***
Ньют стоял на пороге больницы и не понимал, зачем сюда притащился. Пару дней назад он получил письмо от знакомого доктора с просьбой срочно приехать. Это было странно, обычно так вызывали родственников раненного солдата. Но у Ньюта не было никого, война убила всю его семью еще в начале 1939, друзья же и знакомые либо были убиты на все той же войне, либо были в полном здравии. Доктор Макбет встретил Ньюта и незамедлительно повел к палате. Холл все еще не понимал, что происходит. — Химическая атака. Временная потеря зрения. Внутренние ожоги, — протараторил Макбет ненужную лейтенанту информацию. — Это его единственные личные вещи. Там твое имя. Подумал, тебе будет интересно. Доктор отдал потертый, местами грязный блокнот и удалился. Ньют узнал его. Это был тот паренек, который дал ему смысл вновь подняться в небо. Холл сидел у койки и не решался открыть блокнот. Все казалось таким загадочным. Почему парень, имени которого Ньют даже не знал, писал о нем. Лейтенант тяжело вздохнул и окинул взглядом забинтованного солдата. Гадкие последствия войны. «Интересно, чего больше на его теле, шрамов или родинок?» Ньют сидел у койки Томаса днями, прерываясь лишь на сон и пищу. Хотелось задать столько вопросов. Первые дни лейтенант просто читал письма, вникая в смысл, пытался прочувствовать и мысли писавшего. Потом он начал перечитывать их снова и снова. В них было столько жизни, переживаний и веры. Ньют хотел поскорее пообщаться с этим парнем. Через неделю Ньют провел черту после последнего, адресованного ему письма и начал писать письма Томасу. В тот день я паршиво себя чувствовал, возвращаясь обратно в небо. Я не видел смысла. Смысла во всей этой крови. Четыре года я уже убивал людей. Мне тогда так все это надоело, что даже закралась мысль разбиться или поддаться вражескому огню в очередном бесконечном бою. Но потом я увидел тебя, новобранца. Ты был таким напуганным. Стоял в строю и пытался скрыть дрожь. Твои глаза бегали по окружавшим тебя предметам и людям, быстро-быстро. Ты был похож на маленькую мышку в клетке. И тогда я понял, что не хочу, чтобы парни, с еще не перечеркнутым будущем познали вкус смерти. Я решил, что надо продолжать сражаться. За вас. За тебя. Спасибо, что вернул мне, почти стершуюся, цель. Пробуждение солдата было столь неожиданным, как и начало этой войны. Ньют, как обычно за последний месяц, зашел утром в палату, рассказывая своему молчаливому собеседнику о странном случае, случившимся с ним только что на улице. — Кто ты? Где я? Томас находился в шоке. Он ерзал по койке, норовил сорвать с лица повязки. Темнота заставляла его нервничать. Ньют подбежал к солдату, удерживая того за запястья. Не хотелось, чтобы парень навредил себе. — Кто ты? — крик отчаянья. Решаясь с ответом, Ньют медлил. — Твой ангел. Парень сразу стушевался, услышав ответ. — Я хочу снять повязку, — тихо произнес Томас, покусывая от нетерпения губы. — Ты уверен? А если… — Да, — твердо, — я хочу узнать, увижу ли я «солнце». Прямо сейчас. Я слишком долго ждал этого. Ничего не отвечая, Ньют отпустил солдата и позвал доктора. Макбет еще раз убедился в решении парня и начал медленно снимать бинты. Томас сидел тихо, лишь нервно кусал нижнюю губу в ожидании. Когда последний виток был убран, он сидел с закрытыми глазами, решаясь их открыть. Ньют попросил доктора уйти, дать им возможность побыть наедине. Макбет перед уходом так и не решился задать интересующий его вопрос. «Ты сможешь с ним справится, если он поймет, что больше никогда ничего не увидит, кроме темноты?» Холл сидел, наклонившись к койке и всматривался в Томаса, не считая нужным его подгонять. Эдисон решился прекратить эти мучения. Тишина давила, он даже не знал, находится ли Ньют в комнате. Парень закрыл глаза ладонью и открыл глаза. Темнота. И небольшие проблески света. Очередным шагом было убрать руку и найти Ньюта, наконец взглянуть на него. И понять. Ньют был таким же, как в их первую встречу. Только не таким уверенным. Он молчал и ждал, слегка перебирая, сцепленными в замок, пальцами. И он совсем не ожидал, что Томас резко наклонится и обнимет его. До хруста в ребрах, до вмиг взбесившегося стука сердца. Мягкая улыбка на лице Ньюта, ничего не значащее «Слава Богу» и объятия в ответ. Я шел на эту войну без сожалений, без шанса взглянуть назад на свою прошлую жизнь. Я думал, даже в какой-то степени надеялся, что умру. Там, в небе. Я не хотел гнить в земле. Мне нечего было терять. У меня не было семьи, не было друзей, которые бы жалели о моей смерти. Всем было все равно. Но ты дал мне надежду. Спасибо, Томми. Томас намеревался выбросить блокнот. Ведь он ему больше не нужен. Ангел рядом с ним, в этой маленькой квартире на окраине Лондона, которую Ньют получил после окончания войны. Никому не было дела до двух ветеранов, живущих вместе. Ньют наотрез запретил выкидывать блокнот с письмами. «Они адресованы мне, так что мне решать, что с ними делать». Ньют так редко злился, но в такие моменты Томас даже не мог ему противостоять. Эдисон не знал, где Ньют прячет блокнот. Лишь иногда видел блондина, курящего на балконе и перечитывающего письма. Томми, это последнее письмо, которое я, втайне от тебя, пишу тебе. Это конец блокнота, но не конец нашей истории. Прошу тебя, расскажи, что творится с тобой. Я же вижу, ты что-то скрываешь от меня. Твое поведение тревожит меня. Ты же уже понял, я не могу без тебя. Мы стали едины. Ангел нашел свои, оторванные войной, крылья. Неотвратимые последствия войны стали проявляться. Томас все чаще просыпался ночью, терялся в пространстве и не понимал, где находится. Одной ночью Томас проснулся от раската грома. Капли, бьющие по крыше, показались ему артиллерийским обстрелом. Эдисон пошарил рукой по кровати, рядом с собой. Ньюта не было. В голову закрались ужасные мысли. Неужели на них напали? Ньюта забрали? Томас попытался встать с кровати, но с грохотом упал на пол, скидывая руками лампу. Ноги его не держали. Но он не сдавался, снова и снова пытался вставать, направляясь к двери. В таком состоянии его встретил Ньют, вернувшийся с кухни. Он сразу понял, что происходит с Томасом. Холл уже давно научился различать припадки. Те дни позади, когда первые разы Ньют не понимал, что делать с таким Эдисоном, как ему помочь. Ньют подошел вплотную, взял лицо Томаса в ладони и заставил смотреть в глаза. — Я с тобой. Ты слышишь меня? Все кончилось. Мы выиграли, — пытался донести Ньют до израненного сознания солдата. — Я с тобой, — легкий поцелуй, как в сказке. Он возвращает Томаса. — Прости, — Эдисон заикается и начинает дрожать. Ньют лишь дарит легкие, быстрые поцелую и молчит. Он знает, что это не вина Томаса. Ему незачем извиняться. Они вместе переживут это. Томас успокаивался, приходил в себя и радовался каждой минуте, проведенной вместе с Ньютом. И не мог сказать лишь одного. Не мог поведать Ангелу, что он начал терять зрение. Что Ангел единственное, что он хочет видеть перед тем, как его глаза навсегда окажутся во тьме.Часть 1
15 марта 2018 г. в 17:18
Единственный и последний раз он видел тебя в тот день. Хотя нет, не «последний». Томас не любил это слово. Оно как бы само по себе говорит, что вы больше не встретитесь. Больше подходит «крайний». Да, так определенно лучше.
Крайний раз ты заметил его в Винсе. Томас стоял в строю и в очередной раз убеждал себя, что не зря пошел на войну. Он просто не мог оставаться дома, за океаном, зная, что тут погибают ребята, отдают свои жизни за наш общий мир. Томасу надоело чувствовать себя трусом, читая очередные вести с фронта.
Мать рыдала, удерживая Томаса за рукав рубашки. А он не мог остаться. Не мог смотреть ей в глаза и сказать, что, возможно, они больше не увидятся.
Да, Томас боялся. Он и не отрицал. Он шел в неизвестность, подгоняемый своим извращенным чувством долга.
Томас не помнил какое было число, день недели, светило ли солнце. Запомнился лишь едкий страх, сковавший его. Он стоял в строю, ждал распределения на фронт и даже боялся представиться, что будет дальше.
Наверно, ты заметил этот его страх. Может в глазах или, когда ты увидел его дрожащие руки, которые он все пытался спрятать.
Ты прошел мимо, похлопал его пару раз по плечу и подошел к командиру, перекидываясь с ним парой слов. Томас оторвал глаза от своих начищенных сапог и впервые увидел тебя. Со спины. Он еще даже не осознал, что твой простой жест успокоил, прогнал страх.
Уходя, ты обернулся, подмигнул ему и пообещал наблюдать за ним с неба.
— Разрешите обратиться, сэр.
— Разрешаю, — командир даже не поднял голову в сторону Томаса, продолжая чиркать на листах.
— Кто был тот человек, с которым вы говорили?
Командир замер, прервал свое занятие и обратил на солдата свое внимание. Томас сглотнул. Не хотелось получить наказание за своевольные вопросы. Но выбора не было.
— Ньют Холл. Лейтенант 350-й эскадрилья Королевских ВВС. Эти ребята — ваш воздушный щит, так сказать, — командир усмехнулся и вернулся к своим бумажкам.
Ты продолжал свой путь, а Томас удивленно смотрел тебе вслед, нарушив приказ стоять смирно.
Привет, Ангел.
Как ты там? Демоны еще не наскучили?
Томас начал писать письма тебе вскоре после того, как попал на фронт. Ему было так страшно. А воспоминания о тебе — единственное, что его успокаивало и давало силы бороться.
Томас не отсылал их тебе. Боялся ответа. Он даже не знал, помнишь ли ты его. Или он остался одним из многих, которых ты оберегаешь там, наверху.
Все письма к тебе он записывал в небольшой блокнот со слегка пожелтевшими страницами.
Я бы хотел, чтобы ты оставил что-то на память о себе. Какую-то безделушку. Я бы смотрел и вспоминал о тебе. Но ты оставил мне только воспоминание.
Когда же я снова увижу тебя, мой ангел-хранитель?
Томас бы хотел написать тебе стих, но с рифмой он не дружил.
Он бы хотел написать тебе песню, но Тереза, подруга детства, услышав однажды его пение, зажала уши ладонями и выбежала из комнаты. «Том, я тебя, конечно, люблю, но если не хочешь спугнуть свою любовь, никогда больше не раскрывай рот. Разве что, только для того, чтобы сказать, как сильно ты любишь этого человека» — иронично заметила подруга.
Иногда, сидя в окопе, Томас делал бумажных журавликов из вырванных листов, держал их на раскрытых, перепачканных грязью, ладонях и мечтал. Что вот, стоит еще немного подождать и эти бумажные птицы оживут и улетят к тебе навстречу.
Рядовой Джонс смеялся над потугами Томаса и приговаривал: «Ну улетит он. И что? Ангел твой получит их, раскроет, а там пусто. Ты бы хоть „Привет“ написал».
А он молчал в ответ. Томас хотел отправить тебе не слова, а части своей души. Те, в которых еще живет надежды и любовь. Те, которые еще не поглотила война. Томас чувствовал, как с каждым днем он все больше превращался в бездушную машину для убийства. Он хотел, чтобы ты сохранил все светлое, что осталось в нем. А по окончанию войны, он бы пришел за своими «пазлами», требуя обратно. Ты бы улыбнулся и сказал, что ты и есть та часть, которой ему не хватает.
Хей, Ньют. (Или может лучше называть тебя лейтенант Холл?)
В последнее время меня не покидает одна мысль. Какие у тебя были крылья до металлических?
Точно, не белые. Слишком яркий цвет, выедающий глаза. Тебе он не подходит. Ты бы не хотел навредить людям, смотрящим на твои прекрасные крылья.
Все-таки, я думаю, они были у тебя пепельного цвета. Ты можешь смеяться и говорить, что он тоже в своем роде белый, но я так не считаю. Твои пепельные крылья выражали бы возрождение. И совсем не важно, чего, тела, сознания, чувств, жизни, души…
Томас много раз извинялся перед тобой за то, что писал такие глупости. Он не хотел, чтобы ты знал, скольких людей они убивают, сколько трупов вокруг него, сколько патронов он истратил, сколько шрамов на его теле. Это такие незначительные количественные показатели, даже не стоящие твоего внимания.
Он не хотел, чтобы ты знал, как лейтенант недавно приказал им рыть братскую могилу. Ребята умерли от химической атаки, их нельзя было возвращать.
Томас не о чем не думал, копал, выполняя приказ. Его слезы смешались с дождем и грязью и он уже не понимал, плачет ли или глотает дождевую воду. Среди тел Томас замечал знакомые лица и вспоминал, как недавно шутил с этими ребятами, играл в карты и просто курил в минуты тишины. Но он чувствовал облегчение. Среди этих трупов точно нет тебя.
Томас редко попадал в лазарет, но старался там долго не находиться. В последнее время даже внутрь не заходил. Томас все время блуждал взглядом от одной койки к другой, изучая лежавших. И боялся, что на одной из них лежишь ты, умирая.
Я бы лучше послушал, как там в небе. Облака такие же белые, похожие на вату? А солнце такое же яркое? Как хорошо меня видно сверху?
Если ты замечаешь, то я иногда машу тебе, надеясь, что ты смотришь на меня.
Томас хотел бы быть художником и запечатлеть твой образ. Каждую свободную минуту он бы рисовал тебя, выводил очередную линию твоих губ, носа, подбородка, волос, чтобы каждая черта отпечаталась в его памяти. Потому что, ему кажется, он начинает забывать, как ты выглядишь. Ночами он пытается сохранить в памяти хотя бы твою улыбку. Может, Томас и, правда, забудет тебя, но он точно знает, что, когда вы встретитесь, он вспомнит.
Пару раз Томас просил знакомых фронтовиков, художников самоучек или бывших рисовак нарисовать твой портрет. Эдисон доставал из памяти все детали твой внешности, которые запомнил, даже ничего не значащие для остальных мелочи, типа родинки на левой скуле. Описывал твою улыбку, надеясь, увидеть ее хотя бы на рисунке.
Но все было не то. Томас гневно смотрел на получившиеся портреты. Злился больше на себя, чем на сослуживцев. Эдисон яростно разрывал рисунок, втаптывая куски в грязь. Все не это. Они даже и близко не изобразили тебя.
Томас так же быстро успокаивался, как и вспыхивал, кидал беглые извинения и уходил покурить. Нужно было писать тебе очередное письмо.
Я скучаю по тебе. Во снах мне снится наша встреча, но я никогда не вижу твоего лица. Лишь спину. Ты идешь вперед, не оборачиваешься, даже когда я кричу твое имя. Я пытаюсь догнать тебя, но все тщетно.
Один раз я добежал, схватился за меховой воротник твоего бомбера, потянул на себя, и ты исчез. А я остался стоять с кожаной курткой в руках.
Сослуживцы Томаса лишь смеялись, считая тебя плодом воображения. Но они понимали его. Нельзя выйти из этой войны полностью нормальными и вернуться к прежней жизни. Тут у каждого своя фронтовая истерия.
Томас и сам начинает поддаваться, думать, что ты лишь ошибка его мозга, глюк. Но он не перестает писать.
Иногда его окопные друзья тоже черкают пару строк тебе, пишут, чем они сейчас занимаются, чем их кормили в последний раз. Некоторые, более начитанные и все замечающие, любят писать про самого Тома, особенно как тот выглядит, когда пишет очередное письмо. О его сдержанной, усталой улыбке, подаренной листку блокнота.
Привет, Ангел Томаса. Понятия не имею, кто ты, но этот парень очень ждет встречи с тобой. Дождись его.
Ты бы видел, как этот парень дуется и бесится, когда мы забираем его блокнот. Письма тебе — самое дорогое, что у него есть на этой войне.
Если этот парень перестанет улыбаться из-за тебя, мы найдем тебя Ангел и вправим мозги. Даже не думай разбить сердце этого солнечного парня. Он улыбается даже тут, в редкие тихие минуты, которые наступают в этом аду.
Томас радуется как ребенок каждый раз, замечая в небе железных ангелов и бежит за ними, пока они не исчезнут. И он до сих пор верит, что ты оберегаешь его. Томас уже полгода на этой войне.
Он пишет очередное письмо, когда понимает, что не видит. Перед глазами темнота. Вокруг крики, нарастающая паника. Томас в отчаянии, он не понимает, что происходит. Может ему все это снится или он уже умер?
Последнее, что он успевает сделать — положить блокнот во внутренний карман и пожалеть, что не дописал последнее письмо.