***
Салли Фишер любит комиксы и голос Курта Кобейна. Салли Фишер носит по-блядски обтягивающие тощие ноги и задницу красные джинсы, курит какие-то пидорские сигареты со сладко-вишневым запахом и красит ногти в черный. Салли Фишер носит чертов протез; у него нет одного глаза — стеклянный шарик в травмированной глазнице, кажется, выдает больше эмоций, чем здоровый. Салли Фишер словно всем своим видом кричит — побей меня, я жалкий. Ларри Джонсон слушает тяжелый рок и у него есть свой байк — по слухам, украденный. Ларри Джонсон держит в страхе всю школу, включая учителей. Ларри Джонсон фигурой, как техасский фермер, да и мозгами, собственно, тоже. Ларри Джонсон ненавидит педиков и жалких. Салли Фишер — это просто два в одном.***
— Эй, говна кусок! — вслед за оскорблением по спортивному полю разносится свист. Рука Эшли застывает в волосах и Сал обреченно вздыхает, отсчитывая до пяти. А потом поднимает голову с колен подруги, принимая сидячее положение; незавершенная косичка распадается и пряди рассыпаются по плечам. Ларри, скаля зубы, перемахивает через небольшое заграждение и поднимается вверх по трибунам, а за ним и вся шайка — Трэвис, ака сын сраного священника, помилуй Господи, Пых-толстяк, вечно воняющий то ли навозом, то ли чем похуже, и... Нил. Салли почти физически ощущает, как напрягается под боком Тодд, нацепивший обратно замызганные очки. Джонсон выплевывает окурок прямо под ноги Салу и вальяжно сует руки в карманы потертых джинс, перекатывается с пятки на носок. Салли подмечает, как Эш окидывает друга детства полным презрения взглядом, но тот даже не обращает внимания — наклоняется, почти сталкиваясь своим носом с фарфоровым носом протеза и издевательски щурит глаза: — Свалили отсюда по-быстрому, пока я добрый, – нос обдает запахом горького курева. Тодд подхватывает со скамейки сумку и, любовно прижимая ее к груди, слетает с трибун, в блаженное мгновение ока. Эшли закатывает глаза, но тоже встает, начиная медленно собирать все их вещи. А Меган же, их милая малышка Меган, видимо, пытается слиться с окружающим миром, тощими бедрами ерзая по скамье и цепляя занозы колготками. Лишь Салли остается сидеть неподвижно, точно так же упрямо глядя в карие, обдолбанные глаза. Зрительный контакт затягивается, на щеках Джонсона нехорошо проступают жевалки. — Ну же, Сал, пойдем, — цепкие пальчики Меган обхватывают его ладонь и тянут за собой, прочь с насиженного места. Сал отмирает, послушно встает и идет за ней, предварительно окинув Ларри еще одним холодным взглядом. Эш догоняет их у самого забора. Закидывает сумку за спину, а свободную руку — на плечи Сала. Вслед им доносится едкое: — Зря стараешься, Кэмпбэлл! Он же педик. Эш лопает огромный шар из жвачки и вскидывает в воздух руку, показывающую средний, кривоватый палец.***
Сал как в замедленной съемке наблюдает, как его обед летит на пол. Он замирает, разглядывая непонятные серые разводы на полу, оставленные бутербродом — от такого зрелища желание есть пропадает. — Чего застыл, уебище, — с вызывающей улыбкой на губах бросает ему Трэвис. В его руках иронично постукивают четки. Сал вновь отсчитывает до пяти, прикрыв глаза и выравнивая дыхание. Шум столовой отдаляется в унисон с собственным рваным дыханием. Когда же слепая ярость отступает, он поднимает голову, скучающим тоном бросая: — Тебя папочка сосать научил, а глаза разувать — нет? Удар Тревиса отражается жгучей болью в скуле и сопровождается противным хрустом то ли из-за дернувшейся в сторону головы, то ли из-за протеза — Сал подносит пальцы к подбородку, чувствуя под ними горячую кровь, что стекает от места удара. Обошлось, хотя бы, без трещин. Замена ебала обходится недешево, знаете ли.***
Он сидит прямо в раковине, болтая ногами в воздухе и по-блядски пошло обхватывая губами фитиль приторно-сладкой сигареты. На весь туалет из наушников орет Нирвана, а все-таки целый протез издевательски приподнят, открывая лишь нездорово красные губы, пересеченные несколькими глубокими шрамами. Мерзкое зрелище, от которого волосы на затылке встают дыбом – края шрамов рваные, а их поверхность выпуклая, словно бы каждая борозда воспалена. Дешевая эстетика придорожной шлюхи, определенно влияние Кэмпбелл. Ларри подходит вплотную, разглядывая чужие губы и упираясь руками в раковину по обе стороны от бедер Салли. — Совсем обнаглел, Салли-Кромсали? Сал предусмотрительно натягивает протез обратно, потому что знает – удар у Джонсона куда тяжелее, чем у хлипкого Трэвиса. И уж лучше заменить ебало, чем делать себе новую челюсть.***
В растрепанных, золотистых кудрях Тодда играют редкие лучи закатного солнца, просачивающиеся сквозь полуопущенные жалюзи – безвкусная, пошлая романтика их личных трущеб на окраине города. Они сидят на полу перед телевизором, играя в приставку; сборище неудачников, лузеров, отбросов общества из неблагополучных семей. В воздухе витает смесь парфюмов из придорожных магазинов, пота и сладких пончиков с ванильной пудрой. Еженедельные посиделки, словно минутная передышка от реальности. Закрыться в своем мирке на четверых, в полутемной комнате и представить, что они – последние выжившие в этом омуте разврата и промокших от влаги обоев. Сал передает свой джойстик хохочущей над чем-то Меган, а сам уходит на кухню, наливая ледяной воды в стакан. И стоит поднести стакан к губам – протез уже как два часа валяется на тумбочке рядом с телевизором, – как из-под окон доносится рев мотоцикла. Салли поворачивает голову, выглядывая во двор, словно заводная кукла из Chuck E. Cheese. Чертов Ларри Джонсон слезает с байка, а за ним — низкорослая брюнетка с пышными бедрами, размалеванная и взъерошенная, идеальная заготовка для будущей местной шлюхи-барыги. Оба явно пьяные вдрызг, возможно, даже накуренные – Ларри зажимает ее прямо во дворе, на глазах у всего дома, идеально вписываясь в антураж округи. Прижимает к себе и грубо целует, закидывая наверняка мягкие бедра себе на талию. Салли с мазохистским удовлетворением наблюдает за тем, как бледные ладони задирают кожаную юбку и сжимают чертову женскую плоть. Сал машинально скользит пальцами по своим — тощим и совершенно не женским ногам, и жмурится, выпивая всю воду парой глотков. От холода сводит зубы и почему-то грудь.***
Салли Фишер влюблен в Ларри Джонсона до черных точек перед глазами. Салли Фишер ненавидит Ларри Джонсона не меньше.***
Они сталкиваются в коридоре спустя пару дней. Ларри зол и пьян. У него горит щека от удара раскрытой ладонью и все еще тесно в штанах, а у Салли майка с глубоким вырезом, открывающая хрупкие плечи и болезненно-тонкие ключицы. Педик. Грязь. Мальчик с ангельским телом и лицом адского отродья. Ларри рычит, впечатывая парня в стену. Корзина с бельем, конечно же, выпадает из рук, а от просунутого между бедер колена всю нижнюю часть тела скручивает болью. Сал цепляется за чужие руки, стараясь уйти от неприятных ощущений, и во взгляде единственного глаза отражается отголосок испуга. Второй пялится в пустоту, чуть криво, вызывая неконтролируемый ужас. – Какой же ты уродец, Фишер. Маленький, грязный уродец, – голова тяжело склоняется к открытому плечу, губы словно бы случайно прижимаются к коже. Ларри выглядит паршиво. У него дрожат руки, помутненные глаза горят животной яростью. Он замирает каменной статуей и дышит в шею, обжигая. Салли чувствует себя ненормальным, больным, потому что от чужой ладони, что путается в цветных волосах и дёргает у самых корней – бросает в жар, внизу живота все скручивает в тугую пружину. Сал стонет, тихо, дрожаще, вытягиваясь вслед за хваткой, и губы на плече медленно раскрываются. Не то для укуса, не то для очередной реплики, но лишь чужая слюна падает на кожу омерзительными каплями. Салли мерзко и больно. У Салли стоит так, что звенит в ушах и хочется, скуля, протереться о чужое бедро. Ларри Джонсон хочет натянуть сраную майку Фишеру на его отвратительную рожу и оттрахать это ангельское тело до бессознательного состояния. Мысль обжигает раскаленным клеймом. Он отшатывается, все еще чувствуя коленом фантом чужого возбуждения, пока Сал безвольной куклой откидывается обратно на холодную стену, заметно подавляя приступ тошноты и пытаясь оттереть от плеча слюну. Бугор на его обрезанных джинсовых шортах так и остаётся неприкрытым. — Грязный педик, — Ларри шипит эту мантру, нанося один удар за другим. Он – праведник. Он несёт наказание. В живот, в грудь, по ногам и лицу. И так по кругу – Сал даже не пытается защищаться, лишь закрыват протез руками. Жалкий комок плоти. Когда Джонсон отступает, Фишер выглядит, как живой труп. Скрючившись у стены он хватает ртом воздух и прижимает руки к болящим от каждого движения ребрам. Ларри тыкает его носом кед в бедро и брезгливо морщится. Уходит, оставляя парня одного в холодном коридоре.***
Он не идет домой, он идет к Тодду, зная, что Эшли тоже ошивалась там со вчерашней ночи. Не знай Сал том, что Тодд гей, подумал бы, что они трахаются там круглыми сутками на пролет. Вваливается в квартиру и падает на диван, не в силах сделать больше и шагу, потому что ноги заплетаются ещё сильнее, чем мысли. Испачканный кровью из разбитого носа протез с глухим стуком падает на идеально-чистый ковер. Тодд выглядывает из комнаты на шум и роняет что-то. Кажется, книгу. Чертов задрот. Дальше идет какофония звуков, которые Сал даже не силится разобрать. Кажется, Тодд ищет аптечку, а Эш вдруг садится рядом, укладывая чужую голову к себе на колени и распутывая подрагивающими пальцами мокрые от пота волосы, шепча, что все будет хорошо. Сал сначала не понимает, почему, почему девушка склоняется над ним, словно ангел хранитель, растирая что-то по бугроватым щекам, но потом замечает, что задыхается от всхлипов. У Эшли мягкие, хоть и худые бедра, красивая грудь и нежные руки. У Эшли мягкие волосы и теплый голос, красиво подведенные глаза с отвратительно-длинными ресницами, что похожи на лапы паука, и пухлые губы. Салли рыдает в голос, утыкаясь лицом в ее плоский живот, больше всего на свете желая быть созданным по ее светлому образу. Тогда все на свете было бы проще.***
В школе Салли Фишер не появляется неделю, ссылаясь отцу на расстройство желудка. Не то, чтобы понос мог объяснить разбитое ебало, но и не то, чтобы это кого-то интересовало помимо тревожно урчащего Гизмо.***
А ведь до Салли — рукой подать. Подняться пару этажей на лифте, первая дверь направо. Ларри помнит. Помнит и обстановку квартиры, и старого кота, который уже покрылся клочками седой шерсти, и комнату, насквозь пропахшую медикаментами. Помнит гитару, пылящуюся между кроватью и телевизором, и как неестественно-крепкие для фигуры Сала пальцы скользили по струнам. До их общего прошлого — рукой подать. Всего два года. Ларри распахивает дверь подвала, замирая в проеме в одних джинсах. По ночам уже чувствуется, что сейчас сентябрь — холодный сквозняк обдает тело, остужая голову и прогоняя лишние мысли. И лишь костяшки пальцев продолжают побаливать от недавних соприкосновений с протезом.***
Через неделю все возвращается на круги своя. Сал снова ходит на занятия, на переменах курит, сидя в раковине мужского туалета. Ларри снова издевается, кажется, с двойной жестокостью — Меган только и успевает обрабатывать трещины на губах и ссадины от кулаков. Все возвращается в привычное русло — их бермудский треугольник между ненавистью, недотрахом и обоюдной зависимостью продолжает разрастаться. Наступает октябрь.***
Нил вдруг пропадает из компании Ларри. Сначала Сал не придает этому значения, но потом видит, как тот зажимает Тодда под деревом на заднем дворе школы — и рыжий выглядит, как самый счастливый ботан на свете. И Салли его, отчасти, понимает – Нил богат, красив и вкусно пахнет. Его руки кажутся надёжными и ласковыми, а вид из приспущенных джинсов заставляет Фишера присвистнуть, заходясь тихим смешком. Буквально на следующий день Нил приходит на их вечерние посиделки за просмотром старых кассет, держа в одной руке пакет с попкорном, а во второй — талию Тодда. Никто ничего не говорит, Эшли лишь приносит с кухни еще одну банку пива и кидает на пол перед телевизором больше подушек. Лишь на секунду его темные, не по годам взрослые глаза ловят усталый взгляд Сала. Фишер невпопад пожимает плечами в ответ, в другом конце комнаты зарываясь поглубже в старые подушки и поражаясь – как новенький умудрился вообще затесаться в вонючую шайку Джонсона.***
Когда они вновь сталкиваются в полутемном коридоре, на дворе уже стоит ноябрь. И пьян в хламину уже Сал, а не Ларри. Он сидит в конце левого крыла на пятом этаже, под самым окном, курит монотонно и безжизненно. Не свою приторно-сладкую дрянь, а обычные, дешевые сигареты. Такие же, как замеревший на последней ступеньке Джонсон держит в руках. Сначала он не понимает, не вспоминает — подходит ближе, вопросительно выгибая бровь. Салли выглядит жалко. Запутанные волосы почему-то влажные и заслоняют все лицо, а протез одиноко лежит в стороне. Сверху заметно, как сильно отросли темные корни. Придурок в пижаме — хотя на часах уже давно за полдень, — и Ларри понимает, что одежда тоже мокрая. Словно Сал попал под проливной дождь или залез под душ. Еще его колотит. Ну конечно, за окном дай боже полтинник по Фаренгейту, Ларри чувствует прохладу коридора даже сквозь кожанку. Салли поднимает голову и Джонсон замирает, медленно начиная соображать. Вокруг единственного глаза, опухшего и покрасневшего, неконтролируемо слезящегося, наливается темный синяк. И до Ларри доходит. Ноябрь. Годовщина похорон. Ларри встает рядом, тоже прикуривая, но сигарета чуть не выпадает изо рта, когда Салли приваливается плечом к его ноге. Парень испуганно опускает взгляд и понимает, что с Фишером полная жопа. Бормочет что-то посиневшими от холода губами, пока плечо отдает невыносимым жаром. Сал выглядит так, словно через пару мгновений отрубится. И это вдруг злит так сильно, так безумно. Это принадлежит ему. Это тело, эта блядская рожа, каждый вздох и каждая крашенная волосина. Никто не смеет трогать то, что предназначено только ему. — Эй, чувак… Да тише ты! — Сал, потеряв опору, начинает заваливаться на бок. Ларри ловит одной рукой безвольное тело, а второй стягивает с себя куртку, кутая в нее парня. Сал приоткрывает глаза и, кажется, даже трезвеет. — Ублюдок, — он задушенно бормочет, повторяя вновь и вновь. Цепляется холодными пальцами за ворот чужой футболки, пока по щеке катятся крупные слезы, скапливающиеся в бороздах шрамов. — Гнить тебе в могиле, старик. Гнить тебе в блядской могиле. Джонсон молча сидит рядом, ошарашенный. Фишер явно видит чужое лицо, встряхивая его за грудки неожиданно сильной, мужской хваткой. Худые руки упираются в грудь — Ларри и не замечал, что Сал стал крепче, теряя свою детскую тонкость, – и вдруг толкают со всей силы, так, что тот от неожиданности валится спиной на холодную батарею, стукаясь затылком. Из глаз летят искры. Ларри приходит в себя, зверея почти на глазах – подаётся вперёд, готовясь отбросить Фишера к чертям, но не успевает. Сал седлает бедра и отчаянно прижимается к губам. Это сложно назвать поцелуем — они сталкиваются зубами, раздирают рты друг-друга до саднящих ран. Сал смыкает пальцы на чужой глотке, а Джонсон давится нехваткой воздуха и солёным привкусом на языке. То ли слезы, то ли кровь. Ларри замирает ошарашенно, когда Сал также резко отстраняется и безвольно обмякает, отрубившись, словно подбитое животеое. От него несет перегаром, сыростью и таблетками. Ларри молча встает, не без труда подхватывая на руки болезненно угловатое и горячее тело. Глотку саднит, кожа до сих пор помнит форму чужих пальцев. Останутся синяки. Он идет к лифту, спускается на два этажа ниже и стучится в квартиру Тодда Моррисона, сбивчиво дыша. Дверь открывает Нил. Джонсон, все также молча и невозмутимо, передает ему Салли и разворачивается. — Ему нельзя возвращаться домой до тех пор, пока папаша не протрезвеет. Неделя-полторы. Скажи Тодду, он знает, что делать.***
Через три дня Ларри находит перед дверью аккуратно сложенную куртку. Косуха явно побывала в стиральной машине – на коже появились новые трещины. Он не знает, не может понять, выбешивает ли его эта мелочь или отсутствие запаха крашенного ублюдка на ткани.***
Первый снег выпадает как-то уж слишком неожиданно. Фишер сидит в комнате Эшли, из колонок ревет голос Курта Кобейна и Эш самозабвенно качает головой в такт, покрывая его ногти светло-голубым лаком – под цвет свежевыкрашенных волос. Сал свободной рукой переворачивает страницу книги, дешманский бульварный роман в мягкой обложке, когда вдруг замечает белые хлопья, медленно кружащие в воздухе. Он тихо выдыхает, а рука, лежащая на коленях Эш, дергается. — Ну что ты творишь! Я весь ноготь запорола… Сал не слушает, встает с мягкой кровати и подходит вплотную к окну. Эш вскоре присоединяется. — Вот и зима пришла. Они молча смотрят на снегопад, взявшись за руки. Ее пальцы гладят его грубые костяшки, желтоватые на кончиках и пахнут травкой. Салли целует ее, властно и уверенно, но в этом соитии нет грязного влечения и пошлости. Это лишь поцелуй двух грешников, летящих в бездну.***
Зимой Салли Фишер все также курит в туалете под надрывные песни Нирваны и все еще носит узкие, рваные джинсы. Зимой его красные губы и тонкие ноги становятся навязчивой идеей Ларри Джонсона.***
В первый раз это случается с Мэнди. Просто однажды утром она появляется в дверях его комнаты с копной ярко-голубых волос и Ларри роняет сигарету, прожигая дыру на любимых джинсах. Ее волосы куда более длинные, более ядерного оттенка, но в горле все равно встает ком. Ее губы — также похабно-красные, вот только не от множества шрамов, а от яркой помады с привкусом сраных детских мелков. В ту ночь он грубо втрахивает ее в постель, так, что ее стоны слышат, наверное, все в апартаментах. Но главное — их слышит Салли Фишер, застывший возле стиральных машинок. Через пару дней Мэнди красится в рыжий и Ларри ее бросает. Все равно губы у нее были мерзкими.***
Все происходит как-то само собой — Ларри словно не контролирует свои движения. — Не трогай его, — он ловит занесенный для удара кулак Трэвиса, сжимает пальцы почти до хруста костей. Парень скулит и извивается, стараясь выбраться из крепкой хватки. По столовой проходится шепот, а Сал смотрит ничего не выражающим взглядом. Здоровый глаз кажется таким же стеклянным и мертвым, что и искусственный. Пару секунд они держат зрительный контакт, а потом Ларри отворачивается, бросая Трэвису: — Иди за мной. Кожа шеи, скрытая от чужих взглядов безвкусным малетом, саднит. Там, под волосами, еле заметные синяки от пряжки ремня – недавно Джонсон открыл для себя, что кончать с удушьем лучше, чем под любой наркотой.***
Салли не знает, что происходит потом, но на следующий день Трэвис приходит с фингалом и ни он, ни Пых его больше не трогают. Начинаются зимние каникулы.***
Рождество подкрадывается незаметно. Просто Сал открывает глаза утром и понимает, что уже сегодня сочельник. На столе лежит записка от отца — он не читает, не вглядывается в корявые буквы. Сал слоняется по апартаментам целый день. Разносит рождественский чай с кусочком пирога от Эдисона по квартирам, заходит к Розенберг. Весь день крутится в коридорах здания, в надежде встретить Лизу и не встретить ее сына. С Лизой они, все-таки, пересекаются. Салли обнимает явно постаревшую женщину и вручает ей коробочку духов. Дорогую, из хорошего магазина в цетре. Фишер спустил на нее свои последние деньги. Старшая Джонсон улыбается все также тепло и с материнской заботой целует его в лоб, предлагая зайти Салу с утра на рождественский завтрак. Они оба знают, что этого не случится, оба знают, почему. Но Лиза слишком сильно любит своего сына, чтобы говорить об этом. Любит сильнее, чем выродок того заслуживает. Под вечер Сал выходит на улицу покурить, не зная, чем ещё себя занять – останавливается под козырьком черного входа. Взгляд цепляется за темный, искривлений силуэт одинокого дерева. Он бежит в дом, по лестнице поднимается к себе, горя неожиданной идеей. Хватает в охапку бутылку виски, теплое одеяло и плеер.***
Доски пола домика на дереве прогнили за два года, как и их с Джонсоном дружба. Сал старается ступать как можно осторожнее, чтобы не провалиться. Внутри холодно, сыро и грязно — словно с момента их ссоры здесь никто не бывал. Сал садится у одной из стен, закутываясь в одеяло и открывая бутылку пойла. Включает плеер — из наушников привычно ревет Нирвана, — и делает первый глоток. Отчаянно не хватает малышки Меган под боком, бубнежа Тодда, да и вообще любого человеческого тепла. Но им всем сейчас не до него. Фишер даже не сразу замечает, как люк открывается. Сидит, пошло запрокинув голову и бездумно гладя кожу живота под толстовкой. Там, под пальцами, горит от алкоголя плоть, и так сильно хочется передернуть на хриплый голос в наушниках, голос, что словно задевает душу. Доски опасно скрипят под весом Ларри — тот смахивает с длинных волос хлопья снега и, делая осторожные шаги, подходит вплотную. Салли смотрит на него снизу вверх. Стягивает наушники, стягивает протез, не вынимая второй ладони из-под слоя одежды. — Ты? — голос предательски срывается. — Я. Они смотрят так друг на друга несколько мучительных минут, а потом Ларри падает перед ним на колени, утыкаясь лбом в хрупкое плечо, и сжимает подрагивающими пальцами предплечья. — Прости меня, — горячо выдыхает он, вызывая у Сала табун мурашек. — Прости меня, Сал. Салли зарывается пальцами в жесткие, густые волосы и загнанно дышит. — Прости меня, — повторяет Джонсон еще раз и сжимает чужое лицо в ладонях, большими пальцами оглаживая шрамы на щеках. Сал сглатывает горький ком в горле, когда видит блеск слез на чужих щеках. Ларри плакал на его памяти лишь раз. — Все будет хорошо, — врет он, сцеловывая влагу с ненавистного и вместе с тем любимого лица. — Все будет хорошо. Их поцелуй в этот раз полностью осознанный — горький до боли и жадный. Губы Салли отдают алкоголем и его приторными сигаретами. Губы Ларри — соленые и тоже горькие от табака. Сал цепляется за ворот чужой куртки, не желая отпускать. Обхватывает бедрами талию, прижимая ближе. Они разрывают поцелуй только тогда, когда дышать становится почти невозможно. Ларри тяжело опускается рядом с Фишером, закутывая их обоих в одеяло и находя чужие пальцы своими. Салли задумчиво опускает голову на его плечо. В наушниках Курт Кобейн надрывается, крича — «Я заперт в твоей коробке в форме сердца». Момент растягивается в вечность.