Обретшие плоть призраки прошлого

Им было лет по десять, может, плюс-минус год, когда они впервые встретились. Для Хлои, только-только переехавшей из Индии в Австралию, тогда было ужасно скучно ходить в обычную школу, в которой заставляли сидеть на уроках тихо и рассказывали об обезьянах и слонах так, будто она видела их лишь линиями на картинках и фотографиях, а не собственными глазами в их родных бенгальских джунглях — так что её мать, сдавшись перед уговорами, позволила ей поехать с отцом на южное побережье Африки. Это была очередная его экспедиция, из тех, которые он называл «долгом перед обществом Индии». Чтобы продолжать изучать наследие империи Хойсала, которой он был почти религиозно одержим, ему требовались деньги, связи и поддержка правительства, так что иногда он выполнял заказы различных государственных музеев, куда бы те не вздумали его заслать. Её отец был отличным археологом. А отец Надин — предприимчивым владельцем частной военной компании, который сразу смекнул, что охотник за сокровищами в стране, охваченной гражданской войной, заплатит за свою безопасность гораздо больше, чем обнищавшие правительства соседних государств за ту же сотню-другую солдат. Хлое приходилось бывать на военных базах — во времена службы её отца в армии — но никогда она не видела там детей, кроме себя; ей и самой не позволяли оставаться дольше, чем на полчаса. Так что кудрявая темнокожая девчонка примерно одного с ней возраста, с уверенностью дикого котёнка снующая между джипов и грузовиков с оружием, просто не могла не привлечь её внимание. Хлоя пошла было за ней, но, не успев уследить, в какую именно щель нырнула незнакомка, остановилась посреди дороги — и вот тогда они столкнулись лицом к лицу. Точнее, девчонка словно вынырнула из ниоткуда прямо перед ней. Девчонку звали Надин, её протянутая для приветствия ладонь была тёплой и сухой, а сияющие молодым янтарём и искрящиеся от любопытства глаза напомнили Хлое красноземные равнины её собственной страны. Их дружба началась странно. Ещё страннее было то, как она продолжалась. Когда им было по двенадцать, Хлоя уговорила свою мать отдать её на подготовку в ряды наёмников Шорлайн. Конечно, та сомневалась, но талант переговорщика, унаследованный вместе с индийскими корнями от отца, Хлоя умела использовать уже тогда. Плюс к тому же учителя из пятой по счёту школы, пришедшей на смену предыдущей всего за пару месяцев до этого, но уже пострадавшей от «невинных», по её собственным словам, проделок Хлои, настоятельно рекомендовали отправить её куда-нибудь, где её талантам взрывотехника нашли бы достойное применение. Мать Хлои стыдила её, ставя в пример всегда безупречно ведущую себя Надин. Они были хорошей командой с самого своего знакомства, но теперь развернулись в полную силу. Контраст их поведения стал ещё разительней после первого разговора об обучении в Шорлайн и твердого «нет» со стороны матери Хлои, когда во время своих визитов на каникулы Надин вовсю помогала подруге подстраивать шалости, а потом делала честнейшие в мире глаза — так что не прошло и месяца, как в целях перевоспитания — исключительно в целях перевоспитания — она отправилась вместе с Надин в ЮАР, в базу, расположенную на побережье неподалёку от Порт-Элизабет. Городок был тем ещё захолустьем, но для Хлои это казалось настоящим раем — ведь рядом была её дорогая подруга. Даже с учётом того, что за пребывание в раю надо было расплачиваться ранними подъёмами, синяками от падений и бесконечными часами уроков. Если Надин с самого начала готовили как будущего военачальника, то Хлоя всегда была при ней как её правая рука и главный стратег. Их обучение включало в себя школьную программу на два года старше положенной им по возрасту, усиленные физические тренировки и изучение оружия. Хлоя хорошо понимала, что, если её родители узнают, что они занимаются с пистолетами, пусть и на холостых патронах, и дерутся на настоящих боевых ножах, то непременно заберут её — и разлучат с Надин. Этого она никак не хотела допустить — поэтому, раз в два месяца приезжая на каникулы в Мельбурн на пару с Надин, Хлоя рассказывала только о первых двух пунктах, деликатно умалчивая о третьем. Однажды приехав домой в тринадцать, Хлоя на следующий же день получила небольшую посылку, без имени отправителя, но со штампом Индийской государственной почтовой службы, в которой обнаружила маленькую статуэтку Ганеши. Ещё через месяц на базу Шорлайн пришло извещение о гибели её отца. Наверное, переживай Хлоя эту потерю одна, она могла бы вообще не справиться с ней, а затаить скорбь на долгие-долгие годы, вырасти с ней внутри. С каждым прожитым днём эта скорбь перерождалась бы в злобу. Ненависть. Ожесточенное желание найти виновников, предателей в правительстве, чёртовы руины Хойсальской империи с одной лишь целью — отомстить. Но рядом с ней была Надин. Она утешала подругу, как могла — позволяла ей выместить всю злость, если их ставили друг против друга в спарринге, специально распаляя дразнящими ударами, чтобы Хлоя перестала сдерживаться и отдалась снедающим её чувствам; обнимала, когда Хлоя уже не могла затаить слёзы и глухо рыдала в подушку — Надин спускалась с верхней койки к ней, обхватывала поперёк спины и держала так крепко, что у обеих перехватывало дыхание, и слёзы прекращались сами собой. Наверное, если бы не это горе, отношения между ними так и остались бы на уровне сестринско-дружеских; но, как-то поздно ночью сжимая Надин в объятиях, Хлоя вдруг поняла, что чувствует нечто большее. Нечто, о чем снимали сопливые фильмы, писали не менее сопливые книжки и песни. Хлоя любила Надин, той любовью, которой любят друг друга мужчина и женщина. Только вот они обе были девочками, так что Хлоя терялась и не знала, можно ли считать её любовь настоящей и — что ещё важнее — стоит ли рассказывать о ней Надин. В четырнадцать все её сомнения развеялись. Тогда они впервые поцеловались. Это случилось в душе после одной из самых изнурительных для Хлои тренировок — рукопашного боя. Она вообще не любила драться на руках, предпочитая предотвращать столкновение пулями, тогда ещё с краской. Надин же, наоборот, обожала ближний бой и весьма в нём преуспела — хоть она и росла медленнее, чем долговязая угловатая Хлоя, зато мышечную массу набирала куда более резво, и уже в этом возрасте могла похвастать округлившимися дельтами и бицепсами. Хлоя в тот раз стояла в паре не с ней — с каким-то парнем на пару лет старше и на целый десяток фунтов тяжелее. Уложить парня у Хлои получилось только под конец — до этого на матах валялась в основном она, — и после этого болело всё, что только могло болеть. Надин, появившейся следом за ней в раздевалке, пришлось наблюдать, как Хлоя со стонами пытается стянуть с себя майку, так что она, как настоящая подруга, просто не могла остаться в стороне и не помочь. Хлоя благодарно кивнула на тихий вопрос и развернулась к Надин спиной, чтобы та расстегнула замки топа. Она не сразу поняла, что легкие прикосновения к её плечам то тут, то там — это вовсе не пальцы Надин; не веря себе, она обернулась, чтобы воочию убедиться в своих ощущениях. И ткнулась губами аккурат в губы Надин. Её как молнией поразило. Отпрянув, Хлоя испуганно прижала ладонь ко рту и уже хотела начать извиняться, оправдываться, что это случайность, только вот хитрая ухмылка подруги ясно намекала — ни разу это не было случайностью. Хлоя по праву считала себя одной из самых счастливых людей на планете — а если не на ней всей, то хотя бы в пределах Порт-Элизабет уж точно. Глупую, неуклюжую безделушку из янтаря, откопанного где-то на пляже тренировочной базы, Надин подарила ей, когда им было по шестнадцать. Тогда они в первый раз попробовали поцеловаться по-настоящему, так, как не раз наблюдали в романтических мелодрамах. Получилось не сразу — Надин то и дело задевала зубами то её губы, то язык, и постоянно жаловалась, что ей мокро, неудобно и вообще, они занимаются какой-то ерундой. Хлоя терпеливо начинала снова и снова — до тех пор, пока не получилось; они не отлипали друг от друга несколько минут, а когда в легких закончился последний запас воздуха, и Надин отстранилась, она дрожала всем телом. Они обе знали, что это значит, как знали и то, что если патрули поймают их даже просто за подобным поцелуем, они не отделаются предупреждением: устав Шорлайн гласил, что в рядах её служащих сексуальные контакты допускаются только между супругами, и ни в каком виде — между несовершеннолетними. Надин пообещала подождать до восемнадцати и, в доказательство своих слов, повесила кусочек янтаря, спаянный с отполированной ракушкой и с пропущенным через отверстие в середине куском джутовой веревки, на шею Хлои. Время шло своим чередом. Они росли, учились мастерству боя, тактике, стратегии, пробовали собирать самодельные бомбы и тут же их обезвреживать, водили машину и БТР, летали на вертолёте и прыгали с парашютами. Надин больше увлекалась механикой, боевыми искусствами и холодным оружием, Хлоя предпочитала посвящать всё свободное время картографии, лингвистике, истории и огнестрелу. Они часто спорили, что удобнее, иногда даже до драки доходило — и, конечно, Надин каждый такой раз укладывала её на лопатки. А потом прижимала грелку со льдом к ушибам на руках и спине Хлои, обнимала её и зацеловывала синяки — говорила, этому её научила мать, хотя Хлоя не очень верила. К слову, после первого серьёзного ранения Хлои, случившегося за две недели до окончания их обучения на одной из тренировочных вылазок, внезапно переросшей в настоящее боевое задание, Надин перестала так делать — и вместо этого научилась штопать дырки от прошедших навылет пуль. За прошедшие годы янтарный кулон на шее Хлои сменил множество шнурков и цепочек: самый первый джутовый шнурок порвался всего через три месяца, во время десантной тренировки с парашютами — Хлоя так перепугалась, что, проигнорировав приказ инструктора прыгать, начала обыскивать весь самолёт. В результате ей влетело несколько нарядов вне очереди, но кулон она нашла и повесила на одну цепочку с жетонами, что тоже было против правил, так что Надин тайком сунула ей кожаный ремешок. В семнадцать его, вместе с сапогами и портупеями — почему-то только её, хотя в казарме было ещё как минимум двадцать человек, — прогрыз какой-то местный гнус, охочий именно до выделанной кожи. Надин посмеялась и притащила откуда-то серебряную цепочку. В двадцать, когда Хлоя погнула на ней несколько звеньев в ходе вылазки в пустыню Калахари, смеяться Надин уже не стала, но подарила литую цепочку из титана — и пригрозила, что, если и с этой Хлоя умудрится что-нибудь сделать, она сама что-нибудь сделает с Хлоей. Угроза была, конечно, так себе, но лишний раз злить Надин Хлоя не хотела, так что титановая цепочка задержалась у неё почти на семь лет. Когда им было по двадцать одному году, за три месяца до окончания подготовки они оказались в Париже. Полуторанедельный отпуск перед вступлением в новые руководящие должности и ряды Шорлайн выпросила у отца Надин, и идею про столицу Франции подала тоже она. Как же удачно, что именно про Францию, а точнее, про церковь Сен-Эсташ и расползающиеся из-под её фундамента по всему Парижу катакомбы недавно рассказывала Хлоя — вместе со своей теорией о том, что где-то в этих катакомбах скрыт древний, ещё времён Римской империи, артефакт, с помощью которого наблюдали движение небесных тел. Плюс к тому же, по легендам, он был весь из золота. В тайне от всех — но не от Надин — Хлоя лелеяла мечту продолжить дело своего отца, как Надин продолжала дело своего: распоряжаясь обширными знаниями истории, она не раз находила ведущие к древним останкам былых цивилизаций нити даже в обычных газетных заметках про непримечательные развалины — вот только исследовать их ей не представлялось возможности. На двадцать первый день рождения такую возможность ей подарила Надин. Правда, поначалу это выглядело как обычная туристическая поездка, и Хлоя, не смея надеяться урвать себе хотя бы пару дней на то, чтобы полазить по катакомбам, язвила что-то про предложение руки и сердца в самом романтичном городе земного шара — а потом тупо пялилась на вставшую на одно колено Надин, не понимая, что она от неё хочет вместе с этим сверкающим в её руке кольцом. Люди вокруг них умилялись на нескольких языках сразу, потому что это была весна, выходной и своды Эйфелевой башни над их головами. Хлоя едва не расплакалась — а может, расплакалась вполне себе натурально, вися на шее Надин и рассматривая расплывающееся в глазах обручальное кольцо на собственном пальце. Она даже не услышала щелчок полароида, так самозабвенно зацеловывала лицо Надин — но снимок в её руке, который Надин показала уже пару минут спустя, накрепко прорисовал цветами и линиями их замершее в нитрате серебра счастье. Хлое фото понравилось. Артефакт они действительно нашли — на это потребовалось чуть больше времени, чем ожидала Хлоя, но все потраченные на него усилия окупились. Не без доли воровской удачи, конечно, как потом не раз шутила Надин — Хлоя только злилась, пихала её в плечо и ворчала, что никакая она не воровка, а просто очень увлечённый коллекционер древностей. Удача сопутствовала им недолго. Отец Надин, услышав о том, что его дочь сделала предложение руки и сердца мало того, что женщине, так ещё и собственному в ближайшем будущем заместителю, был вне себя от ярости. Хлою почти выкинули из Шорлайн — и, на самом деле, она не знала наверняка, что именно помогло ей остаться: то ли ультиматум Надин, что, если не будет Хлои, она тоже покинет армию и уйдёт на контракт в государственные силы, то ли собственная важность для компании — к моменту выпуска она планировала более половины всех военных операций, от простого сопровождения до сложных тактических наступлений на противника в горячих точках. Итог был один — она осталась. Правда, с тех пор отношения между ней и действующим генералом ухудшились до положения «ниже некуда». Официально они поженились в августе — Хлоя взяла фамилию жены, потому что на этом настояла Надин, хоть не видела смысла менять одну шотландскую фамилию на другую, — а на следующий год, когда им было по двадцать два, отправились на свою первую крупномасштабную операцию в новых званиях уже не рекрутов, но капитанов. Шорлайн росла, поднималась из руин своей страны, перенесла основную базу из Порт-Элизабет в Кейптаун и теперь могла развернуться не только на Африканском континенте — со временем они начали действовать по всему миру, принимая те или иные стороны в военных конфликтах в самых разнообразных, даже самых дальних точках земного шара. Хлоя всё время была при Надин, и даже её отцу пришлось признать, что их команда — лучшая из имеющихся у него в распоряжении. Их отправляли туда, где надежды выиграть практически не было, и каждый раз холодный расчёт Хлои и отчаянная смелость Надин, сплетясь в одну чёткую тактическую линию, вытаскивали на себе личный состав с куда меньшими потерями, чем можно было ожидать. Им было по двадцать семь, когда генерал решил отправить Надин возглавлять один из корпусов в горячую точку отдельно от Хлои, в тот момент планировавшую операцию на другом континенте. Они обе не обрадовались, услышав эту новость, но ослушаться приказа не могли. В ту ночь они прощались долго, Хлоя никак не хотела отпускать жену из рук, словно предчувствовала, что надвигается нечто ужасное. Надин успокаивала её, как могла — поцелуями, тихим шепотом в самое ухо, ласковыми касаниями пальцев. Прямо перед тем, как за окнами рассвело, Хлоя сняла янтарный кулон — на кожаном ремешке, бывшем временной заменой цепочке из титана, на которой сейчас перепаивали замок, — и повязала его на шею Надин. Это твоя клятва мне, что вернёшься — вот что сказала тогда Хлоя, но Надин не ответила ей, лишь судорожно впилась губами в воспалённые от долгих поцелуев губы Хлои. Через пару часов после рассвета она уехала. А ещё неделю спустя Хлоя получила извещение о смерти. Когда ей отдали вещи Надин, рядом с жетоном она нашла свой кулон, перерубленный ровно посередине, как и цепочка жетона, — значит, ей отрубили голову? Она не знала точно, ведь тела не было — сказали, сгорело при взрыве. Она впервые за всю свою жизнь осталась одна. Некому было поддержать её, вытереть её слёзы и развеять её печаль, как это было после известия о смерти её отца — потому что та единственная, кто могла это сделать, была убита. Хлоя тогда много времени провела в кладовой их совместной квартиры, где они обычно складывали привезённые из разных стран сувениры и фотографии. Там она нашла первый снимок со старого полароида, на котором их словно венчала сама Эйфелева башня, гордо возвышаясь над их головами. А тепепрь о былом счастье напоминала лишь пачка снимков, кольцо на безымянном пальце и янтарный кулон. Поднимаясь с колен возле могильного памятника, под которым был только пустой гроб, она повязала его на шею, стараясь не пустить из и без того запекшихся от долгих рыданий глаз новые слезы. С неё хватит. Кольцо она сняла — ещё сразу после похорон — потому что боялась потерять его где-нибудь в болотах и грязи, по которой приходилось ползать на заданиях. Это её и подвело: по возвращении из первой же после гибели Надин миссии Хлоя бежала из Шорлайн, оставив на столе генерала свой жетон — едва успела порадоваться, что делает она это вполне законно, ведь срок обязательной службы как раз истёк, — и, может, потому что очень торопилась в страхе, что её поймают и остановят, забыла снять с цепочки кольцо. Она поняла это только спустя десять с половиной часов, когда под крылом самолёта уже пронеслось бесчисленное множество границ, и голубое сияние пролива Ла-Манш, приветствуя её в Соединённом Королевстве, слепило глаза до слёз. Возвращаться было уже поздно — да она и не вернулась бы, слишком трусила. В двадцать семь она потеряла работу, смысл жизни и самое значимое напоминание о былом счастье. Но и поняла кое-что новое. Все воры, сколько бы они ни пытались прикрыться благородством или нежеланием убивать врагов, были трусами. Они боялись — боялись вступить в бой, проявить силу и характер. И сама Хлоя была ничем не лучше них. Ей не хватило твёрдости, чтобы потребовать у генерала Шорлайн отложить операцию до тех пор, пока она не закончит разработку, или хотя бы отправить её в горячую точку вместе с Надин. Теперь её жена была мертва. А Хлоя отважилась лишь на то, чтобы сбежать, так и не высказав всего, что кипело горючей злостью в её душе, генералу в лицо. А ещё у воров нет совести, но вот тут Хлоя, пожалуй, из своей породы выделялась. Если уж она начала рубить концы, стоило сделать это до конца — то есть избавиться и от янтарного кулона, чтобы ничто больше не напоминало о прежней жизни; она хотела было, но каждый раз руки опускались сами собой, едва дотронувшись до шитой перемычки у горла. Может, в ней говорила та самая совесть. За все последующие годы кожаный ремешок не раз рвался, перетирался и приходил в негодность — но, покупая новый, Хлоя вновь и вновь вспарывала его в том же месте. Она не позволяла себе забыть. Едва прилетев в Лондон, она вернула себе девичью фамилию, приобрела в ломбарде потрепанный Глок и залегла на самой окраине. Ненадолго — средств у неё было в обрез, а нормальной работы не находилось, поэтому спустя полгода Хлоя, скрепя сердце, хваталась за первые попадавшиеся ей подработки, в основном, в качестве водителя — не того, который вальяжно рассекает улицы Вест-энда в блестящем чёрном кэбе, а того, который подхватывает замотанных в балаклавы и тёмные куртки воров и рвёт когти от полиции. Промаявшись целый год от кошмаров и ставшей их следствием бессонницы, в двадцать восемь она признала, что ничего лучше участи воровки ей не светит, и решила, что, чем крутить руль и рисковать своей шкурой в перестрелках с копами за сомнительное вознаграждение, лучше уж использовать по назначению другие навыки, полученные в Шорлайн, и попытаться урвать себе кусок пожирнее. Не то, чтобы ей нужны были какие-то огромные деньги — для того жалкого существования, что она влачила, хватало и десятой доли водительского заработка, — просто измученная ранами душа постепенно перестала истекать слезами, и теперь сочилась чистой яростью, которая просилась на волю. Хлоя больше не видела смысла прятать её внутри. Она взяла первый заказ на какую-то средней ценности реликвию и отправилась в Испанию. Из хранилища частной коллекции, где находилась реликвия, она вынесла ещё один приглянувшийся ей артефакт, который потом оказался копьём архангела Михаила — достаточно дорогой штукой, трижды чуть не лишившей её жизни, и стоившей двум испанским мафиози почти полсотни голов их подчинённых. В двадцать девять она обзавелась громкой репутацией среди воров, перебралась с окраин в самый центр Лондона и перестала видеть образ Надин в каждой встречной женщине с копной непослушных кудрей и смуглой кожей. Вряд ли это помогло ей легче дышать или спокойнее спать по ночам, но, по крайней мере, позволило окончательно смириться с утратой. Надин была мертва, Хлоя ничего не могла с этим сделать — но зато она могла идти дальше. Даже не идти — бежать. Изо всех сил, так, чтобы горели ступни и панически сжимались от нехватки кислорода лёгкие, так, чтобы в лицо бил ветер, уносящий с собой все мысли и воспоминания. И она бежала. В тридцать она впервые встретилась с Нейтаном Дрейком, тогда ещё ничем не примечательным воришкой, который трусливо бросил ей песок в глаза, когда она наставила на него пушку. В тридцать два — отправилась с ним искать камень Чинтамани. В тридцать три — Атлантиду песков. На тридцать шестом году жизни, впервые за долгое-долгое время, она услышала знакомое имя там, где вообще не ожидала — всё от того же Нейта, увлечённо распинающегося про своё последнее приключение с кладом пирата Генри Эвери. Она встретилась с ним и Еленой в тихом баре в одном из районов Куала-Лумпура, откуда через пару часов должен был вылететь самолёт в крошечный городок Эндау, — там её уже ждала маленькая джонка, владелец которой за относительно небольшое вознаграждение согласился отвезти её прямо к непроходимым джунглям на острове Тиоман, — так что скоротать время за выпивкой Хлоя была совсем не прочь. К тому же, она соскучилась по ним обоим: Елену она не видела с самой их свадьбы с Нейтом, что состоялась всего через пару месяцев после их возвращения из Непала, а самого Дрейка — с заварушки с агентами Марлоу в Сирии. Она сначала даже не поверила своим ушам и, тормознув Нейта на самом увлекательном месте истории про то, как он пробирался по крышам после падения из окна, переспросила, не ошибся ли он именем. И тогда Нейт снова повторил его. Надин Росс. В каком-то старинном итальянском поместье он сражался в рукопашном бою с Надин Росс. Хлоя не очень хорошо помнила, что было потом: кажется, она плакала и кричала, что Нейт никак не мог видеть и даже сражаться с Надин, потому что Надин Росс погибла девять лет назад, и тому доказательством была могила на одном из военных кладбищ в Кейптауне и шитая перемычка у самого горла на шнурке её янтарного кулона. Елена успокаивала её, как могла, а Дрейк сидел с тихим и задумчивым видом, пока Хлоя не пришла в себя — только после этого сказал, что видел на шее Надин шрам как раз там, где показала Хлоя. Неужели… Это могло быть правдой? Хлое ничего не стоило выйти на след своей, как она до сих пор считала, погибшей жены буквально за несколько часов; а её самолёт из Малайзии направился вовсе не к островам. На тридцать шестом году жизни Хлоя вновь вернулась в Париж. Она даже не стала открывать конверт, что принесли ей в номер сразу, как только она вошла — и без него знала, куда нужно идти. Под Эйфелевой башней, вопреки обыкновению, народу было мало — только случайно проходящие по своим делам парижане и несколько стаек туристов, — так что стоящую у одной из опор фигуру женщины, любующейся на Сену, Хлоя заметила сразу. Она обернулась ещё до того, как Хлоя успела её окликнуть. На первый взгляд сложно было определить, кто перед ней — на внешность женщина была точной копией Надин: те же упругие кудри тёмно-шоколадного цвета, собранные в хвост на затылке, та же родинка над губой, которую Хлоя так любила целовать, те же янтарные глаза, тот же овал лица, линия усыпанных трогательными веснушками плеч, не скрытых под простой майкой без рукавов, и сквозящая во всей фигуре внутренняя сила. Следов возраста почти невозможно было считать, хоть они и пролегли паутиной едва заметных морщин в углах глаз и в складках у рта. Но Хлоя почувствовала разницу с первого же прикосновения к её ладони. Эту женщину она не знала — она была лишь призраком, одетой в плоть и кровь тенью прошлого. Её руки были ещё сильнее и жилистее, чем у Надин, она двигалась резче, а во взгляде её глаз вместе с той теплотой, с какой смотрела Надин, явно читалась какая-то настороженность. На её горле резким ярко-красным цветом выделялся прошедший наискось шрам. Хлоя невольно сглотнула, боясь даже представить себе, что эта женщина перенесла, чтобы вновь стоять здесь рядом с ней. Хлое многое хотелось спросить у неё — пусть она была лишь копией, не настоящей Надин, не её женой, она должна была дать хоть какие-то ответы. Что случилось с ней тогда, во время атаки на отряд Шорлайн? Как смогла выжить, сколько сил и времени ей понадобилось на то, чтобы прийти в себя? Почему она не дала ей знать, что жива? Но вместо этого Хлоя просто взяла её за руку и повела в свой отель. Они молчали всё это время — пока добирались до номера, пока судорожно хватались друг за друга, впиваясь губами в губы с таким ожесточением, словно хотели разодрать их в кровь об острую эмаль зубов. Проскользнув ладонями под свободную майку женщины, Хлоя без труда ощутила дрожащие от возбуждения мышцы накачанного живота и протянувшиеся на коже шрамы. Их было много. Больше, чем Хлоя могла вспомнить. Тот, что остался однажды от острого камня, пропоровшего бок почти пополам — Хлое пришлось штопать рану больше часа, а потом спешно передавать Надин в руки полевых медиков, но и они потратили уйму времени, — пересекался с ровными линиями, похожими на шрамы от ножей. На груди были раны как будто от шрапнели, а у плеча виднелся круглый шрам — похоже, прошедшая навылет пуля большого калибра. Хлоя задавалась вопросом — может, это были следы того, как женщина училась сдерживать присущую Надин безрассудную смелость? Ей самой досталось куда меньше, когда она воспитывала в себе умение бросаться в ситуацию с головой, не думать, а делать, не тратя на планирование и расчёты возможных рисков бесконечно долгие часы. Первой молчание нарушила Хлоя, в тот момент, когда почувствовала, как в неё входят мозолистые от оружия пальцы — она просто не смогла удержаться от протяжного стона. Женщина брала её грубо, накрепко прижимая к постели собственным весом и впиваясь жадным взглядом в её искажённое наслаждением и болью лицо — совсем не как Надин. От каждого удара внутри собирался незнакомый ей ком смешанного со страхом и сожалением удовольствия, как будто страдание, только хуже. Изменяла ли она погибшей девять лет назад жене, содрогаясь оргазмом в руках её точной копии, или отдавала ей дань уважения? Изменяла ли сама себе? Хлоя не знала ответов, но, засыпая ближе к утру на плече у женщины и водя пальцами по оставшимся отметинам её зубов на тёмной коже груди, она чувствовала, что обрела, наконец, покой. Им было по тридцать пять лет, когда Хлоя перестала считать прошедшие года. Ведь теперь это было ни к чему.