Они все принадлежат Дому

      Череп сравнивает его глаза с вином. Седой в такие мгновения чувствует всей своей сутью, своими ногами, которых нет, как он в этом вине — тёмно-рубиновом, вовсе иногда и не на вино похожем — тонет. В эти моменты Череп, великий вожак, ходячая легенда принадлежит лишь ему одному. И дело не в амулете, в который Седой когда-то частицу души заложил; он и приворожить бы смог, да и не пришлось — Череп приходит сам, не стучит и заходит, игнорируя установленные правила.       Он перебирает потускневшее серебро чужих волос, скользит пальцами по бледной коже, делясь своим светом. Череп смугл. Череп поцелован солнцем. Седой практически видит корону из костей и света на его тёмной буйной голове, которая тоже иногда склоняется.       Легендарный вожак порой устаёт и позволяет сомкнуть глаза на чужих коленях. Седой в такие моменты лишь курить может, смотря куда угодно и не вслушиваясь в мерные вдохи-выдохи.       Седой слишком умён, чтобы понимать, что власть эта не для него и вообще — ни для кого.       Они все принадлежат Дому.       — Эта девчонка станет твоей погибелью, — говорит Седой в их следующую встречу, которые — как заложенные в амулеты искры того волшебства, в которое верят младшие — стали слишком редкими. Череп околдован и приворожён. И никакие амулеты Седого не смогут противостоять чарам Ведьмы.       Он не хочет врать самому себе. А ещё ему — самому мудрому жителю Дома — страшно. Самая Длинная Ночь в затылок ему дышит, путая белоснежные волосы. Седой чувствует запах крови, — не вина вовсе, — которую она принесёт с собой.       Череп дёргает уголком губ, зубоскалит.       — Это ревность?       Седой злится на него, потому что правда всегда глаза колет. Ревнует ли он к Ведьме, которая ходит, в отличие от него, и украдкой письма Черепу передаёт? Да, чёрт возьми.       Седой злится, потому что все его слова не возымеют никакого толку.       — Это предчувствие.       Он не говорит про цикличность своих дурных снов, от которых потом гудит голова и мелко дрожат пальцы, что даже закурить получается с десятой попытки. Седой почему-то рассказывает об этом Кузнечику, — окрещённому той же вездесущей Ведьмой! — который и не Кузнечик-то в будущем, а нечто, что переплюнет даже Черепа. И безрукий мальчишка, кажется, понимает его куда лучше всех здешних обитателей.       Наверное, Дом пытается его предупредить. Или показывает, что как ни поверни, — всё сложится именно так и нет иного исхода.       Как бы то ни было, они все принадлежат Дому.       — Ты сбегаешь.       — А ты никогда выражения не умел подбирать.       Череп стоит на пороге его комнаты, словно впервые в неё зашедший. Шарит взглядом по полкам, тумбочкам и кровати, будто так сможет угадать, что исчезло. Будто Седому отсюда что-то нужно.       — Ты бросаешь меня. В решающий момент, когда так нужен.       Седой держит на коленях аквариум с треугольными рыбами — единственное, что он с собой забирает из Дома, полного чудес и кошмаров. Рыбам всё равно, где быть — тут или в Наружности. Хотел бы Седой обладать их полным безразличием. Эмоции опустошают его настолько, что даже с Черепом сейчас ему говорить трудно. Он закрывается завесой сигаретного дыма, но даже так может разглядеть крапинки в чужих глазах.       — Я достаточно насмотрелся кошмаров. Не хочу стать свидетелем их воплощения, — говорит Седой.       Он не вздрагивает, когда Череп бьёт кулаком по дверному косяку.       — Чушь собачья! — тот рычит, и обезьяний черепок на цепочке скалится Седому с его шеи. — Ты уходишь, потому что…       — Из-за тебя с Ведьмой? — Седой усмехается, делая ещё одну затяжку. — Не бери на себя слишком многого.       Но это неправда. От выпуска дурно пахнет, гнилью да нечистотами, и это напрягает до постоянной настороженности. Но от такого не бегут.       — Я не хочу видеть твоей смерти, — добавляет он тихо.       Череп подходит ближе и садится перед ним на корточки, смотрит исподлобья, как делал всегда. Легенда Дома. Поцелованный солнцем, в чьей короне больше нет света — только кости.       — Откуда ты знаешь, что я умру? — кажется, что он вот-вот потянется рукой, чтобы ухватиться за прядь волос Седого, пропустить её сквозь пальцы.       — Знаю.       Череп смотрит ему в глаза и, словно как вечность тому назад, тонет. Седой видит, как расширяются его зрачки, вытесняя крапинки и сталь. Не этим ли обратной связью приворожило Ведьму?       — Я бы хотел, чтобы ты ушёл со мной, — говорит Седой. И улыбается, легко и горько. — Но ты ведь не пойдёшь.       Череп не отводит взгляда, не моргает, будто впитывая в себя каждое мгновение. Они оба чувствуют, как время просачивается песком сквозь пальцы.       — Не пойду.       Он не извиняется за это. Такого Седой точно бы ему не простил.       Череп приподнимается и прижимается к его губам своими.       Седой не смотрит ему вслед, отворачиваясь к зашторенному окну. Он знает, что Череп оборачивается напоследок, позволяя себе секундную слабость, чтобы после вновь надеть корону вожака.       Седой знает, но смотреть не может.       Через несколько часов он уедет отсюда навсегда, оставит Дом, всех его обитателей, его войны, старые и новые законы, всю его жестокость и изломанную любовь. Останется памятью в сотворённых амулетах, в рассказах младших по ночам и надписях на стенах под сотнями слоёв новых.       Этого достаточно, чтобы начать новую жизнь.       Этого всегда будет мало, чтобы забыть. Седой уверен, что глаза Черепа — серые с крапинками и тёмными колодцами зрачков — будут мерещиться ему ещё очень и очень долго.       И он почувствует, когда всё закончится, потому что Самая Длинная Ночь не обойдёт его стороной, где бы он ни был: в мире, непонимающем этого в полной мере, есть связи, чья сила нерушима. Седой это знает по собственному опыту.       Ведь они все принадлежат Дому.