но куда-то вдаль. И Сергей на мгновенье, самое краткое, уколот мыслью о том, что и не видит Модестас ничего вовсе — ни перед глазами своими сейчас, ни до этого в жизни. Ничего стоящего в мелькающих, сменяющих друг друга картинках, которые, хоть и цветные всегда, но блёклые. А Сергей вот, наоборот, смотрит сейчас на своего друга и видит пасмурный профиль и скованную напряжением фигуру, поражаясь тому, как же всё-таки люди бывают слепы.Хоть море и не поместить в сосуд, но и ему бывает тесно
Обманная гладь серая сейчас, но такая яркая, — сияющая в его глазах. Сергей отвечает не сразу, но сразу, кажется, ответом своим, сдавливая — сжимая сосуд ещё сильнее. — Всё, Модя, — отворачиваясь, потому как не хочет видеть отчаянного всплеска, — абсолютно всё. Пас на доверие так не работает. Модестасу не поймать этот мяч. Это грязная игра. Но и они сейчас не на площадке. Модестас молчит. Сергею хочется ошибиться в своих предположениях-знаниях о том, что последует дальше. Хочется не знать, не предугадывать чужих (никогда уже таких) действий. Вот только не после стольких тренировок, матчей — прожитых жизней ему ошибаться в этом. — А что в них про таких, как я? Боль в колене — просто больно. Боль в душе — невыносимо. — Про каких "таких ", Модя? — ресницы тяжелые и щиплет-колет под веками. — Вот каких... Мгновение перед нахлынувшей волной. Прибивающий к земле поцелуй, простое касание губ, смётшее всё на пути и оставившее лишь осколки да щепки. Лучики в уголках глаз. Разве не для них одних сейчас светит солнце? Модестас — бушующее море. А Сергей не умеет плавать.***
Глаза слипаются и пелена перед ними. Сознание в мареве, и сложно ухватиться за реальность. Лишь запах соли и ноющая боль где-то в рёбрах. Он слышит голос — густой, тягучий, с акцентом, что никогда не уйдёт из него. Моргает, вдыхает, ощущая в лёгких движение воздуха, — царапающего, щиплющего всё внутри. Тепло руки на плече не действует успокаивающее, а ощущается колющим. Голос, зовущий по имени. Моргнуть, выдохнуть. Чужие горячие пальцы, прижатые к скуле. Открыть глаза. Отшатнуться. — Тратас? — хриплым ото сна голосом. — Что-то случилось? Не совсем понимая, почему задаёт именно этот вопрос, возникший, верно, в ещё не полностью проснувшемся сознании. — Это ты мне скажи! Ему почему-то слышится улыбка в голосе, но в лице Тратаса, сосредоточенном и обеспокоенном, непривычно хмуром сейчас, на неё и ни намёка. — Я разбудил тебя? — проводя по лицу ладонями в попытке стереть послесонную вялость. — Нет! Морщится от резкого и прозвучавшего слишком громким. —То есть — да, но,— замолкает, наверно, заметив реакцию. Или ещё по какой причине. В тишине ночи даже молчание бывает громким. — Кирилл, у тебя тут, — Тратас не договаривает, просто подносит пальцы к чужому лицу, останавливая их в миллиметре от левого нижнего века. Пальцы Тратаса горячие, опаляют восприимчивую к температурам кожу, даже не касаясь её. Кирилл отворачивается резко, проводит по почти обожжённому месту пальцами. На их кончиках блестит теперь влага.— Это слёзы моря, что не хочет нас отпускать…
Солёные влажные капли. Солнце и море. Двое на берегу. Сергей и Модестас. Фантомная боль в груди, заставляющая резко согнуться. — Кирилл! У Тратаса хорошие рефлексы, но Кириллу было бы легче, не увидь он всего этого. — Может, позвать врача? — слишком взволнованно для Вас, Модестас Феликсович. Он хочет улыбнуться, засмеяться даже, ото всей этой нелепости, но почему-то у него сводит скулы, и вместо смеха с губ срывается лишь хриплый выдох. Тратас зовёт его по имени. Снова. Сжимает крепче пальцы на горящем плече. Поддерживает. Обеспокоенно заглядывает в глаза, бегло осматривает. Опять начинает говорить что-то про врача и прочее. — Ты выспался? — Кирилл перебивает его и все-таки вымучивает из себя улыбку, наблюдая, как резко взволнованность сменяется непонимаем и озадаченностью. — Почему ты... — ему опять не договорить своей фразы. — Выпьем чаю? Не знаю, есть ли тут чай, — резко встаёт, чувствуя лёгкое головокружение. Да что с ним сегодня такое?! Взгляд на часы. 3.45. Конечно же, он не выспался! — Можешь ложиться, если что, а я разберусь с чаем, — зацепившись взглядом за странно застывшего на кровати литовца. — Джеймс? — Ты ещё никогда не называл меня по имени, — разом отмирает, как будто кто-то щёлкнул пальцами, снимая оцепенение. — И сейчас не назвал, — не отворачивается, не отпускает взгляд, смотрит всё так же прямо и таким же говорит голосом, хотя все ещё хриплым. — Это не твоё настоящее имя. Молчит на это. Молчат они оба. Почти как… Нет. Они ведь не друзья с ним вовсе.***
Чай горячий, согревающий, вкусный. Чабрец и листы смородины — их запах, щекочущий ноздри. Кирилл смотрит на то, как Тратас нос морщит, а потом, слегка прищурившись,глоток первый делает. Кирилл прячет в кружке улыбку, видя, как недоверие к напитку сменяется на лице литовца чистым удовольствием. — Вкусно! Кирилл всё же хмыкает в чашку. — Думал, ты сейчас скажешь: Не понимаю, чего вы русские в этот своём чае находите? Скулы больше не сводит, да и нужды прятать улыбку больше нет. — Мы в Литве тоже чай пьём, что ты думаешь! Это не звучит возмущённо. Нет, даже весело. Они вдруг сталкиваются взглядами и улыбаются друг другу. Это первый раз на памяти Кирилла, когда он чувствует себя так спокойно и расслабленно в компании Тратаса. На дне чашки листы чая и смородины, а если присмотреться, то и веточка душистой и невероятно ароматной травы. — На костре бы такой чай сделанный выпить! Тратас протягивает это мечтательно, даже опустив на мгновение веки. Кирилл смотрит на него удивлённо, но не нарушает момент своим комментарием. Тут и так же всё ясно.— Это не твоё настоящее имя, значит и ты сейчас не такой! — Да ты и не знаешь же меня настоящего…
— Это всё сон, — выдыхая глухо. Может быть, он и не услышит. — Сон? — сразу утыкаясь взглядом. — Сон мне приснился странный, потому и разбудил тебя, — отворачивается, почему-то не может сейчас смотреть на то же самое лицо. — Кричал, наверное, или… — Плакал, — не обвиняюще, даже мягко, но дыхание всё равно выбивает. — И ты услышал? — удивлённо, сведя, почти хмуря брови. — А ты бы не хотел, чтобы я слышал? Кирилл ничего не говорит на это, лишь сжимает и разжимает пальцы, видя, как двигаются на предплечье мышцы. Чужой взгляд ощущается там, где заметно выделяется скула. Взгляд лёгкий, спокойный, но Кириллу, кажется, ещё мгновение и щеки его запылают. — Мне снились Сергей и Модестас, — чашка идеально ложится в ладони, голос идеально ровным звучит в тишине. — Да? — он, наверное, удивлён, но этому ли? — На море вместе были, — слишком яркая вновь перед глазами картинка, будто сам в реальности видел… или испытывал. — Почему же ты тогда?.. — а, вот чему удивлён он. — Чужую боль чувствовал, — оставляя в покое кружку, всё же поднимая взгляд на пока ещё ничего не понимающего Тратаса,— от невозможности сделать то, что хочется больше всего в жизни, — выдыхает тяжко, будто приговор себе подписывая. Они молчат. Снова. Кириллу бы не хотелось, чтобы такое становилось привычным. — А у тебя бывало такое? — Зачем же ты, Кирилл, спрашиваешь? — Почему «бывало»? — усмешка, слишком горький звук. — Сейчас тоже есть. Тускнеет как-то сразу, горбится. Кириллу странно видеть его таким. И он вновь ловит себя на понимании того, как же они мало друг о друге знают. Или, лучше сказать: Как же мало Кирилл хочет знать о Жильвинасе-Джеймсе. Молчание, лишь звуки минутной стрелки движения вверх. — Идём, — встаёт, бессознательно похлопав по плечу Джеймса, поворачивается по направлению к своей постели. — Думаю, поспать всё же надо, сегодня день не из лёгких будет. — А-то они другими бывают, — вздыхает, вставая и смотря в окошко. — Спокойной тебе ночи! И пусть во сне, хотя бы, он получит то, что так хочется, — замирает у самой двери, остановив на мгновение на Кирилле нечитаемый для него взгляд. — Во сне, как и в книжках всё можно. Звук закрывшейся смежной двери и громкий стук сердца.— Как мы, Модя, — пальцами очерчивая скулу, — А про таких, как мы, в книжках писать не должно. — Ошибаешься, Серый! Ведь только во сне и в книжках всё можно.