***
— Я ужин принёс, — объявил Диего, сбрасывая койота с плеча. Он начал разводить костёр, пока Хот Панц завершала свой еженощный ритуал, ставший уже привычным за неделю — казалось бы, в дороге они будут недолго, но к сырому мясу Диего так и не смог привыкнуть. Залитые кровью следы когтей на шее и брюхе животного были довольно заметны; иронично, учитывая, насколько хищно и опасно тот выглядел несколько минут назад, выслеживая свою жертву. Будучи достаточно удачливым, чтобы путешествовать с человеком, умевшим походную кухню превратить в настоящий домашний пир, Диего ценил каждую мелочь. Танец трепетавших язычков пламени приковал к себе его внимание, и он даже не заметил её компанию, пока Хот Панц не заговорила: — Ты сегодня хорошую добычу принёс. Наверное, нам на целых два дня хватит. Лицо Диего озарила гордая улыбка, хоть он и считал внешнее проявление эмоций бесполезной тратой времени: всё-таки он был рад тому, что во время их поисков она рядом, даже если не понимал, почему Панц решила составить ему компанию. Диего пробежался пальцами по полузажившему шраму, что пересекал живот, воскрешая в памяти последний проведённый в Нью-Йорке день. Чего я не понимаю, так это почему ты и сейчас хочешь мне помочь? Местонахождение Дарио Брандо в обмен на части трупа — так мы договаривались. Джостар получил труп, я провалил свою часть сделки; так что же тебе сейчас надо? Прямого ответа Дио так и не получил. Тоже часть её веры? Попытка раскаяться в совершённых, по её мнению, грехах? Правда заключалась в том, что даже после заключённого с ней союза перед самым концом гонки; даже после трёх дней восстановления, проведённых под её крылом, и длившегося уже неделю совместного путешествия — Диего не мог понять Хот Панц. Честно говоря, для него это было в новинку: лишь нескольких человек в этом мире Диего Брандо считал достаточно непредсказуемыми и непростыми — и женщина, сидевшая напротив него, была одной из них. Наверное, это только разжигало его… интерес? Возможно, это чувство можно было бы описать каким-то более подходящим словом, но пустой желудок не позволял его найти, поэтому Диего остановился на том, что есть. Не это же важно, не так ли?***
Солнце ещё даже не поднялось, а Хот Панц уже была разбужена знакомым голосом. Было трудно что-то разобрать, но по брошенному вскользь «умница» и «будешь отдыхать у меня сколько захочешь, когда всё закончится» было понятно, что он говорит с Серебряной Пулей. С его стороны это было неожиданно и, на самом деле, довольно забавно — она даже как-то раз услышала его беседу с её лошадью... И всё же, впечатляться или забавляться было слишком рано, поэтому она со слабым стоном лишь перевернулась на другой бок. Было уже, однако, поздно — Диего заметил, что девушка проснулась, и сразу, не теряя времени, примчался к ней, поторапливая подниматься и отправляться в путь. Ну и дерьмо, — подумала Панц. Если и было хоть что-то, что она терпеть не могла в своей новой компании, так это бьющая через край энергичность по утрам — а ведь, что хуже, её начало дня ещё даже не настало. — Я сварил тебе побольше кофе, поэтому, пожалуйста, не трать время на свой спектакль, пока он остывает, иначе я выпью его сам. Очаровательно. Было примерно восемь часов утра, когда, по прикидкам Хот Панц, Ноттсвилль стал виден на горизонте. Нужно было прибрать к рукам кое-какие денежки, прежде чем двинуться в Луизиану — последней зацепке, ведущей к Дарио, — и Диего уверенно вызвался добровольцем поиграть в покер. Он гордился своими навыками: — Как-то раз оттяпал у Николаса Джостара половину его карманных денег, — со смехом вспоминал он. Панц не могла сказать, что удивлена: Диего действительно был коварным хитрецом — по крайней мере, вёл так себя большую часть времени. Так может, это и был их счастливый билет?***
Ровно через два с половиной часа босой Диего вышел из таверны, прижимая к себе старенькую гитару. — Проклятая деревенщина, — кратко резюмировал он в ответ на заинтересованное выражение лица Хот Панц. Перед тем как оседлать Серебряную Пулю, Дио привязал гитару к спине, словно трофей, означавший, что с пустыми руками он не ушёл, пусть даже проиграл свои любимые сапоги. В тишине прошёл весь ланч, как и дальнейший отрезок пути после него. Каждый раз, когда Диего ловил на себе взгляд Панц, он буквально слышал её тщательно сдерживаемый смех. В её глазах читалось что-то необычное, что непременно бы развеселило его когда угодно, но только не в этот день. Его снедало раздражение, а гордость была задета — и определённо поднять его самооценку на прежнюю планку не могли позаимствованные у Хот Панц запасные ботинки, которые ему были довольно велики. — Дома я всегда обыгрываю таких молокососов! — Как скажешь. И всё-таки, что ты будешь с этим делать? — Она многозначительно кивнула ему за спину. — Не похоже, что она сослужит нам хоть какую-то службу. К тому же, на вид такая потрёпанная... Сомневаюсь, что тебе дадут за неё хоть десять центов. — Ну, я могу на ней сыграть. — Диего снова слышал эти затаённые нотки смеха. — Так же хорошо, как и в карты? — Отстань, я действительно учился играть несколько лет назад! Пытался ещё ребёнком, на ферме была как раз одна гитара, но по-настоящему стало получаться, когда стал брать уроки в четырнадцать. — Диего Брандо, музыкант. Вот чего не ожидала. — И снова этот насмешливый хохот. Лицо начало гореть, и он даже не знал, почему. Её смех всё-таки раздражал. — Я хотел произвести впечатление на свою маму, насколько я помню. Потом учился уже из прихоти. В любом случае, зачем это тебе, сестра? Прежде чем замолчать, она послала ему ещё одну улыбку — на этот раз не такую насмешливую, как предыдущие… Хотя, может, ему показалось.***
Эта ночь казалась теплее, чем предыдущие, и они развели костёр только с наступлением сумерек. Как только Хот Панц закончила ночную молитву, она заметила гитару в руках Диего и услышала наигрываемые им несочетаемые аккорды. Ничего выдающегося, но он выглядел увлечённым своей игрой. — Ты знаешь какие-нибудь песни? Или же просто надеешься подобрать нужную связку аккордов? Она не знала причины, но поддразнивания сидящего напротив неё невысокого жокея превратились в приятное хобби — по крайней мере, его реакция всегда того стоила. Диего не ответил; его пальцы порхали по струнам, мягко перебирали одну за другой. От до к ля минор, к фа и соль, затем обратно к ля — круг замкнулся, медленно затихая. — Я слышал тайный звукоряд... — На его губах заиграла слабая улыбка. Панц озадаченно посмотрела на него, чувствуя в голосе Диего какую-то нотку ностальгии, словно бы он цитировал ей что-то сказанное давным-давно. Она вспомнила те редкие моменты, когда он упоминал о своей матери, и не проронила ни слова. — Что Давид играл, и Бог был так рад, — продолжил он. — Пусть господин наш прикажет слугам своим, которые пред тобою, поискать человека, искусного в игре на гуслях, — прошептала Панц, добавляя уже громче: — Первая Книга Царств, Самуил, 16:14-23. Казалось, что Диего этим был вполне удовлетворён; он смотрел на неё с улыбкой, продолжая касаться струн. — Но тебя ведь звуки эти не волнуют, да? Мгновение — и его выражение стало более сфокусированным; левая рука скользнула по грифу, а пальцы стали двигаться быстрее: — Один аккорд, другой аккорд, минор падёт, мажор взойдёт. Король поверженный поёт лишь «Аллилуйя»… На последнем слове Диего задержался чуть дольше, меняя тон голоса — он говорил уже не с ней, лишь пел. Музыка растекалась вокруг Панц печальной колыбельной, пусть даже с его лица не исчезала улыбка. — Аллилуйя… Аллилуйя… Хот Панц не могла объяснить, почему стала подпевать ему — может, почувствовала себя на десятилетие младше, когда ей было кому петь колыбельные каждую ночь. Диего смотрел на неё и в то же время сквозь. Хот Панц не знала, для себя ли он пел или для кого-то ещё — но пустота в его взгляде означала лишь что-то, отчего в её животе всё скрутилось тугим узлом. — Что твоя вера так сильна, Ты не задумывался, пока… Прикрывшись парой облачков на небосклоне, полная луна сияла так, что свет костра был бесполезен в такую ночь. Дио вернулся из странствия по своим воспоминаниям — теперь его взгляд был прикован к Хот Панц, застывшей, словно случится что-то плохое, если она отведёт глаза. Чувствовал ли он то же самое? — При лунном свете тебя краса её не свергла… Его улыбка стала шире — если в ней сначала и сквозила грусть, то теперь от неё не осталось ни следа, — и Хот Панц улыбнулась тоже. Неосознанное движение, о котором она ни в малейшей степени не жалела. — Ты ей пленён, твой трон разбит, стрижеными прядями твоя сила вниз летит… — Пауза, чтобы перевести дыхание; пальцы усердно продолжали перебирать струны, нежно, но быстро передвигаясь по ладам; голос был мягок, а его взгляд всё еще принадлежал только ей. — И с губ твоих она срывала… — «Аллилуйя»… — выдохнула Хот Панц, заканчивая за него. — Аллилуйя… — Она не заметила, как на ночь постепенно опускалась одеялом тишина. Не заметила, как стихали звуки гитары, пока не исчезли совсем; как перехватило дыхание у Диего, приоткрывшего в восхищении губы. — Аллилуйя… — Её веки закрылись; Хот Панц не могла ни видеть, ни слышать, как Диего медленно поднялся перед ней, всё еще держа в одной руке гитару. — Аллилуйя… — Эхо её голоса тонуло в ночи, поддерживая жизнь в последней ноте несколько незаметных для неё секунд — время словно бы остановилось. — Аллилуйя. Наконец открыв глаза и заметив сгустившуюся вокруг неё тишину, Хот Панц подняла взгляд на смотревшего на неё с благоговением Диего и ощутила: тугой узел в животе растаял, сбросив с её плеч ношу, что тяготила её еще несколькими моментами ранее. — Наверное, в конце концов, гитара того стоила, — заключила она спустя несколько молчаливых минут.***
Когда они улеглись спать, ночь показалась приветливее любой другой со времени начала их поисков. Если бы кто-то увидел их со стороны в этот момент, то сказал бы, что они спали немного ближе друг к другу, чем обычно, — но поблизости не было ни души. Не было свидетелей тому, что их руки нежно касались друг друга, когда они ложились спиной к спине. Закрывая сонные глаза, Диего чувствовал, как в горле бьётся поток слов, требовавших немедленного выхода наружу в ночную тишину, но он никогда не был хорош в выборе нужных. — У тебя действительно приятный голос, Хот Панц, — решился он, звуча неразборчивее, чем хотелось. Не дождавшись ответа, Диего подумал, что она, должно быть, уже уснула. Спасибо, — мысленно ответила Хот Панц ему, прежде тем как провалиться в сон. Улыбка продолжала играть на её губах. И наш каждый вздох был песней «Аллилуйя»…