Разговор

Долгий, невыносимо долгий день подходил к концу. Сгущались сумерки, люди разошлись, и широкая лестница дворца опустела. Четверо великих мушкетёров, герои Франции, ушли в вечность, и на этот раз — навсегда. А их дети остались на бренной земле, и каждый из них нашёл себе место в этот тихий вечер. Анри и Жаклин делились друг с другом чувствами и поцелуями в одном из отдалённых покоев дворца. Рауль, ослабленный долгой дорогой и раной, которая лишь по счастливой случайности не оказалась смертельной, удалился, чтобы отдохнуть. Что касается Леона и Анжелики, то они... Дочь Портоса сидела на скамье, затерянной среди просторов парка, Леон лежал рядом, положив голову на колени сестры. Анжелика задумчиво перебирала его светлые спутанные волосы. Оба тихо переговаривались. — Знаешь, сестра, я до сих пор не верю, что это не сон, — говорил Леон. — Кажется, завтра я проснусь — и всё будет как прежде. Казарма, Кольбер, красный плащ, и снова куда-то нестись, за кем-то гнаться, и я — бастард, не знающий своего отца... — Это не сон, — Анжелика улыбалась, хотя глаза её всё ещё блестели от слёз, пролитых после ухода Портоса. — Ты же видишь меня, я здесь. Я тебя никогда не оставлю. Ты же помнишь, что сказал папа? — «Береги сестру, сынок». — Ты будешь беречь меня, а я — тебя, — Анжелика снова улыбнулась, вспомнив, как они сделали остановку на пути к дворцу. Леон тогда протянул новоприобретённой сестре руку, помогая спешиться, а Анжелика бросилась ему на шею и обняла так крепко, как только могла. Она слышала, как д’Артаньян окликнул её брата: — Леон, теперь-то вы, надеюсь, присоединитесь к нам? — Не могу, господин д’Артаньян, — стоило увидеть, как изменилось после этих слов лицо Анри и как поспешно Жаклин схватилась за шпагу. — Почему? И тут Леон не смог удержаться от улыбки. — Сестра не отпускает. — Анжелика, отпусти брата, — хохотнул Портос, — а то не дай Бог задушишь! — Прости, — смущённая Анжелика под общий смех разжала руки и отступила на пару шагов. Теперь, когда они никуда не спешили, она могла обнимать его сколько душе угодно, но отчего-то стыдилась, подозревая, что Леон не любит долгих объятий и других бурных проявлений чувств. «Как же много я не знаю о своём брате», — Анжелика в очередной раз провела рукой по его волосам. Какие же они всё-таки спутанные — ни один гребень не расчешет... — Знаешь, а ты мне с самого начала понравился, — призналась она. — Когда пришёл тебя арестовывать? — хмыкнул Леон. — Нет, ещё раньше, на празднике. Я видела тебя в толпе, ты был таким грустным и одиноким, и мне стало так тебя жаль... — Впервые слышу такое о себе, — заметил он. — Обычно мне говорят, что я выгляжу грозно. — И грозно тоже... немного. Папа тоже выглядел грозно, для тех, кто его не знал, но я никогда не боялась. — Расскажи мне о нём, — попросил Леон. Лицо Анжелики осветилось улыбкой. — Он научил меня драться, ездить верхом и ругаться, — заметив на лице брата удивление, она поспешно добавила, — ругаться он меня не учил, просто иногда у него вырывалось какое-нибудь крепкое словечко, и он говорил, что мне никогда не следует его произносить. А ещё он много шутил — я помню, что часто смеялась, когда мы с ним разговаривали. Он рассказывал про своих друзей — Атоса, Арамиса и д’Артаньяна, про их приключения, а я мечтала, что когда-нибудь тоже буду сражаться, защищать Францию, и он похвалит меня. Он называл меня красавицей, — в этот момент глаза её засияли особенно ярко, и Леон подумал, что его отец был прав, тысячу раз прав. Анжелика немного помолчала, смахнула рукавом несколько слезинок и продолжила уже более сдержанно. — Знаешь, меня к тебе сразу потянуло... я как будто что-то почувствовала. Во время праздника я всё стояла и смотрела на тебя... Даже не слушала, что говорят Рауль и Жак... то есть Жаклин. — Ты же монахиня, тебе нельзя засматриваться на мужчин, — усмехнулся брат. — Ой, да ладно тебе! — она беспечно махнула рукой. — А потом, когда вы и Жак... лин дрались на берегу, мне было страшно, что он... она тебя убьёт. За него... неё я тоже боялась, но не так сильно. Знаешь, как я обрадовалась, когда всё закончилось хорошо! — Если не считать пригоршни песка, брошенной мне в лицо. — Ох, Леон, неужели ты её до сих пор не простил? — Простил? Я-то, может, и простил бы, а они простят меня? Жаклин — за то, что пытался убить её, Анри — за то, что убил его отца... — Нет, нет! — Анжелика взмахнула широкими рукавами как крыльями, вскочила со скамьи так резко, что чуть не скинула голову брата со своих колен — Леон едва успел сесть. — Ты же не знал... Он же не знал, что Арамис — его отец... Арамис же потом вернулся, и они встретились... Арамис же тебя простил! Она выглядела одновременно смешной и благородно-возвышенной в этих попытках защитить Леона от поступков, совершённых им самим. Глядя на неё, он почувствовал какое-то странное ощущение — смесь жалости и восхищения, и ещё что-то, что невозможно определить — как обрывок, ускользающий при пробуждении. «Может быть, так возвращается способность любить?» — Они тебя полюбят, — Анжелика стиснула руки так крепко, что сама поморщилась от боли. — Мы все будем дружить, как когда-то дружили наши отцы, мы будем защищать Францию и короля с королевой, — она размашисто перекрестилась. — Они тебя поймут, и ты их поймёшь, ты узнаешь, какие они хорошие, — она снова села на скамью. — Леон, ты мне веришь? — Да, — он смотрел не на сестру, а куда-то в синеву вечернего неба, где уже загорались первые звёзды, и откуда, должно быть, наблюдали за своими безрассудными детьми их столь же безрассудные родители. — Верю, хотя это и звучит... странно. — Ты хотел сказать «безумно», да? — она немного успокоилась и снова заулыбалась. — Вокруг случилось столько всего безумного, что только оно и кажется мне правильным. — Может быть, — кивнул Леон. — Тебя это не удивляет? — Меня уже мало что способно удивить. — Не зарекайся. Может, я тебя ещё удивлю, — она отчего-то засмеялась, но тут же вновь стала серьёзной. — Леон, послушай, — сестра погладила его по щеке, и от этого движения Леон внезапно вспомнил де Круаль, но сейчас вместо холода перчатки он ощущал живое тепло кожи, а вместо настороженных кошачьих зеленоватых глаз видел ясные, в которых плескалась голубизна дневного неба. — Я была единственным ребёнком, мама рано умерла, папа часто уезжал, и я иногда чувствовала себя очень одинокой, — её губы задрожали, но она справилась с собой и продолжила, — поэтому я счастлива, что у меня есть брат. Я люблю тебя просто за то, что ты есть, понимаешь? За то, что ты мой брат и сын моего отца, за то, что ты помог спасти сокровища, за то, что ты такой храбрый и ничего не боишься, — её голос дрожал, по щекам бежали слёзы, но Анжелика не отводила сияющего взгляда от лица брата. — Я тебя никогда не брошу, никогда, — она всхлипнула и замолчала. Леон, потрясённый услышанным, стёр тыльной стороной ладони слёзы сестры с такой осторожностью, словно Анжелика была сделана из хрусталя, как те самые драгоценности из пресловутого ларца. Некоторое время оба молчали, и в сумерках было слышно только тяжёлое дыхание. Наконец Леон заговорил — очень медленно, подбирая слова и не находя их: — Ты была права. Тебе удалось меня удивить. Мне никто никогда не говорил таких слов. Пару раз признавались в любви, но это всё не то... Анжелика, сестра моя, — он произносил слово «сестра» так, будто только от количества его повторений зависела их родственная связь. — Знаешь, я ведь никого в своей жизни не любил. Был уверен, что не умею любить. А теперь появилась ты... Ты — первая, кому я говорю, что люблю, — он замолчал, тяжело дыша, словно только что вышел из боя. — Ох, Леон! — Анжелика прижалась головой к его плечу, брат приобнял её. Они молчали, но в молчании этом не было неловкости — просто все возможные слова уже были сказаны. Впоследствии никто из них не мог сказать, сколько времени они провели, сидя на скамье и глядя в тёмно-синее бархатное небо. Только когда потянуло холодным ночным ветерком, и по телу Анжелики пробежала дрожь, они очнулись. — Тебе пора, сестра, — мягко сказал Леон, поднимаясь и подавая ей руку. — И мне тоже. Завтра мы снова встретимся. — Но я же ни о чём тебя не расспросила! Столько тебе не рассказала! — всполошилась Анжелика. — Расскажешь. И я тебе расскажу. Всю жизнь я буду тебе обо всём рассказывать. И они медленно пошли прочь из парка, освещённого голубовато-серебристым, нездешним светом луны.