Чистое золото

       Каждый человек видит этот мир по-своему. Для кого-то он сплошной и серый, как кусок гипсокартона, который установили в середине комнаты, преградив прочий свет. Другие же видят его живописным и ярким, и стремятся насладиться каждым мгновением. Для Лоика же мир был цветным. Каждый год, день, человек имели свой определённый цвет. Они уходили, исчезали, оставляли парня — и за каждым тянулся этот красочный, цветной отпечаток.       Иногда это приносило дискомфорт. Порой становилось трудно обращаться к определённому цвету после конкретного человека, словно своими брошенными словами и поступками они отвращали саму красоту и сочность оттенка. Это всё равно что любить розы за их бархатистость и аромат, но не сметь на них даже взглянуть из-за невыразительного красного цвета. Поэтому бельгиец взял себе за правило: не соприкасаться с людьми, чей цвет был страстно притягателен и ярок. Он позволял себе лишь издалека им любоваться, как чем-то бесконечно прекрасным и непозволительно хрупким. Не сметь дышать и тронуть, а только смотреть.        Монс Сельмерлев был избалован вниманием. В своей родной Швеции он был знаменит, любим и желанен. Ему не нужно было прилагать каких-то особых усилий: он легко мог завладеть кем-либо, влюбить в себя, а после, наигравшись, уйти. Ведь, идя к нему, каждый знает, что, как только появится кто-то более удачливый и интересный, страстный швед уйдёт. Полностью равноценный обмен — обожание и желание соприкоснуться с идеальным в обмен на недолгое покровительство во время и бесконечно огорчение после. Сам же Сельмерлев вовсе не считал себя гнусным любовником, ворующим сердца на ночь. Он ведь никого и ни к чему не принуждал; просто не скрывал, что по натуре он — харизматичный обольститель.       — Вот чем тебе Мари не угодила, не пойму никак, — жаловался друг певца. Монс иронично улыбнулся уголком губ и пожал плечами:       — Да всем угодила, просто не сложилось, — он поднял бокал виски. — Не сошлись характерами.       — То с одной не сошлось, то с другой не склеилось. Так и будешь один ходить.        Мужчины сидели в небольшом баре гостиницы, радуясь, что страны-финалисты уже определились, и теперь можно немного передохнуть.       — Не пей много, тебе ещё побеждать, — засмеялся Лиам, всё-таки настойчиво отбирая бокал и со звоном поставив его обратно.       — Победишь тут, — усмехнулся Сельмерлев. — Такие асы собрались!       Лиам недоверчиво уставился на друга, потом сам резко осушил его бокал и, закашлявшись от хмельной горечи, переспросил:       — Мне сейчас показалось, или ты всерьёз признаёшь, что тут найдутся и получше тебя? — он задумался. — Но нет, не спорю, участница из России тоже сильная, и ничего так по себе…       — Я не только о ней, — Монс приподнял одну бровь, пальцами указывая на столик подальше, — тоже неплохие соперники.        Лиам слегка обернулся, чтобы незаметно узнать, о ком говорит певец.       — Но текст у тебя лучше, — не согласился он.        Монс лающе рассмеялся, потом вдруг удивлённо взглянул в сторону входа и, лихорадочно схватившись за свой пустой бокал, поднял и стал вертеть его на свету, смотря сквозь плотное, почти непрозрачное стекло. Лиам непонимающе уставился на мужчину, гадая: не алкоголь ли вдруг ему ударил в голову? Он вытянул руку, коснулся плеча и тихо позвал:       — Монс…        Певец отнял бокал от лица и странно блестящими глазами посмотрел на него. Потом, словно смутившись, уставился на тусклые лампы и с деланным равнодушием заметил:       — Поверь, есть тут один… Вот у кого точно текст шикарный!        Лиам завертелся в поисках «того самого», которого заметил друг, но так и не смог кого-либо разглядеть.        Монс Сельмерлев нисколько не лукавил, говоря те слова в баре. Был один человек, которого он точно считал лучшим и достойным главного приза. Вот только самого Монса «лучший и достойный» просто не желал замечать, всячески избегая.       — Лоик, снова репетировал? — улыбнулся он уголком губ, наблюдая за парнем, который при виде его принялся лихорадочно нажимать на кнопку лифта, не давая шведу пройти. Но Монс ловко успел проскочить внутрь и теперь обворожительно улыбался бельгийцу.        Нотте равнодушно изучал металлическую поверхность, стараясь не замечать мужчину.       — Лоик, ты не ответил. Репетировал? — допытывался швед. Бельгиец отвернулся, сжимая губы. — Прекращай меня игнорировать. Это неприятно.       — Нет. Гулял, — выдавил Лоик. К его счастью, двери открылись на нужном ему этаже, и он собрался было быстро выскочить, но Сельмерлев не дал ему этого сделать. Он схватил его руку, сжимая пальцы, и, хитро сузив глаза, спросил:       — Может, прокатимся ещё парочку этажей?       Лоик рвано задышал, на щеках выступил лёгкий румянец — скорее от гнева, чем от смущения. Он выдернул руку и с нажимом ответил, быстро разворачиваясь и буквально вылетая из лифта:       — Я занят!        Двери за ним закрылись.        Монс любил дразнить этого молодого парня. Хватать вот так вот его за руку, или подходить незаметно, когда они в зале, и жарко шептать ему на ухо, почти касаясь губами мочки. Тогда Лоик обычно отскакивал, принимался краснеть, но сразу же сквозь зубы сердито шипел, прося так не пугать и вообще не доставать его.        Но вот этого-то швед сделать как раз и не мог. Сердце заливалось соловьём, когда Нотте смотрел на него — строго, почти обиженно, и нервно сжимал губы. Иногда мужчина гадал, как же поступит бельгиец, поцелуй он его прямо сейчас, такого рассерженного и смущённого. Наверняка вспыхнет, прямо как роза, и застынет, а потом может и по лицу дать за все свои мучения. Конечно, в самых смелых фантазиях мужчины Лоик ответно целовал его, а может, позволял себе и что посмелее…        Монс усмехнулся. Рисковать не хотелось.       — Какой-то ты слишком довольный, — заметил Лиам в репетиционном зале. — Финал завтра, а ты всё веселишься.       — Но не плакать же мне от этого, — Монс осматривался в поисках одного небезызвестного бельгийца. — Надо наслаждаться жизнью, — сделав другу знак, он на время исчез в толпе, пока не оказался в парочке метров от Лоика. Парень стоял, прикрыв глаза, с текстом собственной песни и что-то шептал. До Сермерлева долетали обрывки строк из его песни.       Он медленно подошёл к нему, изучая длинную, нежную шею и, не удержавшись, прочертил по ней линию кончиком пальца. Лоик резко развернулся, широко раскрывая глаза. Заметив улыбающегося шведа, с невинным видом изображающего, что он всего лишь изучает потолок и лампочки, покраснел и злобно фыркнул.       — Не отвлекай, — хрипло попросил он, поворачиваясь спиной и утыкаясь в свои листочки.       — Мне просто скучно, — пожаловался Монс, снова вплотную подходя к парню и смотря на его листочки, заглядывая из-за его плеча.       — Ничем помочь не могу, — Нотте нервно повёл плечами: мужчина дышал прямо на открытый участок шеи.       — Какая жалость, — швед наигранно вздохнул, изображая вселенскую скорбь, потом, игриво прикрыв один глаз, провёл пальцем по щеке, застывая на уровне губ и тут же уходя, понимая, что сейчас парень явно выйдет из себя.        В следующий раз он подкараулил его у входа в гостиницу. Лоик разговаривал с какой-то девушкой — судя по её восторженному виду, фанаткой. Парень был сдержан, но улыбался ей куда теплее, чем при разговоре со шведом. Монс недовольно цокнул языком. Ему-то бельгиец вообще только губы кривит, а об улыбке нет и речи! Непорядок…       Поэтому, как только девушка ушла, бережно прижимая какой-то листок к груди — наверняка, автограф, — он ловко схватил парня за плечи, и, привлекая к себе, попросил:       — Улыбнись мне.       — Что?! — опешил Лоик, даже забыв вырваться. Он прищурил глаза и слегка склонил голову набок, словно швед явился к нему, нарядившись в костюм рождественского эльфа, и парень не знал, как на это реагировать.       — Ну, просто улыбнись, это же не трудно, — Монс смотрел на него внимательно, с долей светлого юмора, — или, — он сделал паузу, — мне придется пустить в ход секретное оружие.       Нотте тяжело вздохнул и растянул губы в широкой улыбке — совсем не искренней, скорее даже какой-то издевательской.       — Не так. С чувством! — продолжал настаивать мужчина.       — Отпусти! — Лоик пытался вырываться, окончательно теряя терпение. Сельмерлев украдкой вздохнул, и, бросив: «Я предупреждал!», крепко прижал к себе парня, целуя. Быстро, почти невесомо, как если бы он был жутко стеснительным, всего лишь касаясь губами на секунду, и сразу же выпуская из объятий.       Нотте вспыхнул, смотря заблестевшими глазами на певца, силясь что-то сказать. Что-то очень гневное. Монс только легко засмеялся, и кивнул ему за спину:       — Кажется, это к тебе идут, — и до того, как парень успел обернуться, чтобы проверить, скрылся в гостинице.       После они встретились уже в баре. Монс критически оглядывал парня, методично заливающего в себя алкоголь. Лоик уже был далёк от состояния трезвости и, кажется, преследовал только одно желание — полностью утопить себя в коньяке.       — А не слишком ли крепкий напиток для того, кто вообще не пьёт? — спросил он, отбирая бутылку под недовольный стон.       — А кто сказал, что я вообще не пью?.. — Лоик металлически засмеялся, вновь протягивая руку к бутылке. Сельмерлев поднял её так, чтобы Лоик не смог до неё дотянуться, качая головой.       — Этому столику больше не наливать, — с улыбкой сказал он. Бельгиец обиженно надул губы и посмотрел на него затуманенными глазами. У Монса перехватило дыхание от одного вида этого соблазнительно-растерянного парня. Переборов искушение его поцеловать, он почти насильно помог ему подняться и настойчиво потащил в сторону лифта.       В лифте Лоик — то ли случайно, то ли нарочно, отыгрываясь за все дни мучений — лез к мужчине, практически полностью вися на нём. Один раз Нотте всё-таки добился своего и припал к его рту с поцелуем. Монс поморщился от горечи и, хотя отталкивать не было желания никакого, всё-таки мягко отстранил от себя парня.       — Лучше приставай трезвым, а не в таком состоянии. Это совсем неинтересно.        Лоик обиженно открыл рот, чтобы что-то сказать, но потом передумал и присмирел. Монс даже на миг усомнился — а так ли паренёк был пьян на самом деле? Он настырно проводил его до номера, и только когда Лоик, явно желавший чем-то поделиться с мужчиной, всё же закрыл за собой дверь, отчалил к себе. Вот и гадай теперь: что же это было? Утром, вновь встретившись с парнем опять-таки в лифте, Монс на секунду застыл, потом с деланным равнодушием нажал кнопку и принялся ждать. Нотте выглядел бледным и явно не выспавшимся. Он старался не смотреть на шведа, и поэтому пристально изучал кнопочную панель.       — Как голова? — услужливо спросил он.       — Нормально, — Лоик, будто в опровержение своих слов, поморщился. — Бывало и хуже.       — О как, — Монс понимающе кивнул. — Это хорошо. А то я уж было решил, что кто-то тебя спаивает! Думал даже заступиться.       — Алкоголиком меня никто не сделает, — уверенно заявил парень, — а вот маньяк один достаёт. Справишься с ним? — он впервые нагло посмотрел на Монса, дерзко ухмыляясь.        Двери лифта открылись, и их обступила толпа, жаждущая узнать подробности вечернего финала и подготовки. Лоик незаметно хитро подмигнул и пошёл к журналистам. Монс задохнулся от переполняющих его чувств.       — Я-то его ангелом считал, а он чертёнок, оказывается! — тихо прошептал мужчина, смеясь про себя.        Поздно ночью, уже после финала, когда Монс заявился в свой номер навеселе, вдруг раздался сдержанный стук в дверь. Он удивлённо приподнял брови, но открывать дверь ночному гостю всё-таки пошёл.       На пороге стоял Лоик.       — А я гляжу, ты тоже праздновал, — оценил он покрасневший вид парня и лихорадочный блеск в его глазах.       — Впустишь? — игнорируя его слова, спросил Нотте.       — А как же маньяк? Он же может тако-о-ое сделать, — мужчина выразительно и игриво пошевелил бровями.       — К чёрту! — выдохнул парень и потянулся за поцелуем.        И Монс не стал противиться. Он захлопнул дверь, щелкнув замком, и потащил парня в спальню. Бережно уложил его, и, оторвавшись от влажных и покрасневших губ, внимательно посмотрел на парня. Чему-то улыбнувшись, снова примкнул к его рту, попутно стягивая рубашку.       Лоик никогда не отходил от своего правила. Цвета — отдельно, люди — отдельно, и чем ярче свет — тем дальше быть. Но, чёрт подери, Монс — это чистое золото! Настоящий философский камень, превращающий в драгоценный метал всё, к чему коснётся…       Вот и Лоик плавится от его прикосновений, позволяя себя раздевать, и сам жадно касается чужого тела, мстительно проходясь ногтями по спине. Болезненно и мучительно вскрикивая, когда мужчина его растягивал, он заливался стоном каждый раз, чувствуя сильные толчки. Он прижимался пересохшими губами к его шее, проходился языком по солёной коже и выгибался, желая только чувствовать и растворяться в движениях.       После, когда они, усталые и расслабленные, лежали на сбившихся простынях, Монс что-то там шутил о стене, которую смог пробить на своём пути, и говорил, что теперь-то уже никогда его не отпустит.       Лоик усмехнулся. Это кто ещё что пробивал! Нотте сторонился его с самого первого дня, когда увидел и понял, что такой сочный цвет просто потопит его в себе, так, что уже не всплыть, да и не захочется…       — Ты — чистое золото, — выдохнул он непонимающему шведу. Сермелев удивлённо посмотрел на него, пытаясь понять: это он забыл за ночь английский, или это просто у парня уже язык заплетается?       — Золотой? То есть… хороший? — уточнил он. — Или… нет. Это как… маньяк?       — Золотой маньяк? — приподнял бровь Лоик. — Может, и так.        Он засмеялся, мысленно ставя в памяти галочку как-нибудь объяснить о своём видении мира, а пока… Парень теснее прижался к Монсу, устраивая голову на его груди, и радостно закрыл глаза.        Золото вечно.