The burden that he bore

***

       Лжец, топящий других в многочисленной неправде, когда-нибудь привлечёт к себе то внимание, которое он так упоенно искал в ликах других.        Оума, разочаровавшись в своих собственных чувствах, отчаянно возводит вокруг своего сердца нерушимый барьер. Сковывая ложью собственную натуру, прекрасно понимает, когда дело доходит до лжи в идеалах других. Сковывая ложью собственную натуру, перестаёт различать свои чувства, балансируя на грани фальшивых эмоций.        Лжец, топящий других в многочисленной неправде, когда-нибудь останется один.        Больно. Невыносимо больно. Одиночество места, где небеса когда-то полыхали яростным огнём, глубоко засело в голове, изворотив душу до неузнаваемости.        Тихий шёпот разума, давным-давно перекошенного жестокой действительностью, медленно угасает. Тихий шёпот разума, давным-давно перекошенного потерей самого ценного, отголосками звучит где-то на краю, обращая всю подноготную в сказки.        Правда, воспевающаяся во многих легендах как спасительница миров, не способна, на самом-то деле, даже на сохранение одного ранимого сердца. Ищущее пристанище в бесконечном отвлечении внемлет отречению от истины во всём её убийственном проявлении.        Отгородиться от окружающих, от себя, от своих чувств, от своей собственной жизни можно с помощью маленькой лжи. Отгородиться от чувств остальных людей легко, покрывая их оболочкой — гладкой, даже порой чересчур приторной вуалью пустых слов. Отгородиться от собственной ненависти глубоко внутри не выйдет, сколько ни ври ни себе, ни другим. Отгородиться от бремени, возложенного на плечи самой смертью, можно лишь окунувшись в её сладостные и тёмные объятия.        Каждое искривление — болезненное напоминание о том, чем он когда-то был. Каждое слово понемногу накладывается на предыдущее тонким слоем, составляя чистую с лицевой стороны, но непроглядную, как ночь, маску изнутри. Каждое чувство — искажённое видение реальности, призванное для того, чтобы запрятать истинную натуру вглубь изящной оболочки из лжи, точно так же, как тело оказалось запрятано за стены прочнейшей космической колонии. А снаружи — лишь развалины, окутанные гнетущим одиночеством. Ничего. Пустота.        Лжец, топящий других в многочисленной неправде, с грустью смотрит на те воды из лжи, что простираются на далёкие километры вперёд.        Кокичи Оума, в общем-то, не был зол на свою судьбу: быть запертым среди ещё пятнадцати таких же, как он сам, учеников — не самая ужасная вещь, что могла произойти. Куда ужасней было то одиночество, в которое он сам себя на пару с судьбой загнал.        И лишь в момент, когда правда, смешавшись вместе с ложью, вырывалась с губ в криках, забирая весь кислород, наполняя лёгкие собственным отчаянием, в момент, когда толстая оболочка из кривды треснула, в момент, когда он уже был готов признаться самому себе…       Тяжёлое бремя былых грехов пронзило стрелой, грузной сталью разрушило давным-давно гниющее изнутри тело.        Лжец, топящий других в многочисленной неправде, когда-нибудь утопит в ней себя.        Провод — оборван, пресс — опущен, надежда — раздавлена, действительность — холодной кровью выплеснута наружу, и только ложь, бывшая забвением, сменилась вечным сном.        Лжец, топящий других в многочисленной неправде, был погребён ею же.