~ Одиночка – изгой ~
Судьба сыграла с ним злую шутку. Еще ребенком он стал одиночкой, изгоем. Маленьким мальчишкой ему довелось признаться самому себе в том, что о нормальной жизни не стоит и мечтать... Но на самом деле, где-то глубоко в душе Римус Люпин всегда мечтал о нормальной жизни, большой семье, детях и простом счастье. Порой ему представлялось, что он, как и все другие люди, будет по вечерам возвращаться с работы домой, где его в это время будут ждать жена и дети. И в этих мечтах не было места ликантропии и страшным болезненным метаниям раз в месяц в полнолуние. Римус Люпин страстно желал этого и столь же отчаянно избегал. Судьба успела сыграть с ним злую шутку. Вот уже многие годы подряд, начиная с пятилетнего возраста, в полную луну боль, обида и страх покидают его разум, и им на смену приходит инстинкт волка; оборотень внутри человека рвется наружу и крушит всё и всех, и в первую очередь, самого себя.***
Когда он увидел ее в ту звездную июньскую ночь, внутри него что-то оборвалось, в сердце вспыхнуло тоскливое подобие былой надежды. Вспыхнуло и тут же погасло. Нет. Забудь! – кричал здравый смысл. Она стала для него маленькой феей или нимфой, точно неземное, светлое существо возникло, чтобы осветить серую, скучную жизнь. Он тайно окунался в сверкающий блеск ее улыбчивых глаз, наслаждался легким характером и сходил с ума от того, как же ему хотелось оказаться ближе, как можно ближе к ней… а после он отводил воспаленный взгляд и заставлял себя не думать, забыть, даже не мечтать. Такая как Она достойна гораздо большего, чем уже немолодой, бедный и временами крайне опасный оборотень. Она должна быть счастлива, но счастлива без него.***
Он не знал, куда себя деть от смущения. Он – взрослый мужчина – хотел провалиться сквозь землю, когда его лучший друг, единственный, оставшийся из прошлой жизни, огонек детской верной дружбы, начал этот разговор. Сириус закурил и откинулся на спинку старинного резного кресла, привычным движением задирая голову и отпуская в полет к потолку колечки сизого дыма. Светлые глаза смеялись с Римуса, и это напомнило школьные времена Мародеров. – И когда ты планируешь ей признаться? – в уголке красивых губ появилась улыбка. Римус старался держать оборону и не поддаваться на провокации, но чем шире становилась ухмылка Сириуса, тем сильнее смущался Люпин. – Не понимаю о чем ты. Блэк незатейливо хмыкнул и повернул голову, отчего темные волосы метнулись в сторону, закрывая часть шеи и лица. – Тонкс, поди сюда! – уже после первого слова у Римуса засосало под ложечкой. Он метнул яростный взгляд на старого друга и прочитал в его смеющихся глазах полное понимание ситуации, но при этом не заметил и капли смущения или сопереживания. В этом весь Сириус! Она ворвалась в комнату в образе миниатюрного урагана, заставляя его напряженно задержать дыхание. Дверь с громким хлопком открылась, ударяясь о стену, и на пороге возникла она. Фиолетовые волосы укрывают худые плечи, а несколько коротких прядей спереди касаются мягких, румяных щек; большие голубые глаза торопливо обегают комнату, будто ищейка, и незатейливая, игривая улыбка касается губ. – Бродяга, ты звал меня? – ее голос лучшая мелодия, которую ему доводилось слышать, сгусток самых чистых и непревзойденных звуков лишь для него одного. – Я твой дядя, забыла? Больше уважения, – усмехается Сириус и на его лице образуется напускное недовольство. Тонкс забавно передразнивает эту манеру дальнего родственника, и Римус издает рваный смешок, не сумев сдержать эмоции. – Чего ты хотел, Сириус? Я должна собираться на задание… – Это не займет много времени, просто хочу у тебя кое-что спросить, – прежде чем он успел закончить, Люпин уже знал, что ничего хорошего из этого разговора не выйдет. – Когда ты признаешься ему? В глазах Тонкс вспыхнул незамеченный, невиданный прежде испуг напополам с удивлением, но почти сразу растворился, точно предрассветная дымка. А Сириус, между тем, продолжал курить, грациозно развалившись в кресле. – О чем ты, Бродяга? – Не обращай внимания, Тонкс, – девушка бросает на него долгий взгляд и где-то в глубоких закоулках собственных фантазий, Римус желает, чтобы этот взгляд что-то значил. Но вот она уже опускает глаза, рассматривая узор на старинном, пыльном ковре у ног Сириуса. Девушка долго молчит, точно не способная сказать еще хоть что-нибудь, и этот длительный момент общего безмолвья нагнетает ненужную тревогу. – Думаешь, мне стоит признаться? – голос ее звучит до того глухо, что Римусу сначала кажется, будто это снова портрет покойной Миссис Блэк разразился криками где-то на нижних этажах. Не поднимая глаз, Тонкс делает шаг вперед и неуклюже спотыкается о ковер. Фиолетовые волосы взмывают вверх, а когда вновь ложатся пышными прядями на плечи, то вспыхивают сочным оттенком малинового, красочно демонстрируя смущение девушки. – Думаешь, он примет меня? Думаешь, посмотрит на такую неуклюжую идиотку? В груди возникает неприятное, горькое жжение, и холодок страха. Ладони становятся влажными и дрожат, словно он робкий школьник. – Ты никогда не узнаешь, если не попробуешь, – мудро изрекает Сириус. Римус ощущает долгий, изучающий взгляд друга направленный на себя, но виду не подает. – Но, если тебе интересно мое мнение, то из вас двоих он больший идиот… Неизвестно, что могло последовать за этой фразой, но внезапно в дверном проеме возникает широкая фигура Грозного Глаза и царившая напряженная атмосфера развеивается. – Я велел тебе готовиться к заданию, Нимфадора, – рычит мракоборец, а его искусственный глаз тем временем любопытно оглядывает помещение и присутствующих. – Не называй меня Нимфадорой! Яркий малиновый оттенок волос сменяется перчено-огненным, и большие глаза вспыхивают черными искрами. Римусу кажется, что прямо сейчас у него на глазах девушка превращается в пламя, которое поглощает его своим жаром, нерастраченной мощью. – Нет времени спорить, девчонка! Задание превыше всего! Будь на месте Грюма кто-то другой, эти слова лишь сильнее распылили бы Тонкс, но это Грозный Глаз, поэтому она не собирается спорить с наставником (по-крайней мере сейчас). Прежде чем уйти, Дора бросает последний взгляд на двух мужчин, которые так и не покинули своих мест с момента ее появления, и торопливо выбегает из комнаты, с шумом сталкивая с подставки старинную вазу в коридоре. В треске разбивающегося на мелкие осколки тонкого фарфора, растворяется торопливый звук удаляющихся шагов метаморфини… – Ничего не хочешь мне сказать? – спрашивает Сириус, когда они вновь остаются наедине. В комнате становится непривычно тепло и лишь спустя пару мгновений Римус понимает, что все дело в камине, который неожиданно оказывается зажженным. Он смотрит на алые языки пламени и вспоминает мягкие густые волосы метаморфини, разметавшиеся по узким плечам. – Что ты хочешь услышать от меня, Бродяга? Окурок от сигареты летит прямиком в камин и почти сразу пламя исчезает. Вот для чего Сириус наколдовал огонь! Темные стены давят своей чернотой и безмолвием. Тишина рвет на куски отчаянием. Что они все от него хотят? Почему просто не оставят в покое? Он ведь страшное создание, опасный, хищный оборотень, а в те моменты, когда животное прячется за человеческим обличием, он становится нищим и жалким волшебником. – Я хочу услышать, что ты любишь Тонкс. Эти слова старого друга еще очень долго звучат в его голове. Пожалуй, он никогда прежде не слышал, чтобы Сириус Блэк говорил с такой осторожностью и страхом. Страхом? Молчание сгущалось, подобно грозовым тучам. Он не сразу заметил, как в первое мгновение его глаза широко распахнулись от удивления, а после крепко зажмурились, так что перед внутренним взором вспыхнули белесые круги. – С чего ты… – Я, мерлин тебя дери, вижу, как вы смотрите друг на друга! Может, хватит молчать и притворяться, будто ни один из вас ничего не значит для другого?! И он ощутил, как на его бледном лице образовался румянец смущения. Он, черт возьми, был смущен и обескуражен и даже зол, но где-то глубоко в душе немного счастлив. – И как же это мы смотрим друг на друга? Я не понимаю о чем ты! Сириус издает неразборчивый звук, так похожий на собачий лай, но когда он вновь начинает говорить, голос его звучит мягко и ровно, с поучительными нотками. Создавалось впечатление, что они поменялись ролями, ведь обычно именно он, Римус, был тем, кто взывал к здравому разуму своих друзей-шалопаев. – Всю жизнь, Лунатик, я был уверен, что в нашей компании ты был самым рассудительным и умным, но сейчас, дружище, ты ведешь себя, как настоящий кретин. Пойди, найди ее и скажи, что любишь, и даю тебе слово, что ты не останешься разочарован! Возможно, я ничего не смыслю в женской психологии и в том, как они флиртуют, но я до сих пор помню, как Джеймс и Лили смотрели друг на друга тогда и теперь, – Сириус издал напряженный вздох и Римус ощутил, как товарища пробрала дрожь пыльных воспоминаний, – …теперь я вижу точно такие же взгляды, когда вы с Тонкс смотрите друг на друга. Не мучай девчонку и просто признайся ей. В этот раз портрет Миссис Блэк на самом деле отпускал проклятия на тех несчастных, кто случайно потревожил ее покой. Громкий вопль ворвался в комнату столь же стремительно и неожиданно, как и шторм после продолжительного штиля. Он внезапно вскочил и стал ходить вдоль стены с камином, привычно не заметив, как затрещал огонь. Сириус молчал, но взгляд его ясных глаз неотрывно следил за мечущейся фигурой. Подобно собственным порывистым, лишенным мягкости движениям, мысли его стали путанными и лишенными всякой гармонии. Голова грозилась взорваться. – Я люблю ее, – голос зазвенел на высоких нотах, как это обычно бывает, после продолжительного молчания, но, сделав усилие, ему удалось унять дрожь. – Я люблю ее, и именно по этой причине не собираюсь ничего говорить. Нет, молчи, Бродяга! Молчи. Ты говорил – теперь моя очередь. Я люблю ее, но не позволю своим чувствам взять верх. Она достойна кого-то получше, чем потрепанный жизнью, уже не молодой оборотень, который, ко всему прочему, еще нищий и безработный. Понимаешь, ты или нет?! Я не позволю, чтобы она провела остаток жизни, разделив со мной это бремя. – Ты, в самом деле, идиот, Лунатик, – через какое-то время сказал Сириус. Он поднялся и уже у выхода из комнаты, обернулся, бросая на оборотня мрачный взгляд. – А ты никогда не задумывался о том, чего хочет она? Ты не думал своими мозгами, что для нее будет спокойнее быть рядом с тобой и наполнять твою серую, скучная жизнь хоть какими-то красками? Ты эгоист и мне стыдно за тебя… Прежде чем Римус успел осознать всю глубину, сказанных слов, Сириус закрыл за собой дверь, оставив его один на один с собственными мыслями.***
~ Стая – семья ~
Буквально с первых дней жизни Нимфадора Тонкс обладала способностью менять внешность. С открытым, чистым взглядом, смелая и готовая всегда прийти на помощь, однажды она внезапно стала гаснуть. Торчащие во все стороны, фиолетовые с розовым оттенком, волосы больше не были такими вызывающе яркими. С каждым днем они все гуще тускнели и после продолжительного, вынужденного расставания, Ремус обнаружил, что волосы метаморфини приобрели бесцветный, мышиный вид. Такие сияющие прежде глаза больше не сверкали внутренним огнем, больше походя теперь на пыльные угольки. Осунувшаяся и потерянная, разбитая, но не сломленная окончательно, хранящая в сердце надежду на то, что однажды ей удастся переубедить мужчину, которого она любит всей душой, в том, что ей абсолютно все равно, кто он и что будет с ними после. В Нимфадоре Тонкс Римус Люпин иногда замечал отголоски кровных уз с семейством Блэков. И первое, самое главное – это настойчивость. Девушка ни разу не упускала возможности напомнить ему, что ей плевать на его «пушистую проблему» и разница в возрасте – мерлиновы кальсоны, это лишь цифра! – ее не пугает, а уж бедность казалась вовсе смешной причиной и она часто говорила, что это просто «отговорка». Но в те редкие мгновения, когда они встречались, он старательно избегал всяких намеков и гнул палку на своем, не уступая метоморфине в упрямстве. Однако иногда после особенно ужасных полнолуний, он не сдерживал ход собственных мыслей и с горьким наслаждением вспоминал тот единственный раз, когда они целовались... В ту глухую ночь, потеряв Сириуса, Ремус точно сошел с ума, продолжая метаться по своей комнате сутками напролет, словно загнанная в клетку раненая птица. Именно в тот момент появилась она... Получившая после схватки с Пожирателями Смерти в Отделе Тайн сильные раны, Тонкс несколько дней пришлось провести в больнице Св. Мунго, а он даже не пришел, чтобы навестить ее. Зато она – необыкновенная, чуткая и ласковая – посчитала своей самой главной, первостепенной задачей прийти к нему. И вот в дверном проеме комнаты, которую он снял для себя не так давно, появилась она. Раны зажили (во всяком случае, те, что не были скрыты под одеждой) и взгляд ее был привычно полон стойкости. Да, в ту ночь она тоже потеряла близкого человека. Пусть Тонкс и не знала Сириуса так хорошо, как он, но они, несомненно, успели стать хорошими друзьями и тот до последнего оставался для нее двоюродным дядей. Любила ли она его? Вероятнее всего, ответ будет положительным… Он впускает ее в комнату и устало прислоняется спиной к двери. В крохотном помещении с трудом втиснулись кровать, стол со стулом и невысокий шкаф рядом с окошком, поэтому вдвоем здесь было тесно. Она остановилась в полушаге, глядя на него своим пронзительным, понимающим взглядом. Он был благодарен ей уже хотя бы за то, что она не стала ничего говорить. Молчание – золото, особенно теперь. Но стоило ему только подумать об этом, как Тонкс сделала легкое движение навстречу. Теплая ладошка легла на плечо. Она встала на цыпочки, чтобы лучше видеть его лицо. – Ты не один, – прошептали ее губы. – Я всегда буду рядом… Он не успел ничего сказать, даже не успел подумать о том, что нужно ответить. Мягкие губы коснулись его собственных, и тяжелая, полная мрачных мыслей, голова мгновенно пошла кругом. Из-под ног точно убрали прочную, устойчивую поверхность и он словно падает в пустоту, ощущая, как замирает мгновениями сердце. Руки задрожали, и он не сразу понял, как эти самые руки прочно обвились вокруг тонкой талии метаморфини, притягивая ее ближе к себе, сокращая расстояние между телами. Они целовались так горячо и нетерпеливо. Казалось, еще мгновение, и он уже не сможет себя контролировать, потому что другие инстинкты стали рваться на волю… Все закончилось столь же внезапно, как и началось. Он отпрянул, больно стукнувшись макушкой о деревянную дверь за спиной, а она безмолвно взвыла, пытаясь восстановить дыхание. Ее грудь часто вздымалась и пальцы, сжимавшие ткань его рубашки, горели огнем. Она взмахнула головой, словно хотела отогнать наваждение и нерешительно открыла глаза. – Прости меня, – он не узнал собственный голос и сделал еще одну попытку. – Прости меня за этот поцелуй… В ее глазах возникли слезы, и фиолетовые волосы мгновенно потускнели. Она оттолкнула его и выбежала в коридор. Звук ее торопливо сбегающих вниз шагов, а после хлопок – все, что осталось ему на прощание. И еще полный горечи всхлип, когда он отпустил ее, а ведь ей так хотелось остаться…***
Он знал, что не сможет сдержаться, что ему не хватит сил устоять перед ней, устоять перед той, которую считает самой лучшей, самой желанной, любимой… Но наблюдать за преобразованиями метаморфини было еще сложнее. Она чахла на глазах, словно цветок без солнечного света, но он по-прежнему отказывался принять, как факт то, что солнцем для Тонкс был лишь он один. Ей будет лучше с кем-то другим, без него, – так он думал, так успокаивал и сдерживал себя. Дни сменяли друг друга, и спустя почти год ему пришлось смириться, что его стена дала трещину. После смерти Дамблдора, он признался самому себе в том, что Тонкс права. Он согласился с ней и признал, что без нее ему невыносимо одиноко и пусто. И в мире полном боли, страданий, тьмы и горя он обрел свое счастье. Она стала его маяком, спасением в кромешном аду. Мало кто был готов сделать хоть что-то ради такого как он, но Тонкс стала исключением. Ей удалось доказать, что рядом с ней он не оборотень, не старик и не нищий; она показала ему всю силу любви. Рядом с ней он ощущал себя самым живым и богатым, наполненным духом молодости и переполняющей его нежности. Она подарила ему семью и свою любовь. Она подарила ему сына. И когда его глаза в последний раз видели ее в мире живых, он с легкостью признался себе, что любит ее так сильно, что готов посмотреть в глаза смерти лишь бы ее будущее и будущее их сына было наполнено светом. Когда она в последний раз закрыла глаза, то уже знала, что оставляет их сына сиротой, но она верила, что мир, в котором завтра проснется ее малыш, будет лучше того, который она покинула этой ночью. И когда Тедди Люпин просит крестного рассказать о родителях, Гарри Поттер рассказывает ему историю о двух храбрых волшебниках, которые так сильно любили друг друга, что отправились на войну, чтобы сражаться за свободу и светлое будущее для их единственного сына.