Минутная стрелка, поблескивая при противном для глаз серебристом отсвете электрических лампочек, остановилась на двадцати минутах, ознаменовав скорый приход полуночи. Хельга откинулась на спинку стула и сладко потянулась. Затвердевшие мышцы отозвались пульсирующей болью в области шеи и плеч — сидеть почти пятнадцать часов в сутки — занятие непосильное даже для девушки, что уж говорить о тридцатипятилетней женщине, пусть и в самом расцвете сил!
Усталый вздох ударился о холодные стены. Вокруг окружал унылый пейзаж. Деревянная поверхность завалена цветастыми папками и скомканными бумагами, там же мерцал монитор ноутбука. Дополняло картину аля «типичный офисный планктон» медленно погибающее растение возле продолговатых отдраенных дочиста французских окон. Откуда оно здесь вообще взялось — ей было невдомек, наверное, принес кто-то из партнеров по бизнесу или цветок оказался посланником Божьим, дабы украсить скудность помещения, с чем, собственно, растение не справилось, благополучно провалив возложенную на него миссию.
На самом деле женщина любила свою работу.
Даже очень. Особенно первое время, когда после университета, будучи молодой, но отнюдь не наивной ромашкой, ее карьера стремительно возросла вверх в геометрической прогрессии. Влиятельные люди стали считаться с ее мнением, а фамилия Патаки зазвучала на устах простых граждан. Просто в последнее время внутри что-то противно посасывало. Раньше она бы назвала данное состояние: «Душа болит», написала бы пару слащавых стишков, а сейчас только и приходилось, что излечиваться написанием бесконечных отчетов да бутылками полсухого вина.
Пробило полночь. Хельга деловито цокнула каблуком о пол и, подхватив новую кожаную сумочку, унеслась по ступеням вниз.
На улице со всех сторон сияли яркие огни. Каждое здание вовсю изгалялось, зазывая ночных посетителей к себе, устанавливая все больше рекламных щитков, приправленных креативом сверху, как лишний сахар на сдобной булочке. Из-за всего этого изобилия тошнота подкатывала к горлу. Слишком слащаво.
...А муж скорее всего ждет на кухне, глядя на то же загрязненное небо Хиллвуда, от одиночество водя пальцем по столу и приготовив стакан молока, который та, вернувшись, выльет в канализационные трубы. От затянувшихся мыслей Хельгу отвлекла машина, с ревом промчавшаяся мимо.
— Куда прешь, болван?!
Усталость смешалась с гневом. Перед глазами сеткой всплыл немой укор мужа, ставший уже привычной картиной, и женщина решительно затормозила на проспекте, опрометью войдя в ближайший кабак. Бармен за стойкой обвел маслянистым взглядом женскую фигуру и тихонько присвистнул.
— Если хочешь сохранить челюсть и остатки мужского достоинства, придурок, то, будь добр, соедини свои костяшки воедино, пока я не решила помочь тебе в этом. Усек?
— Полегче, мисс.
— Я миссис, — поправила яростно та. — Миссис, — уже тише добавила Хельга, подойдя к зеркалу возле туалета. Светло-розовый элегантный костюм отлично подчеркивал хрупкую талию и должен был оттенять радужку глаз, однако сейчас лишь выделял глубокие синяки, свидетельствующие о длинных бессонных ночах.
— Мда, старушка, тебе просто необходим сон, — приняла решение Хельга и как могла протерла ледяными каплями тонкие скулы. Пряди волос выбились из прически и промокли, напоминая сейчас нити паутин. Усмехнувшись, она прищурилась: зеркало все в разводах, вот потеха, видел бы кто из ее подчиненных — суровая Хельга Джи Патаки стоит в прокуренном помещении посреди недопитых стеклянных бутылок, в которых отражались отсветы диско-шара! И, разумеется, ее просто обязан был кто-то увидеть. Кто-то из знакомых, например, как…
— Хельга?
— О, именно об этом я и думала, черт возьми. Вечно ты появляешься не вовремя, Петерсон.
Не оглядываясь, она посмотрела в отражение, фокусируясь на продолговатой мужской фигуре. Стинки неуклюже поправил ворот клетчатой рубашки и подошел ближе, мягко касаясь пальцами острого плеча.
— Давно не виделись. Я даже соскучился по тому, как ты связываешь «черт возьми» с моим именем, Хельга. Может… — он совсем как в детстве потер шею ладонью, после чего спрятал ее в карман. — Выпьем по бокалу вина? За встречу. Заметь, морковный сок не предлагаю.
Она удивленно приподняла бровь. В уголках глаз Стинки виднелись тонкие морщинки, совсем как у нее. Почему-то это оказалось решающим фактором в данном вопросе, и женщина вдруг весело улыбнулась, заявив:
— Ну, а почему бы и нет?
Стинки сделал заказ, и оба уселись на пошатывающиеся стулья. Локти липли к клетчатой скатерти. На стакане Хельга обнаружила остатки чужой красной помады, однако это не имело ровно никакого значения, пока мужчина, в котором с каждым движением все больше проскальзывали знакомые мальчишеские черты сидел напротив. От этого ей хотелось смеяться, откидывая голову назад, пристукивать кулаком по деревянной поверхности, плескать жидкость на собственный костюм, говорить о какой-то ерунде и смеяться-смеяться-смеяться, тысячу раз смеяться!
— Только не говори мне, что ты до сих пор обожаешь этот дурацкий лимонный пудинг, Стинко.
Мужчина насупился, и прогундосил:
— Не называй его дурацким. Я думаю, что на самом деле, пудинг — это дар свыше.
— Помню я твои дары и голоса свыше. То тыкву надо вырастить с размером с три головы Арно… — она на мгновение запнулась. Дернула плечом и принялась якобы увлеченно протирать бокал. Стинки убрал руки со стола, при этом издав странный чавкающий звук, и внимательно вгляделся в ее лицо.
— Как у вас дела? Я слышал, что вы поженились.
— О да. Поженились, — небрежно махнула Хельга. — Не так давно родила сына, так он копия папаши, такой же репоголовый и святой.
— Ты все еще считаешь Арнольда святым?
— Он чист как попка младенца Фиби, а ты бы видел, как она носится со всеми этими присыпками и еще какой-то хренью, о которой я понятия не имею. По-моему, ее Джордану прямая дорога на телевидение рекламировать идеальность круглых ягодиц.
— Разве тебе не хочется так же? Как его зовут?
— Артур. Почти как Арнольд, только Артур.
— Ты счастлива, Хельга? Ты этого хотела?
Женщина, наконец, подняла усталую голову и вперилась взглядом в его лицо, будто изучая собеседника.
— Счастлива. Почти счастлива, только нет.
— Что ты чувствуешь?
— Я на сеансе психотерапевта? Не знала, что фермер переквалифицировался, — огрызнулась Хельга по привычке, но тут же стушевалась. Помолчала. Будто тщательно прожевывая следующее слово, которое так и рвалось все эти годы наружу. Покрутила подушечками пальцев по ободку бокала.
— Опустошение.
— Опустошение или разочарование?
— Наверное, разочарование. Все же разочарование.
— В чем? Ты ожидала большего от этого брака?
— Арнольд святой. Что можно было еще?
— Ты так усердно говоришь о его святости этой ночью, что мне кажется, будто ты пытаешься убедить в этом не меня, а себя.
Под столом послышался топот ног, которыми Стинки начал постукивать, задумчиво уставясь вдаль, где бармен демонстрировал свои умения жонглирования бутылками.
— Ты, — вдруг начал Петерсон, выделяя каждое букву так четко, обволакивая их в маленькие острые ножики: — Ты уверена, что когда-нибудь любила его? Арнольда?
Ты
уверена,
что
когда-нибудь
любила
ЕГО
— Что? Я!..
— Или это было всего лишь восхищение? Ты обожествляла каждую жеванную резинку, которая была у него под языком. С самого детства ты не ощущала тепла и жаждала любви, жаждала дарить свои эмоции кому-то, и ты выбрала объектом первого попавшегося человека. Если бы тот злосчастный бант похвалил я — ты испытала бы те же эмоции ко мне? Ты бы бегала за мной? Ты бы вдыхала запах моего шампуня, умирая от счастья? Откуда тебе знать, что это была правда любовь, а не иллюзия, созданная на твоей жажде любви?
— Ты…
— И поэтому ты ощутила разочарование. Твой объект оказался вовсе не Богом.
Ты уверена
Ты уверена
Ты уверена
…Как он выслушивает других
Запах его волос и ее пьяный бред, первый крик ребенка с родинкой за левым ухом, совсем как у него и…
Скрипнула ножка стула.
Шлеп!
— Да, мне сложно!
Ее грудь тяжело вздымалась от нахлынувших чувств. Все те мысли, что Хельга запирала внутри, где-то на задворках подсознания, внезапно оказались на воле, заставляя каждую клеточку ее тела рваться на части. От этого хотелось удавиться или удавить его — человека, что невозмутимо потирал вмиг покрасневшую щеку от удара. Подвыпившие люди с любопытством смотрели на пару молодых людей. Молчание затянулось. Она прикусила губу, глубоко вздохнула, затем снова уселась.
— Я не говорю, что он разочаровал мои ожидания, но… Порой меня раздражают даже самые незначительные детали, к примеру, как он оставляет след от своих губ после молока на кружке — и меня это выводит из себя, а потом я ощущаю себя кругом виноватой. Он ведь святоша, а я…
— Ты и так хорошая.
— Но я не могу быть просто хорошей. Каждый хренов раз меня жрет совесть, что я эдакая стерва, которой всего мало. Я устаю. Я засиживаюсь на работе допоздна, лишь бы не чувствовать этой стервозности на своей коже, но она становится моей частью, ее уже и мочалкой не отодрать. И сын… Я его люблю, но... не знаю. Я ничего не знаю.
— Кризис среднего возраста, Хельга.
— Это всего лишь алкоголь, Стинко.
— Может, тогда ко мне? Проведешь эту ночь со мной?
Он невзначай задел ее коленку своей. Хельга презрительно фыркнула и изо всех сил наступила на ботинки каблуком.
— Ты вырос охренительно наглым малым, парень. — Бормотнула она, пока мужчина сложился пополам от боли. — Я… люблю его, Стинки. Правда люблю.
— Может, попробуешь перейти из фазы слепой любви в настоящую любовь, где партнер видит недостатки супруга? Он вовсе не святой, Хелл. Он как и ты — обычный человек, со своими заморочками.
— О да. — Вдруг поморщилась Хельга. — Он не снимает носки на ночь. Это отвратительно.
— Тебя это раздражает?
— Порой это даже смешно.
— Не бойся показать себя. — Стинки выпрямился. — Ты… особенная.
— Когда говорят об особенностях, обычно это означает инвалидность человека. И откуда тебе-то знать какая я, Стинки? Говоришь так, словно не было всех этих лет без тебя.— Хельга подмигнула ему, вгляделась вглубь глаз. — Иногда… у меня такое чувство, будто ты — это я. Как если бы я смотрела сейчас в отражение зеркало. И ты всегда появляешься, когда нужен мне. Хей, Стинки, ты вообще существуешь или ты мне мерещишься?
— Как тебе будет угодно, Хельга.
*
Она на покачивающихся ногах уселась в такси. Почему-то мысль о несуществовании Петерсона не казалась такой уж бредовой. Возможно, сказывалось вино, а может, наоборот сиюминутной трезвость. Потертое сидение приятно оцарапывало кожу, а мелодия 80-х убаюкивала. Хельга дрожащими от волнения пальцами набрала знакомый вызубренный наизусть номер и произнесла на одном дыхании:
— Хей, репоголовый! Слушай сюда внимательно. Ты полный придурок, раздражающий своим занудством, но я тебя люблю. Ты усек или мне повторить, а?!
Тишина.
Пожалуйста, лишь бы не было поздно. Судорожный вдох.
— О… я просто слегка удивлен, Хельга. Ты давно не говорила такого. И… Тише, Артур, тише. Люблю тебя. Я люблю тебя. — повторил он. — Алло, ты слышишь? Я люблю тебя, Хельга.
Пожалуйста, услышь меня.
