Огонёк

      На улице тепло.       Намного теплее, чем в ветхом доме, в котором из каждого угла тянет сыростью. Тенко втягивает голову в плечи и воровато оглядывается по сторонам — если отец его засечёт, то он в очередной раз пожалеет, что на свет родился. Отец часто это повторяет, и Тенко жалеет, честно жалеет, но ничего не может изменить — только старается лишний раз не попадаться отцу на глаза, не находиться с ним в одной комнате и делать вид, что его вовсе не существует. Только иногда, когда отец засыпает прямо перед включённым телевизором — от него резко пахнет чем-то неприятным, как от пустых бутылок, валяющихся возле кресла, — Тенко подбирается ближе, тоже смотрит и слушает. По телевизору показывают много странного. И интересного тоже. Героев, например. Отец в некрасивых выражениях говорит, что всё это бред, что герои — только картинка, что от них больше вреда и пустого шума, чем пользы. И именно потому, что так говорит отец, Тенко хочется верить, что на самом деле всё совсем наоборот, и что если подождать — ему тоже помогут. А когда у него проснётся причуда — может быть, он тоже сможет стать героем. Назло отцу.       А ещё совсем недавно по телевизору говорили о праздновании Обон, большом и пёстром, и именно поэтому сегодня Тенко выбрался из дома — впервые с тех пор, как попытался сбежать в прошлом году. Отец тогда поймал его в двух кварталах от дома, и с тех пор у Тенко так и остался короткий шрам, пересекающий правый глаз, а синяки прошли через пару недель.       Тенко очень надеется, что в этот раз его никто не поймает, поэтому избегает больших улиц, держится всё редеющих переулков и пустырей — ему ведь не надо в самый центр празднества, достаточно просто посмотреть издали, только бы вживую. Они с отцом живут на самой восточной окраине, до южной, откуда весь город виден, как на ладони — почти полтора часа ходу. Тенко думает, что если бы у него была причуда транспортного типа, он бы каждый день сюда приходил, чтобы вокруг только пахнущий влажной землёй и листьями лес, под ногами — огни города, а над головой — кроны деревьев и бесконечное небо. Или нет, тогда он бы просто сбежал далеко-далеко, чтобы отец его никогда не нашёл, даже если бы попытался. Или…       Ярко-голубой огонёк пролетает у самого лица Тенко, зависает над обочиной и, подпрыгнув мячиком, гаснет.       «…почудилось», — думает Тенко. На исходе дня что только ни привидится, особенно когда в сумерках начинают свои концерты цикады и светлячки.       Ещё один огонёк появляется у самой ладони Тенко, чуть тёплый и яркий, пляшет вокруг, будто обвивает невидимой нитью, будто пытается вести за собой. Зовёт, тянет, гаснет, вспыхивает снова. Один, второй, третий — Тенко трёт глаза и мотает головой, но вереница огоньков — или один, появляющийся и исчезающий снова и снова — не становится менее реальной, ведёт его к южному холму, к тому самому обрыву, с которого так хорошо виден город. Тенко следует за огоньками — сперва с опаской, затем ускоряет шаг, срывается на бег, бежит так быстро, что в груди и в горле неприятно жжёт. Тенко слабый — в доме с прогнившим полом особо не побегаешь, — но до самой вершины холма он добегает, не остановившись ни разу, хоть и спотыкался неоднократно, и только тогда позволяет себе упасть на траву возле целого ряда каменных фонарей-торо. Перед глазами прыгают голубые огоньки и расплываются цветные круги, сердце грохочет где-то в ушах, и Тенко не может понять, куда и зачем он так бежал, и несколько долгих минут ничего не может разглядеть и расслышать.       — ..вай! Вставай, ну же! Ну!       Тенко подпрыгивает на месте от звуков чужого голоса. Если его нашли…       — Ты меня напугал, — продолжает всё тот же голос — детский, мальчишеский. — Я уже подумал, что ты тут умер. Даже расстроился.       Тенко вертит головой, как перепуганная сова, пытаясь понять, кто с ним говорит. Голубой огонёк всё продолжает плясать вокруг его запястья, тянет к самому краю. Тенко медленно выдыхает. Отца здесь точно нет. И полицейских нет, значит, всё в порядке… Наконец, перед глазами перестают плясать цветные пятна, сменяясь пёстрой картинкой раскинувшегося внизу города. И невысокой фигуркой всего в паре шагов от Тенко.       — Ты меня игнорируешь, что ли? — в этот раз в голосе столько неподдельного возмущения, что Тенко становится совестно. Он делает ещё несколько глубоких вдохов и выдохов, окончательно собираясь с мыслями, и поднимает взгляд на собеседника.       И отшатывается к краю так резко, что едва не теряет равновесие.       Мальчик на вид чуть старше него — высокий и худощавый, с очень растрёпанными тёмно-рыжими волосами, с широкой и немного щербатой улыбкой. С очень яркими бирюзовыми глазами, того же цвета, что путеводный огонёк, за которым Тенко прибежал.       С жуткими ожогами, делающими его похожим на странно покрашенную куклу — или как будто части деталей не хватило, пришлось сшивать из разных лоскутов.       Полупрозрачный.       Призрак? Да нет, быть того не может… Или может? Или просто издевается? Или это Тенко, упав, слишком сильно ударился головой, вот и чудится всякое? Или…       — Ты меня видишь, — уверенно заявляет мальчик, не сводя с Тенко пристальный взгляд чуть прищуренных глаз. — Даже не прикидывайся, что нет! Собрав крохи воспитания, Тенко протягивает испачканную в земле ладонь для рукопожатия. Невежливо так шарахаться… Может, это у него причуда такая. Или… Да даже если и нет — он ведь не настроен враждебно, и Тенко впервые смог так успешно удрать от отца, можно и познакомиться, почему нет…       Мальчик вздрагивает, едва коснувшись его ладони — Тенко успевает только ощутить лёгкий холодок самыми кончиками пальцев, — отшатывается с придушенным хрипом. Его и без того изуродованное ожогами лицо искажается гримасой боли — такую ни с чем не спутать, каким бы изувеченным это лицо ни было. Тенко ли не знать. А мальчик даже не кричит — хрипит только, становясь всё более прозрачным, будто развеивается туманом — и Тенко становится холодно до стучащих зубов, и страшно до подскочившего к самому горлу сердца.       А затем мальчик выпрямляется, будто ничего и не было, и Тенко пытается проглотить сердце, чтобы упало, где ему там полагается быть, и не мешало дышать.       — Что, купился? — мальчик улыбается так широко, что лоскуты обгоревшей кожи только что чудом не отслаиваются. — Думаешь, раз я такой — разлечусь от прикосновения, да? Да не будет мне ничего, враки это. Смотри!       Тенко чувствует прохладу в том месте, где его плеча касаются полупрозрачные пальцы. Мальчик смотрит на него с лукавым прищуром.       — Мне было скучно, — говорит он, вальяжно растягивая гласные. — Всё, отомри, а то так неинтересно! Ты ведь хотел посмотреть на праздник — тут самое лучшее место, давай вместе смотреть? Кстати, тебя как звать?       — Тенко, — пересохшие губы двигаются еле-еле, а горло пересохло ещё сильнее, и Тенко приходится откашляться и повторить ещё дважды, чтобы получилось внятно.       — Девчачье имя, — мальчик смешно — жутко — из-за ожогов — морщит нос. Повторяет несколько раз его имя, будто пробуя на вкус. — Тенко. Хм. Тенко… Но ничего так. Звучит. Но всё равно по-девчачьи. Хотя выглядишь ты кошмарно.       — А тебя как зовут? — сипло спрашивает Тенко, решив не обижаться. Хотя уж точно не этому мальчику говорить о кошмарной внешности — у Тенко всего-то шрам на глазу, синяки и губы с подсохшими шкурками.       — А какая теперь разница? — мальчик пожимает плечами. — Хоронить нечего, на надгробной плите ничего писать тоже не надо.       Тенко смотрит на него выжидающе и немного расстроенно. Живой или нет, а если уж дружить — то имя знать надо. По крайней мере, ему так кажется. Мальчик несколько секунд смотрит на него в ответ. Хмурится, трёт шею. Наконец, роняет неохотно:       — Ну, Даби.       — Ты погиб в пожаре? — озадаченно переспрашивает Тенко. Наверное, ему надо говорить чётче — видно, его вопрос не расслышали, вот и…       — Можешь называть меня Даби, раз уж тебе так важно имя, — с лёгким раздражением повторяет мальчик, и Тенко хочет хотя бы немножко обидеться, но решает этого не делать. Мало ли, почему Даби не хочет говорить, как его зовут по-настоящему. Может, у него тоже девчачье имя.       — А как ты… Ну… — Тенко кусает и без того обветренные губы, думает, как бы задать вопрос, чтобы не обидеть — а то вдруг Даби вообще не захочет с ним водиться. — Ну, это…       — Сгорел? — с готовностью и какой-то неуместной гордостью подсказывает Даби, и Тенко, втянув голову в плечи, неуклюже кивает. — Своей причудой! Ты бы меня видел! Больно было, конечно, но как полыхало! Ты, когда сюда бежал, видел пожарище где-то в километре отсюда? Скажи, мощно!       Тенко не помнит, видел ли — весь его путь слился в одну ярко-голубую вспышку и ощущение горящих лёгких, но Даби говорит с такой гордостью, что Тенко не хочет его расстраивать.       — Если бы мой отец увидел, как горело, он бы точно больше не считал меня провалом, — добавляет Даби с неожиданной обидой в голосе, и Тенко вскидывает голову аккурат вовремя, чтобы уловить уже ускользающую с его лица горечь.       — Он у тебя… ну… плохой? — спрашивает Тенко, отчего-то чувствуя себя неловко.       — Почему «плохой»? — Даби удивлённо — иронично — вскидывает брови. — Герой!       — Тогда…       — Герои не всегда спасают, — пожимает плечами Даби. — И не всех. Да ладно, не будем о грустном, ты же сюда пришёл посмотреть на шествие! Давай, присаживайся, Тенко!       Даби садится на самый край обрыва и свешивает ноги, хлопает ладонью по земле рядом с собой. Тенко с опаской смотрит вниз — выглядит жутко, даже немного начинает кружиться голова, — но Даби смотрит выжидающе, и Тенко садится рядом, почти прижавшись плечом к его плечу, и лёгкая призрачная прохлада отлично скрадывает душную жару августовского вечера.       Они сидят на самом краю обрыва и болтают ногами, и просто болтают, и смотрят на пёстрый и сверкающий огнями город, улицы которого превратились в настоящие реки огней. И Тенко думает, что даже если отец заметит его отсутствие и крепко всыпет — оно того стоило.       — Ты приходи иногда, — просит Даби, когда огненные реки превращаются в ручейки, а затем и вовсе иссякают, а Тенко уже начинает посапывать у него плече. — Мне здесь очень скучно. С тобой повеселее.       — Приду обязательно, — обещает Тенко, с трудом сдерживая зевок. Вытирает о шорты испачканную землёй и зелёным травяным соком ладонь, протягивает Даби для прощального рукопожатия. — До встречи?       — До встречи, — улыбка у Даби щербатая-щербатая, немного жуткая из-за ожогов, но очень искренняя, а глаза чуть прищуренные, будто он не то лукавит, не то просто хочет спать. И ладонь прохладная, почти нематериальная, и Тенко скорее осознаёт, чем ощущает прикосновение…       И предельно чётко осознаёт, что что-то идёт не так.       Потому что в этот раз Даби не придуривается.       Потому что в этот раз его ладонь — полупрозрачная, призрачная — начинает рассыпаться серебристым прахом, и он широко распахивает глаза — невозможно-яркие, искристо-бирюзовые, — смотрит удивлённо и недоверчиво на свою руку, на Тенко, снова на руку. И пытается улыбаться — щербато и жутко, и искренности не остаётся, но остаётся что-то другое, чему Тенко не знает названия, потому что эта улыбка не вяжется со страхом — отчаянием — в глазах.       — Ты приходи иногда, — повторяет Даби, и Тенко не знает, дрожит ли это его голос, или просто шум крови в ушах так искажает звук, а на ладони Даби, уже почти рассыпавшейся, рождается такой знакомый голубой огонёк.       Тенко в панике прижимается спиной к фонарю-торо, упирается в него лопатками и ладонями. Он не может даже закричать — горло будто стянуло удавкой, или это сердце снова подпрыгнуло и мешает воздуху пройти, или это разлетающийся прах забивает рот и нос, не даёт нормально дышать, или…       Тенко прерывисто неровно дышит, хрипит — будто это не Даби рассыпается в ничто, а он сам, — теряет опору и падает на землю.       От торо остаётся лишь пыль и квадрат голой земли без единой травинки. И на самой земле остаются голые, лишённые травы отпечатки ладоней там, где он её коснулся. Тенко задыхается, он не хочет, не может смотреть — но и не смотреть не может. Потому что Даби смотрит на него. Потому что Даби улыбается — щербато и жутко.       — Тенко, не кисни! И оцени на обратном пути пожарище, я там дал жару!       Даби улыбается искренне, и оттого ещё более жутко. Тенко не отводит взгляд, пока от него не остаётся один лишь огонёк. От него. Вместо него.       Тенко смотрит на свои ладони. Смотрит на всё ещё живой, пульсирующий голубой огонёк. Бирюзовый. Пока ещё не угасший.       Пока ещё.       Тенко пытается снова начать нормально дышать. В горле стоит ком, но это совсем не сердце, и губы отвратительно-сухие, а глаза, наоборот, мокрые.       У него причуда совсем не транспортного типа. Но он всё равно будет сюда приходить. Может, не очень часто, но будет. Не ради леса и неба. И не ради огней города. Потому что обещал.       Потому что ему никто не сможет помешать.       Даже отец.       Тенко закусывает обветренные губы с такой силой, что из ранки начинает сочиться кровь.       Особенно отец.