Временные трудности

Это я говорил, что верить в людей не поздно. Даже если бежишь, под подошвами колесо... Куда я пойду отсюда, к каким звёздам? Я смотрю, как ты спишь. Смотрю, как ты спишь, и всё. Сергеев – Он нормальный, – говорит Бэкхён. – Просто у него… трудности. Временные. Чанёль прижимает телефон плотнее к уху и полощет чайный пакетик в кружке, наблюдая, как вода окрашивается в светло-коричневый. Голос Бэкхёна звучит просительно, но уверенно. Чанёль легко может представить, как Бэкхён сейчас накручивает на палец неприлично длинную прядь челки и покусывает ноготь – давняя привычка. Раздражающая и глупая. – Нет, – бормочет Чанёль в трубку. – Даже не проси. Я не беру никого в долг. У меня у самого трудности. – Он отдаст, – Бэкхён гнет свое. Ни намека на то, что он готов сдаться и оставить Чанёля в покое. – В крайнем случае, я заплачу за него. Обещаю. А вот это уже любопытно. Бэкхён обещаниями не разбрасывается и не поручается за кого попало: значит, Ким-временные-трудности-Чондэ ему не безразличен. Чанёль предполагает, что в том самом смысле. Возиться с очередной любовью всей бэкхёновой жизни ему не хочется вдвойне: у Бэкхёна потрясающая страсть к занудным типам, застегнутым на все пуговицы и глядящим так, что тянет потупить взгляд и пробубнить что-то вроде «это не я разбил окно в учебной аудитории, а мою домашку съела собака». – Нет, – повторяет Чанёль. – Пожалуйста, – Бэкхён переходит к стадии уговоров номер два – нытью на одной ноте. – Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста. – Нет-нет-нет, – в тон ему басит Чанёль, не забывая отпивать из кружки. Тепло разливает по телу, и сквозняк, лижущий босые ступни, кажется приятной щекоткой. – Ты мне вообще-то должен, – в ход идет тяжелая артиллерия и последнее средство. – Я тебе жизнь спас. – Иногда я об этом жалею. Бэкхён фыркает и уже не просит, а приказывает нетерпящим возражений тоном: – Соглашайся. – Добавляет, подумав секунду: – Чондэ клевый и… – О, не сомневаюсь, – усмехается Чанёль. – …и я с ним не сплю, – заканчивает Бэкхён. – Если тебе интересно. Чанёлю интересно, но он ни за что не признается. – Ну, – поторапливает Бэкхён. Слышно, как ноготь стучит о зубы. – Хорошо, – медленно тянет Чанёль. – Но если через две недели он не заплатит мне, то заплатишь ты. Мы договорились? – Договорились! – Бэкхён ликует. Чанёль ненавидит себя за то, что снова прогнулся под его просьбы, но брать обратно сказанное будет слишком по-дурацки. В конце концов, может, Чондэ и правда не придурок, и решит все свои трудности, и заплатит, и… И все у Чанёля наладится. Бэкхён, получив свое, прощается и отключается, не дождавшись ответного «пока», которое Чанёль выдыхает под аккомпанемент коротких гудков. Совсем рядом, за тонкой стеной и рассохшейся оконной рамой, остановка. Отходящий от нее троллейбус с отчетливым хлопком смыкает двери; сноп искр на миг разрежает тусклый полумрак комнаты. Чанёль сжимает кружку в ладони и гасит в себе желание выскочить на улицу, запрыгнуть в следующий и уехать. Не к кому-то, а от себя. * После восьми вечера в маленьком зале никого не остается. Чанёль приглушает свет и прячет в карман спортивных штанов связку ключей – высший знак доверия от сурового и неразговорчивого Ёнхвана. – Три дня, – бросает Ёнхван перед тем, как уйти. Не угроза, но напоминание, игнорировать которое невозможно. Чанёль знает: если не оплатит абонемент за прошедший месяц, то путь в спортзал будет ему закрыт. Лишиться единственной возможности подзаработать – перспектива безрадостная, и, несмотря на робко скребущую душу надежду «скоро станет лучше», никаких намеков на улучшение нет. Чанёль по уши в долгах, и его клиенты – тоже. Они платят нерегулярно и сколько придется, большую часть отдавая Ёнхвану за абонемент. У Чанёля не хватает духу их в этом упрекнуть. Спорт – наркотик. Не для всех, но для многих. Для Чанёля – да. Он накидывает на плечи полотенце и встает на дорожку. Бежит по ней, мерно гудящей, и чувствует себя свободным – от долгов, от раздражающих новостей по телевизору, от себя самого. В голове пусто и легко; тело послушное, каждый шаг пружинит. Чанёль держит все под контролем, в этот момент он имеет власть над собственной жизнью. Деликатное покашливание обрывает только-только пойманное ощущение. Чанёль останавливает дорожку и медленно оборачивается. У входной двери стоит Ким Чондэ, неловко переминается с ноги на ногу и прячет руки в карманах безразмерной толстовки. Он не успевает ничего сказать, но ему и не надо. Чанёль понимает сразу – это действительно Чондэ. – Привет, – бросает Чанёль и внимательно оглядывает его с ног до головы. На ум приходит одно слово – милый. Приторное и наивное, но такое подходящее: у Чондэ четко очерченные скулы, пушистые ресницы и спущенные к локтям плечи толстовки. Отчего-то последнее кажется Чанёлю наиболее милым, до противного кома в горле. Он сглатывает и спрашивает: – Тебе девятнадцать-то есть? – Мне двадцать пять, – Чондэ улыбается. Он не называет своего имени: ясно, что он догадался, что Чанёль понял, что он… Боже. В Чондэ все как-то слишком. Чанёль смотрит на аккуратно приподнятые уголки его губ, и видит в них обещание проблем. Ему всегда нравились красивые улыбки, а у Чондэ по этой части все в полном порядке – он сияет вторым солнцем, и вся неловкость сползает с него, стаивает. – С чего начнем? – Вот так сразу? – Чанёль приподнимает брови, подавляя в себе желание улыбнуться в ответ; широко, как не улыбался уже давно. – Вот так сразу, – кивает Чондэ. – Мне не терпится. Ну, знаешь… В пальцах колет вцепиться в какую-нибудь гантель потяжелее. Чанёль знает. Он как-то чересчур много знает. Мысли копятся и копятся, перетекают одна в другую, и только тяжелая физическая работа глушит их и выталкивает прочь. Что же, Чондэ прав: они здесь, чтобы тренироваться, и нет смысла откладывать. – Разогревайся, – Чанёль подходит к маленькой стойке, снимает с крюка скакалку и кидает ее Чондэ. И, когда тот послушно принимается прыгать, спрашивает: – Ты раньше когда-нибудь занимался? Стандартный вопрос. Чанёль должен знать, с чего им начать. – Ну… не совсем, но… вроде того, – прерывисто и уклончиво отвечает Чондэ. Спустя пятнадцать минут щеки у него розовеют, а дыхание становится частым. – Достаточно, – негромко говорит Чанёль. – Давай сюда. – Он подзывает Чондэ к одному из тренажеров – облезшему, с протертой обивкой кушетки. Новых в этом спортзале не было и не предвидится. – Ложись. Займемся твоими ногами. – Круто, – с энтузиазмом отзывается Чондэ и укладывается на кушетку. Упирается ногами в железную платформу и выталкивает ее вверх. Чанёль стоит рядом и страхует. Вес небольшой, но ноги Чондэ… не кажутся сильными. Штанины его спортивных брюк сбиваются к коленям, и Чанёль видит тонкие лодыжки и неожиданно-светлые волосы на них. Они кажутся мягкими, и стоит большого труда не коснуться их пальцами, чтобы проверить. Чанёль сдерживается, но осадок остается: желание трогать чужие волосы на ногах – странное и, наверное, неправильное. Еще одна мысль в копилку. Может, Чанёль обдумает ее вместо того, чтобы спать. Будет ворочаться до пяти утра, пока первый троллейбус не ознаменует наступление нового дня – за два часа до того, как солнце поднимется над горизонтом. – Сколько? – Чондэ сосредоточенно сопит, выжимая платформу раз за разом. – Тридцать, – Чанёль внимательно вглядывается в него. – Еще пять и… дыши, Чондэ. Дыши. Ну, вдох, – он помогает Чондэ поднять платформу. – Выдох, – позволяет опустить самостоятельно. На лице у Чондэ отражается серьезная умственная активность. Чанёль к такому привык. Новичкам сложно дышать, считать и следить за правильностью работы мышц одновременно. Ничего удивительного, но Чондэ забавный, и Чанёль – будь оно все проклято – наклоняется и дует на его покрытый испариной лоб. * У Чанёля нет никаких талантов, кроме таланта тягать железки, но после встречи с Чондэ ему хочется взять карандаш, положить перед собой чистый лист бумаги и заполнить его – обрывками фраз, десятками подмеченных мелочей, набросками изогнутых линий губ – заполнить его Чондэ. И тогда обычный лист превратится в искусство, превратится в карту. Чанёль внимательно изучит ее и поймет, куда ему двигаться, чтобы от себя – к Чондэ. Нуждаться в ком-то – непозволительная слабость. Двадцать четыре года не нуждался, и начинать сейчас – безумное расточительство. У Чанёля и так проблем хватает, но. Все упирается в короткое, колючее «но». Все упирается в Чондэ, в родинки на его щеках, в катышки на толстовке, в постоянно развязывающиеся шнурки. – Всё? Всё? – с надеждой спрашивает Чондэ, утирая лицо тыльной стороной ладони. Он не любит упражнения на ноги – Чанёль отметил, нанес на карту, существующую (пока) только в его голове. Чондэ с куда большей готовностью хватается за гантели и штанги. Приходится сдерживаться, чтобы не потакать ему: перекосов в тренировках быть не должно, и никакие кошачьи улыбки и влажные взгляды этого не отменят. – Последний подход, – Чанёль кидает Чондэ наполовину пустую бутылку с водой. Чондэ ловит ее и делает несколько глотков, нарочито-медленных. Косится на Чанёля, слизывая капли с губ. – Нет, – говорит Чанёль. – Не прокатит. Ложись и работай. – Нет, – вторит ему Чондэ и легонько пинает тренажер. – Не хочу. Давай послезавтра. – Послезавтра будет спина. – Мне подходит, – Чондэ часто кивает и улыбается. Чанёль цокает и склоняет голову набок. Спрашивает, прищурившись: – Зачем ты сюда пришел? – Заниматься? – Чондэ вскидывает брови. – Тогда занимайся, – Чанёль складывает руки на груди и встает с кушетки. Добавляет на тренажер еще пару блинов. – Но я же сказал, давай в следующий раз, и вообще… – Если уйдешь сейчас – я больше не буду с тобой возиться, – перебивает Чанёль. И добавляет веско: – Денег за прошедшие занятия, так и быть, не возьму. Чондэ вспыхивает. На секунду Чанёлю кажется, что не в метафоричном смысле. У Чондэ глаза горят злостью и чем-то … непонятным, нечитаемым. По впалым щекам Чондэ расползается румянец, пятнами по шее, теряется под воротом толстовки и – наверняка – спускается к самому животу по бледной груди. Чанёль представляет и сглатывает. Он не боится – нет причины, – но исходящие от Чондэ волны жара будоражат, посылая мурашки по коже. Похоже, Чанёль задел его за живое. – Сделай громче, – Чондэ встряхивает головой и все-таки ложится. – Сделай громче! Чанёль хмыкает и подчиняется. Колонки в зале маленькие и слабые, но для тесного зала хватает и таких. Грубые, резкие слова отскакивают от стен – Чанёль любит эту песню. Она яростная и заставляет кровь бежать быстрее. Куплет, припев, снова куплет, и все смазывается. Сливается в одно, отпечатывается в голове урывками: вот Чанёль следит за тем, как упрямо Чондэ выжимает платформу, а вот – он уже помогает ему, дотягивает ее руками и ждет, когда у Чондэ окончательно закончатся силы, но они не кончаются. Поэтому Чанёль добавляет вес и чувствует, как футболка на спине и груди промокает от пота, липнет к телу. В какой-то момент все вокруг перестает существовать, тяжелое дыхание Чондэ перекрывает музыку, и Чанёль не может и не пытается понять – вправду ли он слышит его или просто воображение играет с ним шутку. У Чондэ брови сдвинуты к переносице, лицо – красное; пора прекратить, но слово «стоп» произнести не выходит. Чанёль сейчас нарушает свое главное правило – не загонять, – и, боже, ему плевать. Чондэ тащит его за собой, увлекает в затянувшееся сумасшествие. Заданный темп невозможно держать долго, и вместе с тем Чанёль не чувствует времени. Они выныривают из разделенного на двоих безумия обессиленными и довольными. Чондэ еще ни разу не принимал душ в зале: ему удается после каждой тренировки уходить потрепанным и сухим, даже не смотря на то, что плотную толстовку он не снимает. Чанёль думает – это особенность его тела. У Чондэ холодные руки (спасибо за знание мимолетным касаниям при передаче гантелей или бутылки с водой), и, наверное, он холодный везде. Но сегодня Чондэ, отдышавшись, не прощается и не уходит, а плетется на полусогнутых в раздевалку, половина которой – и без того вопиюще маленькой – отведена под душ. Чанёль идет следом. Ему негде ополоснуться, кроме как в спортзале: его квартира (слишком громкое слово для комнаты шесть на шесть) – бывший магазинчик сиди-дисков. В ней есть только раковина и санузел, никаких излишеств. Жизнь – стерва, и постоянно загоняет большого Чанёля в крошечные пространства. В узкие рамки. Во всех смыслах. Чондэ стягивает толстовку, под ней у него растянутая серая майка. Чанёль не спешит раздеваться, возится с завязками на штанах и украдкой разглядывает чужое тело. Чондэ худой и жилистый, от запястий к локтям тянутся синеватые вены. – Так ты занимался раньше? – спрашивает Чанёль. – Твои руки… выглядят сильными. – Вряд ли это можно назвать занятиями, но… – Чондэ улыбается, запуская пальцы под мягкую резинку брюк, но не спешит стянуть их. – Время от времени я подрабатываю в магазинах. Таскаю товар со складов, сортирую, раскладываю на полки… Вот. Он пожимает плечами, а потом улыбается шире, и глаза у него снова – чернильно-черные, нечитаемые. – Было здорово, – говорит негромко и четко, глядя Чанёлю в лицо. – Сегодня было чертовски здорово. На ногах еле стою, а руки, смотри, трясутся. Чондэ тянет ладони к Чанёлю. Руки у него и правда дрожат, и весь Чондэ – подрагивает от кипучей энергии. Эмоциональный подъем после тяжелой работы – тоже нормально и привычно для Чанёля, но рядом с Чондэ все немного иначе. Все слишком слишком. И подойти так, чтобы чужие ладони легли на плечи, – выходит легко и правильно. Чанёль близко от Чондэ: видит слипшиеся на его висках завитки волос, видит неровности кожи. Чондэ несовершенный и бесконечно красивый в своем несовершенстве. И целовать его – правильно. Чанёль запускает язык в рот Чондэ, руки – под его майку, оглаживая мокрую спину. Чондэ податливо раздвигает зубы; податливость эта не равна покорности, в ней кроется вызов. Воздух густеет от духоты, запаха потных тел и напряжения. Чондэ не отстраняется даже тогда, когда Чанёль толкает его к двери и прижимает всем собой. Они вплавляются друг в друга, и намерения Чондэ сложно не почувствовать: он согласится на все, что Чанёль ему предложит, на все, что Чанёль может дать. И не то чтобы их намерения отличаются, но… Чанёль резко отстраняется. Делает два шага назад и упирается спиной в душевую кабинку. Холод матовой пластиковой двери отрезвляет. Чондэ смотрит с недоумением, глаза у него все еще продернуты темной пеленой того, чему нельзя подобрать названия. Он говорит, то ли спрашивая, то ли утверждая: – Не хочешь? – Хочу, – честно признается Чанёль. – Только не так. – А как? – теперь Чондэ хмурится. Видно, что он раздражен, но справляется с раздражением и улыбается лукавой, насмешливой улыбкой. Снова тянется к Чанёлю: – Сделаем это в душе? Чанёль качает головой. Чондэ фыркает и сжимает кулаки. Вместо будоражащего напряжения в воздухе повисает зудящее непонимание. Чанёль думает, что все испортил. Думает, что Чондэ вот-вот уйдет, и не вернется, и найти его больше не получится – телефонными номерами они не обменялись, а просить у Бэкхёна – неудобно, – и Чанёлю ничего не останется, кроме привкуса чужой слюны во рту, и… будь оно все проклято? Будь оно все проклято. Чанёль неожиданно-смущенно спрашивает: – Пойдешь со мной на свидание? * Чондэ мог бы не согласиться, и все-таки согласился. Теперь, когда Чанёль вспоминает, как сделал свое неловкое приглашение, ему и стыдно, и радостно. Чондэ мог не чувствовать к нему ничего, кроме мимолетного желания, и все-таки что-то чувствует. Иначе какой смысл идти на свидание с тем, кто тебе совсем-совсем не нравится? Чанёль спрашивает себя об этом, сидя на полу у подоконника и разглядывая лужи на асфальте тротуара. Ведет пальцем по слою пыли на раме и представляет, что добавляет на карту Чондэ новые штрихи. Вот Чондэ удивленно приоткрывает рот – губы у него красные после поцелуя – и долго не отвечает прежде, чем кивнуть. Кивнуть и улыбнуться, не менее смущенно, чем улыбнулся ему Чанёль, получив ответ. Чондэ принял душ первым и ушел, унеся с собой футболку Чанёля. Одну из тех, что хранятся в его спортивной сумке. Новый штрих – Чондэ в утащенной футболке. Приятная в своей навязчивости мысль. Легко закрыть глаза и представить, как Чондэ еще спит где-то там, в своей наверняка теплой квартирке, на большой кровати. В чанёльевой футболке. Только в ней. Бэкхён, наверное, что-то напутал: Чондэ не похож на человека с трудностями. Он похож на ожившую мечту. Очередная приторность; раньше Чанёлю претило подобное и претит до сих пор, если не касается Чондэ, который – слишком исключение. День тянется долго, Чанёль не нервничает, он уверен в своем выборе. К пяти вечера он одет в мятое и чистое. Пояс голубых джинсов непривычно давит, Чанёль давно не носил их, предпочитая спортивные штаны. В задние карманы он сует телефон и несколько смятых купюр, пытаясь не думать, что они – последние. Три дня прошло, и путь в спортзал ему заказан до тех пор, пока не удастся наскрести на абонемент: мыться приходится у Бэкхёна, жаловаться – ему же. Но расстраивает и смущает Чанёля не это – он не может решить, куда отвести Чондэ. Об ужине в дешевой кафешке не стоит и мечтать; денег едва-едва хватит на билеты в кино, да и то в зависимости от сеанса. Но в кино Чанёлю не хочется. Он выходит на остановку. Садится в первый же подошедший троллейбус – все они идут к реке. Натягивает капюшон на голову и прислоняется виском к стеклу. Снаружи прохладно и сыро, на окнах оседает морось. Троллейбус покачивается, сонно гудит. Чанёль договорился встретиться с Чондэ на одной из скамеек у самого побережья, но на самом деле ему хочется, чтобы Чондэ ждал его на остановке. Хочется помахать ему из-за прозрачной двери прежде, чем выйти в раннюю весну. Прежде, чем сделать шаг навстречу. Троллейбус останавливается. Чондэ на остановке нет. Чанёль не расстраивается. Он впервые за долгое время ехал не от себя, а к кому-то. – Привет, – Чондэ сидит на самом краю скамейки и обрывает катышки с рукава толстовки. Солнце скоро сядет, и мягкий сумрак скрадывает все острые углы и невозможно-четкие линии. Улыбка у Чондэ становится мягкой-мягкой. Чанёль улыбается ему в ответ и протягивает руку. Он напрасно волновался: Чондэ не спрашивает «куда пойдем?» и не задает вопросов, от которых Чанёлю стало бы чертовски неуютно, а просто ведет вдоль берега. Когда-то тут был пляж, и мусора было меньше, чем песка. – Ноги болят, – жалуется Чондэ, нарушая повисшую тишину. Липкую, но не тягостную. – Ты должен был меня остановить. – Должен, – соглашается Чанёль. Они с Чондэ уже минут семь как не держатся за руки, но он до сих пор ощущает след его касания на своей ладони. – Почему не остановил? – Поддался на провокацию. Хотел посмотреть, как далеко ты сможешь зайти, – усмехается Чанёль. Чондэ кривится: – Я мог очень далеко зайти. – И ты почти это сделал. Чанёль скользит взглядом по своду моста, пестрящему граффити. Чондэ тянет его все дальше. Под мостом сумрак превращается в глухую темноту. – Эй, – Чанёль вздрагивает, когда Чондэ подталкивает его к бетонной опоре. Пахнет мхом и сырой землей. – Ты чего? – Хочу завершить начатое. Тебе не придется ничего делать. Так что это не считается за «не так». У Чанёля достаточно времени, чтобы возмутиться, поспорить или осадить, пока Чондэ возится с молнией и кнопкой на его джинсах, но он решает действительно ничего не делать. Жмурится и плотно сжимает губы, когда холодные пальцы смыкаются вокруг члена. Чондэ ласкает медленно и со вкусом, свободной рукой – обнимает Чанёля за шею и доверчиво прижимается щекой к широкой груди. Кончив, Чанёль целует его в лоб. * – …а потом они потрахались, – бодро заключает Бэкхён и стук-стук-стук ногтем о зуб. Ждет чанёльевой реакции. Чанёль не слушает. Не помнит, о чем вообще они говорят: об очередной серии мыльной оперы, от которой Бэкхён тащится? О чужих грязных секретах, сплетнями разносимых по району? О бэкхёновых грязных секретах, которыми он охотно делится сам? Какая разница. В самом деле – какая? Чанёль угукает в трубку. Бэкхён громко цокает языком и продолжает трепаться. Обычно он не болтлив, но под настроение вываливает на Чанёля кучу информации, полезной и не очень. И даже слабого поощрения ему достаточно, чтобы рассказывать и рассказывать. Чанёль вздрагивает только тогда, когда звучит имя Чондэ. Переспрашивает: – Что? – Он тебе заплатил? – нетерпеливо повторяет Бэкхён. – Чондэ. – Заплатил, – после короткой паузы выдыхает Чанёль. Это правда и неправда одновременно: Чондэ не принес ему ни воны, и вместе с тем – сделал богаче. – Он заплатил, – Чанёль улыбается и бездумно двигает пустую чашку по столику. – Ну на-а-адо же, – тянет Бэкхён. – Ты удивлен? Ты ведь за него ручался, – поддевает Чанёль. – Так ты был не уверен? – Не то чтобы. Но, знаешь, жизнь штука сложная, и с каждым днем все труднее надеяться на других людей, и… – Мне пора, – Чанёль решает остановить Бэкхёна прежде, чем тот вернется к веселой болтовне, смешанной с пространными рассуждениями о «блин, вечном». – Ты куда? В спортзал? – Ага. – Ну-ну, – недовольно буркает Бэкхён. – Пока. – Ага. Чанёль сбрасывает вызов первым и улыбается постучавшему в окно Чондэ. Шторы, обычно задернутые, чтобы укрыться от взглядов прохожих, сегодня весь день распахнуты: Чанёль ждал и дождался. Он вскакивает с пола и спешит к тяжелой железной двери, выходящей прямо на тротуар, открывает ее с противным скрипом и пропускает Чондэ внутрь. Чанёль соврал Бэкхёну трижды, и это его не парит. В спортзал они не ходят почти неделю: у Чанёля до сих пор не завелись лишние деньги, а Чондэ заявил, что не пойдет туда без него. Поэтому три дня подряд они встречаются тут, в комнате-тире-квартире Чанёля, пьют чай, разговаривают и целуются. После первого свидания Чондэ больше не пытался зайти дальше, и это Чанёля тоже не парит. Ему хорошо с Чондэ и без секса. Настолько хорошо, что кажется – лучше уже не станет. – Убого, – говорит Чанёль, наблюдая за тем, как Чондэ сколупывает лак с ножки столика. – Но на большее я пока не заработал. – Заработаешь, – улыбается Чондэ и кладет голову ему на плечо. От уверенности в его голосе внутри все сворачивается узлом. Чанёль верит Чондэ безоговорочно, хотя долго не мог поверить себе: вычитывал в книгах мотивирующие цитаты и пытался думать правильные мысли, и ни-че-го. А тут – всего одно слово, произнесенное Чондэ, – и он понимает: да, так и будет. Не завтра, не через месяц, не через год, но однажды. Чанёль справится. – Можно я сегодня останусь? – спрашивает Чондэ. – До утра. «Оставайся навсегда», – хочет ответить Чанёль, но говорит только: – Да. Конечно. Спать они ложатся на тонкий матрас, расстеленный между маленьким – совсем игрушечным – холодильником и кухонной тумбой. Чондэ сразу мостится на Чанёля, и чувствовать на себе его тяжесть – потрясающе. Пятна от автомобильных фар то и дело пробегают по стенам. Чондэ засыпает быстро, а Чанёль долго не может уснуть. Глубокой ночью он сползает чуть ниже, чтобы удобней было разглядывать умиротворенное, нежное лицо Чондэ. Возможно, желание прикоснуться к нему настолько сильно в Чанёле, что Чондэ его физически чувствует. Начинает ворочаться, забавно причмокивает губами и, наконец, открывает глаза. Шмыгает носом и спрашивает шепотом, встречаясь с глазами Чанёля своими – безбожно карими: – Ты что это делаешь? – Ничего, – Чанёль обнимает его крепче. – Ничего. Я смотрю, как ты спишь. Смотрю, как ты спишь, и всё. * Их с Чондэ история начинается. Не то чтобы Чанёль собирается подсчитывать дни, проведенные вместе, отмечать даты или заниматься еще какой-нибудь романтичной ерундой, но он проводит черту между «до» и «после». Оглядывается за нее один только раз и отсекает все лишнее. Плотный клубок назойливых мыслей в его голове размягчается и постепенно распутывается. Дышится легко. Сегодня Чанёль сидит на вытертом ковре в квартире Чондэ. Квартира действительно маленькая – совсем квартирка, – но куда опрятнее и уютнее чем то, к чему он привык. Чондэ гремит посудой на кухне и напевает хиты девчачьих поп-групп, перевирая мелодии на свой лад и переставляя местами слова. Чанёль слушает и улыбается. Медленно поднимается на ноги, потягивается всем телом и резко опускает плечи, коротко разминая их. Мышцы соскучились по тренировкам; надо бы возобновить походы в спортзал, но в карманах все так же пусто. – Ну и фиг с ним, – ворчит Чанёль себе под нос и бредет в кухню. Останавливается недалеко от двери и смотрит на Чондэ. Пробелов на его карте становится все меньше и меньше. Совсем скоро Чанёль изучит Чондэ полностью, узнает его всего и полюбит окончательно и бесповоротно. И пусть слово «любовь» пугает, оно единственное верное, единственное, которое хоть как-то определяет их с Чондэ отношения. – Есть острая, есть обычная, – Чондэ отворачивается от весело булькающей кастрюли и трясет упаковками лапши. – Тебе какую? – Обычную, – отвечает Чанёль. – Но обычную хотел я. – Тогда острую. – Но ты гость, – вздыхает Чондэ с неискренним мучением. – Давай пополам, – предлагает Чанёль и снова-снова-снова улыбается, когда видит, как сияет Чондэ. Они едят, пихая друг друга ногами под столом. Чондэ смеется и предлагает соревноваться: кто быстрее съест свою порцию. У него здорово получается дурачиться, и Чанёль заражается от него беззаботностью, лечится его беспечностью. Все, что Чанёлю давал спорт, теперь дает и Чондэ. Складывается стойкое ощущение налаживающейся жизни. Лишь одно не столько волнует, сколько подогревает любопытство. Чанёль дожидается, пока Чондэ соберет со стола посуду и примется за ее мытье, и спрашивает: – Бэкхён, когда уламывал меня заняться тобой, упоминал… что у тебя трудности. Чондэ едва заметно напрягается. Чанёль продолжает: – Он имел в виду отсутствие денег или что-то другое? Ты не подумай, мне так-то все равно, просто… – Другое, – ответ Чондэ неразборчив из-за шума воды. Он повторяет чуть громче: – Другое. – Хочешь об этом поговорить? – Чанёль ляпает, не успевая подумать, и тут же проклинает себя за тупость. Вопрос звучит то ли издевательски, то ли жалко. – Если бы я хотел об этом поговорить, – Чондэ выделяет каждое слово, – то начал бы разговор первым. Правда? Чанёль кивает, накручивает пару кругов вокруг стола и прислоняется к стене. Постукивает по ней пальцами, словно наигрывает на невидимом синтезаторе, и думает: заткнись, заткнись, заткнись. Мысль, как всегда, опаздывает за языком. – И всё же… – начинает было Чанёль и не успевает договорить – мир вокруг взрывается осколками. Опустив руки, которыми он инстинктивно прикрыл глаза, Чанёль понимает: осколки вокруг принадлежат вовсе не миру, а расколотой о стену – всего в десятках сантиметров над его головой – тарелке. – Такие вот трудности, – Чондэ встречается с ним взглядом. – Я не понимаю, – качает головой Чанёль, не испуганный, но потрясенный. – Помнишь, я говорил, что подрабатываю в магазинах? Так вот из последнего меня прогнали после того, как я… кое-что сломал. Не специально, а… от злости. Я не всегда могу это контролировать. – А почему ты не сказал раньше? – Ну… я стеснялся? – Чондэ улыбается самым уголком губ. Чуть смущенно и робко. – И решил начать сразу с демонстрации, – Чанёль вздыхает и садится на корточки, собирая крупные осколки в ладонь. – Типа того. Невозможно. Чондэ разгоняется от мягкого и нежного до завораживающе-злобного за секунду. Чанёль совсем ничего о нем не знает. Карта, которую он день за днем вычерчивал, бесполезна. – Ты теперь уйдешь? – Чондэ больше не улыбается. – Не уйду. – Серьезно? – Ага. Чанёль выкидывает осколки в мусорное ведро. Они дробно стучат по пластиковому дну. Чанёль ничего не знает о Чондэ, но уже взял на себя ответственность за него. За них. И не собирается от нее отказываться. – Извини, – Чондэ цепляется пальцами за рукав его толстовки. – В следующий раз предупреждай или подай хоть какой-то сигнал, и… Как это вообще? В смысле… Как в тебе помещается столько всего? – Это и есть мой секрет, – Чондэ делает страшные глаза. – Я зол постоянно. – Нет, – Чанёль выдыхает протяжно. – Нет. Не говори, что ты еще и фанат марвел. – Я фанат марвел. – Слишком жестоко. Ты, Чондэ, слишком. Чондэ тихо смеется и обнимает Чанёля. Лампа под потолком мигает. За окнами шумит город. Троллейбус высекает искры из проводов. Это не его, чанёльев, троллейбус. Но, если придется однажды сесть в него и уехать, то будет, к кому вернуться. И мириться с трудностями – своими и чужими – Чанёль умеет. Как и разгадывать загадки. Чондэ из них – самая интересная. И только в этот самый момент их история, наконец, начинается.