спелый

в заблёванный притон тэён входит так, как аид в тронную, почесав цербера за ушком; бросает пакет белого тем, кто уныло ловит бледного меж подушек маленьких диванов и меж тел люминесцентных трапов. у тэёна лицо такое побитое, важное, он ждет внимательно, пока кубло аскарид скинет все мятые бумажки на стол. его не раздражает – это смешно и немного неловко: несчастно роются в передних карманах, прогибаются неуклюже, чтобы достать из задних, медленно возвращаются в исходное положение. у тэёна саднит сломанный нос. он дергает того парнишу, что меньше всего похож на животное, и говорит: «разровняй кэш»; торчок ему внемлет и тянет лапы к столу, аккуратно устраняя пальцами неровности на бесценном куске бумажки, увлечённо выравнивает купюры. тэён стоит весь из себя в анабиозе, будто в царских одеждах и с короной, что режет лоб, только у тэёна там, на лобешнике, – стихийная дыра, сейчас мозг вытечет и всё, пиздец, землетрясения, торнадо и цунами. торчки крутят себе трубочки и вдыхают душистое, а парниша всё разминает и разминает. тэён смотрит на него выжидающе и раздирает себе кожу ногтями на шее, чтобы голова так сильно не болела. — это откуда ты такой побитый взялся, милый? – голос подает суррогатная дама в тоненьком купальничке, сидит с вырезанными во имя самоотсоса рёбрами и не особо крупным стояком, светящимся из-под желтых бабских трусиков. — это фармацевты так рецепты проверяют, — бормочет и бросает ухмылку в бездну; в царстве мёртвых аид болтает только с персефоной, но эта старая мойра могла бы лишить его очередного шанса иронично пошутить о том, что все они тут – эти порочные долбящие души – смертельно больны. парень бросает пачку ровненьких деньжат, тэён подбирает их со стола, складывает наполовину и сует в дальний карман – во-о-от так. разница между аидом и тэёном в том, что аид заработал только невроз, а тэён – невроз и деньги. вот он уже собирается сваливать как можно быстрее, потому что еще секунду – и сблюет от запахов и самоненависти, но задерживается, чтобы наклониться мягенько к временному помощнику и спросить: — а ты чего пассуешь? занюхивайся тоже. парень хмыкает и шире открывает глаза, демонстрируя не огромные, как бездны, а суженные до потрясающих размеров зрачки, а потом говорит сипло так, монотонно: — а я такой ерундой не занимаюсь. я только по вене бью. милашка. *** чтобы быть зажигалкой, нужен газ — но не пропан или еще какой-нибудь, а газ с звучным имечком метилфенилэтиламин в крайне белом порошочке. тэён знает – он смотрел тот дурацкий диснеевский мультик, где аид был злой и горящий синим пламенем, а еще очень несчастный, запертый всеми в обстоятельствах, которые он не выбирал или что-то такое. вот этот аид мультяшный – это он, горящий, как красивая автогенная зажигалка. но джэхён – это, сука, истребитель. и выследивший же его по какому-то пути, забревший прямо в травмпункт, где тэёну всю ночь кроили порванный лоб и вправили сломанный нос, а еще забинтовали костяшки и колени, и даже супом больничным накормили, хотя он давно уже забыл, что еда имеет вкус и свойство нравиться, а не быть необходимой для поддержания жизни. и вот в травмпункте, среди случайных неуклюжих, джэхён стоит так, как может только аполлон, но запрятавший в подкладку штанцов пакет своей волшебной пыльцы. а у тэёна в его кожаной куртке, на которой отлично теряются пятна крови, спрятан красивенький перламутровый балисонг, прямо за пазухой, где-то рядом с огромной дырой, о которой он, конечно же, никакой медсестричке не расскажет, сколько бы доверия она не вызывала. тэён поправляет ртутно-серебряную цепь на шее и внимательно слушает. а слушать-то что? джэхён говорит: — соли, колёса, грибы, лины, порошки, жидкости, марки, чаи, корни, сативы, индики и прочее говно, как же это скучно! «скучно» джэхён говорит так по-быдлански, выговаривая вместо «ч» – «ш», и ему не скучно на самом деле, а скушно; тэён продолжает: — и к чему ты клонишь? тэён приводит его в свою клёвую большую квартиру, что досталась ему от длительного и неприятного сотрудничества с барыгами, – это их он ласково фармацевтами зовет – и глупыми самолечащимися. у него дома ни одной фотографии, две пустые комнаты и одна, в которой только кровать да шкаф. сидят они на такой же пустой кухне, но тэён – не самый гостеприимный хозяин, ни чаю, ни кофе, ни вкусностей. — давай людей убивать? — пошел нахуй отсюда. тэёну мёртвых хватает сполна. он в отражениях и зеркалах видит такого каждый день. да он же аид, – стонущие в посмертной агонии несчастные тела уже давно вошли в привычный курс дня, они гудят в дырявой, будто решето, голове и молят о пощаде, а тэён ведь не может, но если бы мог – нет гарантий, что хотел бы. и, вообще-то, тэён в завязке. — иди нахуй, тупица. — тогда продай мне. — что? джэхён бросает «сам знаешь что» и смотрит ошалело, как голодный волк. тэён фыркает – ни ханки, ни геры у него нет, только маленький пакетик фена на три дороги для себя любимого. он достает его из кармана черных джинс вместе с небезызвестным свитком кэша и бросает на кухонный стол. тэён – не самый гостеприимный хозяин, но самый лучший барыга; у джэхёна возле ребёр ствол тёплый, он вытаскивает его и осторожно оставляет рядом с наркотой и деньгами. интересуется: — картина маслом? — с маслом, бля, — ой, какой же он злой, а. ведь мало того, что какой-то мудила забрался на его район без лишнего вопроса, мало того, что сейчас вдохнет его кровью залитый бензедрин, мало того, что рассыпает своих блох вокруг, так еще и предлагает всякий антиморализм – какого чёрта, это ведь только тэёнова работа. — хочешь колумбайн, детка? тэёна не пугают сроки и камеры – он и так уже сдох давненько, а мёртвые дважды в ад не ходят, он демон с красными пальцами и сигаретными ожогами вместо глаз; джэхён, в свою очередь, не боится просто потому что он дурак. он хочет быть незыблемым, запечатленным в истории, как на плёночной фотке, а искать сложные пути, чтобы войти в историю – это не для таких, как он. будто чарльз мэнсон, что умер, тэён зализывает раны давних событий и свершений, и в джэхёне он находит себя – тоже ведь хотел быть ведущим, а не ведомым. у джэхёна уже комната плывет случайными глитчами, и лицо тэёна зареванное пропадает точно так же. а тэён ловит то, что словить не должен был никогда – музу. вдохновение ошеломляющим грузом тянет его на са-а-амое дно, к затонувшим круизным лайнерам и бомбам эпохи второй мировой, и он позиционирует джэхёна как цветок в узи, что сейчас разъебет ему голову, и наставляет вспотевший лоб. джэхён бормочет невнятно что-то о разбитых сердцах, коленках, сломанных скейтах, напрягшихся венах и прочем дерьме. и он твердит, противно растягивая гласные: влюбился, как девчонка, влюбился в ебанного хастлера, которому только хуй в задницу и молли в зубы – и всё, хватит. и тэён хочет ответить: — смешно, если думаешь, что это важно. и тэён хочет сказать: — смешно, если думаешь, что это не твой проеб, ну. но на деле тэён говорит: — и прикончить его хочешь, да? джэхён ухахатывается, будто они сидят и смотрят дурацкие фильмы с джимом керри и смеются до слез так, ровно как было бы, если бы они не были мёртвыми там, или хотя бы полудохлыми. допустим, — хочу. и добавляет: — тайских проституток никто не жалеет. и тэён осознает, о ком твердит джэхён, и не понимает, что такого в этом тайском мальчике увлекательного было обнаружено. тэён знает не от третьего лица, а сам знаком с тем самым в близком ключе, но он же до пизды – – скучный, джэхён, – мямлит, лёжа щекой на холодном столе. – скучный, жеманный, банальный, даже слова нормально сказать не может, всё – постановка, что ты в нем нашел? – харизму. – тупица. пошатывается, встает, достает бутылку с водкой, разбавленной чёрным чаем, и вливает в глотку – джэхён оценивает это пустотой своих глаз и говорит тихо так, едва слышно, что тэён раз – и проблюется, а тэён знает, что проблюется, и делает это потому что после первого убийства всегда накрывает приступом невольной рвоты, и джэхён должен привыкнуть к запаху, явно. суррогат пролезает по горлу тяжко, будто кусок хлеба, а выходит равнодушно легко. тэён безучастно выблевывает желчь на пол, на кухне гадко кислой блевотиной воняет, но джэхён такой спокойный, будто это норма, так и должно быть – он же летает в вену, а там часто таким промышляют. тэён вражески на него смотрит, посылает раза три и отплёвывается желчью, ждет, что джэхён скажет: нет, парень, я пас, иду домой топить радугу в ложке и улыбаться, зачем мне это дерьмо, нахуй тебя, иди лесом, иди продавай свои лекарства малолеткам, навещай фармацевтов, живи своей жизнью, не убий. но джэхён вместо таких желанных строк выдает: — ага, ну. и добавляет: — ты же понторез обычный, ли тэён. так его же не ли тэён зовут! все дебилы долбящие знают его как аида – ноунейм ли тэён никому не нужен, но кто точно знал его хорошо – это же был... — так говоришь, в хастлера влюбился, хочешь прикончить? джэхён ухахатывается снова. а тэён ради своего авторитета готов хоть в рай подняться и отмудохать бога, каким бы он сильным не был; ли тэён живет в его голове и вот тут, на этих страницах, но это уже совсем другое дело. и даже не помнит он, честно говоря, под чем таким был, что проститутке рассказал о своих головных болях и межпозвоночных демонах. но факт остается фактом – вот какой-то недоебанный и еще какой-то неуравновешенный знает, что он не аид, не бог, не владыка подземного царства, а жалкий человечишка, несчастное слепое зевсово создание. у тэёна на вечер нет планов – посылки с гидраэкспресса он поставляет по субботам и воскресеньям, а понедельник – божий день. и в понедельник – божий суд, спонтанный до несчастности, необдуманный до нелепости, но какое кому дело до того, что стоит за божьим приказом, божий приказ – закон. он оглаживает холодный чёрный металл ствола, нежится от взаимоотдачи оружия, тонет под джэхёновым пустым взглядом. и ухахатывается уже он. — ты серьезно думаешь, что мне важны смерти, ну? и джэхён утверждает: — а какой тогда толк в природе твоего царства, – и выдает тэёново любимое. – ну? а никакой. нет смысла богом смерти быть без смертей, без агонии и насилия, без сломанных напополам людей, без вкусно хрустящих костей и мёдом брызнувшей крови – нет смысла с человеком, для которого бог – не бог. тэён валяет красиво и важно тоненькую дорогу и затягивается, пополняя иссякшие запасы пороха. джэхёна он когда-нибудь передознет его несчастной герой или дождется, когда всё его тело сгниет, а этого, отвратительного, убьет прямо сейчас. и джэхён хитрый – будто титан – улыбается так честно, насколько может. важно. и стремятся на суд. джэхён – это истребитель, остальные – истребленные.