22 октября

      Каково это — жить, не зная в какой момент нить твоего существования оборвется и сознание погрузится в непроглядную тьму? Каково это — наслаждаться каждым днём и не думать о сроке, оставшемся на твоём веку? Каково это — не знать, что ты умрёшь молодым, и не бояться запланировать что-то грандиозное на будущее? Чуе очень интересно каково же всё это. Он не знаком с такой, казалось бы, лёгкой и безмятежной жизнью. Он знает — его часы стремительно отмеряют время жизни, приближая циферблат к нулю. Из года в год он чувствует всё ближе дыхание смерти за своей спиной, она делает шаг за шагом, окутывая его жизнь холодным ожиданием.       Накахара единственный в мафии, кто умрёт рано. Ну хотя… Мелких сошек он в расчёт не берет, так что… да. Он умрёт раньше остальных. Он знает, он с юности терзается этой ношей. Вот хотя бы Дазай — постоянно пытается самоубиться, потому что знает, что жить будет до старости. Наверняка женится… Наверняка заведет детей. Разве может Чуя не злиться на него за это? Он, Чуя, на самом деле так любит жизнь! Он безмолвно радуется каждому восходу солнца, он наслаждается любой, даже самой паршивой погодой, он коллекционирует вино и смотрит старые фильмы, но он умрёт совсем скоро, а Осаму будет жить, даже если не видит в этом интереса и ценности. Чертовски несправедлива судьба. Разве может Чуя, зная свой срок жизни, завести семью? Да ладно семью, хотя бы даже отношения?! Нет, он не позволит себе. Слишком велика цена. Чем больше его будет держать на этом свете, тем тяжелее будет уходить. И он даже не хочет представлять каково было бы тому, кто стал бы его парой. В прочем, избежать сердечных мук он уже не сможет — словно в издевке судьба подсунула ему Дазая. Самовлюблённого, невыносимого, противного… Обаятельного, красивого, умного. Он трепетно хранит его наглый образ в своём сердце, но рычит и отталкивает его обладателя при любой возможности, потому что получить взаимность — означало бы разрушить обе их жизни. Лучше никогда не попробовать сладкий плод, чем умереть, не насладившись им вдоволь. По крайней мере так судит Чуя.       Дата смерти Накахары известна лишь одному человеку в мафии, кроме босса — Коё. Его наставница, почти ставшая ему старшей сестрой, на самом деле знает о нём куда больше, чем кажется со стороны. Когда он хочет выпить и хоть немного выплеснуть чёртовы чувства — направляется именно к ней. Молча заходит ближе к ночи в её комнату с бутылкой вина, закрывает за собой дверь на замок и она, чем бы ни была занята, откладывает всё и уделяет вечер тому, что для неё значит больше, чем просто подопечный. Что-то вроде младшего брата. По этим двоим не скажешь, но они близки Они не говорят об этом вслух, не признаются друг другу в родственной близости, не благодарят — всё это где-то на ментальном уровне понятно обоим. Ей известно всё — о смерти, о чувствах, о страхах, столь тщательно скрываемых за коркой полного равнодушия. Так что Одзаки лишь привычно пригревает юношу на своем плече, под рукавом широкого халата, позволяя ему проявить слабость. А после он уходит под покровом ночи и всё становится как прежде.       Осаму знает, что будет жить до глубокой старости и может в коей-то мере позволить себе вольную юность, веселую молодость и лишь после что-то важное, кроме призвания, на что стоит положить жизнь. Длинную и полную удовольствий. Он не спешит с серьёзными решениями, они могут подождать, он слишком молод, чтобы связывать себя оковами… Чуя нравится ему. Нравился с первой встречи — яркими голубыми глазами, мягкими, вьющимися, словно пламя, волосами, пылким нравом и низким бархатным голосом. Это казалось наваждением. Юношеской игрой гормонов. Но никак не глубоким чувством. И Дазай позволяет себе лишь ненавязчивые заигрывания, по-детски обманчивые подколы и попытки задеть, вывести на эмоции. А после одного из заданий они оказываются в одной постели — неожиданно для них обоих — и Накахара отдаётся ему с таким жаром, словно в последний раз. И Осаму тонет в этой пучине, падает ещё глубже, но на утро находит лишь холодные простыни на второй половине кровати. А напарник ведет себя как ни в чём не бывало, только что-то во взгляде его обжигает. Проходит время, и они снова здесь, предаются страсти, распаляют свои глухие чувства, разжигают огонь внутри и Дазай не отпускает, крепко обнимает любовника, уложив в своей кровати. А утром Чуя, словно боясь возможного разговора, просит его не усложнять и оставить всё как есть. — Это просто секс. Нам не обязательно спать вместе или что-то ещё, — он сам не хочет останавливаться лишь на интимной близости, он хочет душевной, но понимает, как тяжело ему будет после уйти. Осаму решает не спорить и легкомысленно сообщает, будто так и планировал. У обоих на сердце остаётся неприятная, давящая тяжесть. Они не планируют что-то менять. Пока.       Несколько раз Дазай видит любовника выходящим ночью из комнаты Коё и в голову закрадываются подозрения, а сердце скребет глухая, мучительная ревность. Он не может спросить прямо, потому лишь молча задавливает это, лишь более, порой, агрессивно шутит. А потом происходит непоправимое — он решает уйти из мафии и исчезает из жизни Чуи на четыре года. А Накахара только тяжело сжимает в пальцах бокал с вином, раздавливая стекло, давясь безмолвным, душащим отчаянием, пряча, словно ребенок, лицо на груди наставницы той ночью. Впрочем, он понимает, что так будет даже лучше.       Четыре года… Как много и как ничтожно мало. Этого времени хватило Чуе, чтобы изменить свою жизнь, но не измениться. Чтобы забыться, но не забыть. Он с головой ушёл в работу, выполняя свои задания с особым тщанием. Легко идти в бой, когда знаешь, что не умрёшь сегодня. Глушить сердце хорошо чужой кровью.       Ни один из них не ждал этой встречи, возможно даже… не хотел её. Ворошить прошлое — это немного не во вкусе этих двоих, но так в их стиле. Дазай всё-таки оказался в плену мафии, а Накахара вернулся с очередной миссии точно в нужное время и совершенно не удержался, услышав о том, кто сидит в их подвале. Он убеждал себя не ходить, но в то же время… За годы отсутствия напарника юноша очерствел, его руки погрязли в крови, а сердце покрылось коркой грязного льда. Он убедил себя, что это желание отомстить за то, что пользовался им, за то, что предал. Наказать не бывшего любовника и тайного возлюбленного, а бывшего напарника и соратника. Того единственного, кто мог спасти его шкуру от собственной способности. Того, кого нельзя было заменить — ни в мафии, ни в его жизни. На самом же деле Чуя просто хотел снова посмотреть в его глаза, вспомнить как это было когда-то…       Конечно, Осаму был слишком хитрым и слишком наглым придурком, чтобы всё пошло по плану Чуи. Ночь после ухода Дазая из мафии была последней, когда он приходил в комнату Коё. После этого он просто стиснул все свои мысли и чувства железным обручем и никого в них не впускал. В этот раз ничего не изменилось. Переживать эмоции от встречи он остался один.       Изменилось всё немного позже, когда Мори решил свести двух бывших сильнейших напарников против общего врага. Чуя даже почти забыл, что это такое — его Порча. Он не пользовался своей силой несколько лет и ему вмиг показалось, что это чертова свобода, словно всё это время он был скован по рукам и ногам, словно в его рту был кляп, а ноздри забивала пыль… Порча будто давала свободу, но забирала жизнь. Тело наполнялось неизъяснимой силой, но незаметно угасало. Доверить свою жизнь Осаму было так же легко, как если бы тот никогда не уходил. Между ними что-то не менялось.       В этот раз они снова оказались в одной постели лишь потому, что Чуя ослаб и не мог в полной мере дать отпор — именно так, по крайней мере, он говорил самому себе, убеждая себя что не остался прежним слабаков, делая вид, что вовсе не предался полузабытым чувствам. Но всё же он был достаточно сознательным и взрослым мальчиком, чтобы понимать в глубине души — он снова позорно сдался. Невозможно было не растаять перед этим голосом, томно произносящим его имя, и этими руками, оглаживающими бледную кожу слишком чувственно, чтобы не пожелать продолжения.       Дазай не забыл о Чуе за время работы в агентстве, но воспоминания притупились, а чувства поугасли, уступая место попыткам изменить свою суть, но остаться собой. Встреча в плену у мафии заставила его память окрасить яркими красками тусклые изображения прошлого… Накахара похорошел — возмужал, но остался всё таким же красивым, повзрослел, но не утратил своей несравненной юношеской вспыльчивости, стал сильнее, но всё так же слабнет перед своим бывшим напарником. Осаму чувствовал это. Но более всего он чувствовал, что его собственные чувства пробиваются сквозь насыпанную поверх почву, словно ростки камелии. Он должен был повернуть время вспять или… Или снова заполучить в свои руки этого упёртого парня.       Он почти забыл как любил запах этой нежной кожи, как сходил с ума от небольших бледных ступней, как распалялся от хрипловатых стонов… Он помнил, но почти утратил вкус этих воспоминаний. Пылкость Чуи была несравнима ни с чем другим — даже ослабший после боя он был великолепен в сексе: он отдавался полностью, оставлял следы зубов на теле, и ни одной женщине Осаму этого не позволял. Но Чуе никогда не нужно было позволение… Это было словно в впервые, хоть уже бывало раньше. На этот раз под утро исчез уже Дазай.       После того случая они встречались ещё несколько раз, в основном «случайно», но пару раз Осаму назначал встречу на нейтральной территории под каким-нибудь совершенно глупым предлогом и, даже зная, что это очередная уловка, Накахара всё равно приходил, проводя вечера и следующие за ними ночи в компании бывшего напарника и их общего прошлого, смешавшегося в бурный коктейль с настоящим.       Очередная встреча должна была стать особенной. Так они оба решили. Детектив наконец решился на серьёзный шаг в своей жизни, а мафиози убедил себя наконец разорвать эту связь. Времени почти не осталось. — Вина? — Ты его ещё и с собой носишь, Чу? Не боишься стать алкоголиком? — Ой да пошёл ты, — Накахара как-то глухо, но беззлобно усмехается, доставая из верхнего шкафчика кухни в небольшой квартире, снятой на эту ночь, бокалы. Принесенная бутылка вина — одна из лучших в его коллекции. Он уже одиннадцать месяцев, как перестал беречь их. — Давай поговорим, — взгляд лазурных глаз скользит по лицу Дазая, а пальцы пододвигают к его краю стола один из бокалов. Второй Чуя тут же подносит к лицу, рассматривая напиток на свету. Вино красиво играет бликами даже в блеклом свете ламп — его оттенок порой мелькает в кофейных глазах напротив. Аромат — вторая важная составляющая — прекрасный букет фруктовых запахов, терпкий и чувственный, словно поцелуй, с которого обычно распаляются их с Осаму чувства. Маленький глоток — просто чтобы прочувствовать и оценить вкус. Вкус дорогого, выдержанного вина несравним ни с чем другим, он наполнен сладостью и пряным послевкусием. Как каждая их встреча с Дазаем. — Давай не сейчас? — собеседник явно не настроен на разговоры. Он тоже лишь пригубляет напиток, а после забывает его на столе, делая несколько шагов навстречу любовнику, чтобы настойчиво накрывать его губы поцелуем, выбивая из головы любые мысли о чем-либо, кроме него. Свободной рукой он отставляет бокал с вином из чужих пальцев на стол. Алкоголь совсем не обязателен, чтобы опьянеть.       Страсть, которая переполняет обоих, всегда быстро разжигает огонь между ними. Им вовсе не нужна кровать — они используют любую поверхность, причём не всегда горизонтальную. И порой они даже не раздеваются до конца. Чуя думает, что это адский костёр. Дазай полагает, что это райское пламя. Они оба сгорают, но только один знает как скоро дотлеют их кости. — Будь моим, Чуя, — это срывается с губ так легко, словно в сотый раз. Накахара замирает — его словно бьёт электрическим током от этих слов. Он полуобнажённый сидит на подоконнике, упираясь в тот руками, а затылком в стекло, за которым стоит полуночная темнота. Они не зажигали в комнате ламп, так что видят друг друга лишь в очертаниях лунного света. Осаму стоит напротив, всё ещё меж его ног, но уже так не пошло, а осторожно обнимает его за спину, покрывшуюся вмиг мурашками. — Что ты сказал?.. — Я сказал, что хочу чтоб ты был моим Чуя, что у меня к тебе чувства. Может это и звучит как-то… Словно в каком-то мелодраматичном фильме, но я давно хотел это сказать, — Дазай зарывается носом в волосы на чужой макушке, нежно касается кожи головы и наслаждается запахом. Только в этот момент, в тихой ночной темноте, расслабленные после двухчасового секса они могут быть такими… Открытыми. — Не надо. — Что? — непонимание сквозит в тоне голоса. Или ему кажется, или это действительно звучит это не то чтобы абсурдно, но совершенно странно, — Хочешь сказать, что не любишь меня? Брось, Чуя, я знаю, что это не так. Я же чувствую. Ты всегда меня любил. Дазай точно уверен в том, что Накахара его чувства разделяет, а ведь он никогда не ошибается. Тогда что? Чуя вжимается лбом в ключицы напарника, дышит медленно, словно нехотя, но не двигается с места, не отталкивает, просто продолжает сидеть неподвижно. У него дрожь идёт по рукам от осознания, что его грёбанные чёртовы чувства всё-таки взаимны. И он всё-таки сломает им жизнь. — 22 октября этого года, — голос звучит тихо и спокойно, словно у его обладателя сейчас внутри не ломается с болезненным хрустом так долго выстраиваемая корка льда. Он понимает, что должен сейчас сказать, иначе нельзя. — Это что? Ты назначаешь нам дату свадьбы уже через месяц? — Дазай смеётся приглушённо и бархатисто. Это не тот смех, который он изображает, когда ведет себя как идиот. И не тот, от которого по телу мурашки, нет. Он спокойный и мягкий, но в нём чувствуется налет беспокойства, — Чуя?.. — Это дата моей смерти. В комнате на несколько минут повисает гнетущая тишина, тяжелая, словно свинец, давящая на уши. Дазай не может поверить в услышанное, хотя скорее не хочет. Он тянул с этим так долго, а в итоге просто опоздал. Потерял несколько лет жизни, променял на иллюзию каких-то устремлений, в то время, как нужен был совсем в другом месте. Но он знает — этого уже не изменить. В голове обоих творится хаос, и в то же время царствует холодная пустота, и никто не решается более произнести ни слова. Осаму подхватывает Чую под бёдра и уносит в комнату. Он собирается заставить его на эту ночь снова забыть о приближающейся дате.       Оставшийся месяц они провели вместе — Дазай не спрашивает желания Чуи, он просто решает сам. Он просто переезжает в его квартиру почти без вещей, объявляясь на пороге следующим вечером. А Накахара, в свою очередь, даже не возражал. Именно когда конец оказался так близко, когда костлявая с косой уже дышала в спину, он осознал насколько он боится и безумно не хочет умирать. В полной мере почувствовал как мало успел и как многого лишится. Как же тяжело и больно ему оставлять здесь столько всего нужного и любимого. Дазай заставляет его не думать, перенимает всё внимание на себя, даёт почувствовать себя нужным. Они не только занимаются сексом, но и много говорят. Узнают друг друга в некотором роде заново, с других сторон. И каждый из них корит себя мысленно за то, что не рискнул раньше. Только сейчас Накахара понимает, что если бы он не знал об отмеренном ему сроке, он мог быть счастлив на несколько лет дольше. Он говорит о том, что устал. А Осаму жалеет, что собственная свобода оказалась ему в нужное время важнее того, что люди зовут любовью. — У тебя сегодня есть работа? — Чуя лежал в постели, одетый лишь в чужую длинную ему рубашку, а Дазай как раз вернулся из кухни с парой бокалов вина, протягивая один из них возлюбленному, но прежде прикасаясь к его губам своими. Сквозь окна в помещение пробирались первые лучи утреннего солнца. Они не ложились спать. — Да, ты же знаешь. Я готов использовать Порчу без тебя… Я знаю, что моя судьба умереть именно так. Босс сказал, что либо так, либо он может подключить Кью, а сдохнуть от его способности я точно не хочу, да и выстрел в голову не слишком славная смерть, — он морщится и делает небольшой глоток вина из бокала, умещая голову на чужом плече, — Это похоже на какую-то слезливую грёбаную драму, но… Спасибо, Дазай. Спасибо за это время. Жаль что только сейчас я могу без сомнений сказать, что люблю тебя. — Я люблю тебя, Чуя, — Осаму, чуть склонив голову, мягко прижимается к чужим губам с привкусом алкоголя коротким поцелуем, ощущая себя разрывающимся на части. Внутри него словно что-то сломалось и рухнуло вниз вместе с бокалом вина, выскользнувшим из ослабших пальцев мафиози и расколовшимся об пол на множество осколков. — Прости меня, Чу, но я эгоистично решил, что не хочу, чтобы ты умирал мучительной смертью, но ты ведь герой, ты не согласился бы, — дыхание Накахары уже остановилось. Яд, что бывший мафиози добавил в чужой бокал, действовал быстро и совершенно безболезненно. Дазай даже не заметил, что в уголках его глаз застыли мёртвые слёзы — он давно разучился плакать, но сейчас ему было правда больно. Телефон на прикроватном столике подал признак жизни и он, дотянувшись, поднял трубку, даже не глядя на имя звонившего. — Мори-сан? Чуи сегодня не будет.