Подстава века

      Яркий солнечный свет золотил белоснежный мрамор ребристых колонн, играл с серебристой зеленью мирта и олив и ласково ложился рыжеватым отблеском на тёмные, каштанового цвета волосы девушки, неспешно поднимающейся по белокаменным ступеням, тонущим в густой дорожной пыли, вверх, к храму.       Ступив под тень портика, девушка остановилась на мгновение, оглядывая древние лики кариатид, державших над головами посетителей потолок. Античные статуи потрескались от времени и жаркого южного солнца, но стойко несли свою вахту, глядя слепыми мраморными очами вдаль, где расстилалась морская лазурь. Пройдёт тысяча лет, сменятся эпохи и народы, а занесённые золотистой пылью кариатиды всё так же будут смотреть куда-то за горизонт, словно дожидаясь освобождения от гнёта мраморной крыши храма. Девушка улыбнулась, поправив золотую, скреплявшую края пеплоса застёжку-змейку на плече, и вошла в прохладный сумрак святилища, миновав приоткрытые тяжелые двери из тёмного резного дерева.       После солнечной улицы полумрак храма показался девушке первозданной тьмой, а тишина оглушала до звона в ушах. Проморгавшись, посетительница шагнула вперёд, залюбовавшись на миг пылинками, танцевавшими в солнечных лучах, но вскоре опомнилась и заспешила мимо ниш со статуями к маленьким дверям в конце зала, где был алтарь. Прикрыв за собой створки, девушка огляделась и восхищенно вздохнула — эта комната была прекрасной в своей лаконичности: круг земли среди мраморных плит, обложенный крупными разноцветными морскими голышами по окружности, несколько бронзовых светильников и лучи света, падавшие сквозь небольшое оконце на мраморную глыбу, лежавшую в центре земляного круга. В нишах меж колонн замерли пять статуй: тут был и суровый широкоплечий воин в северном наряде, опиравшийся на меч; и тоненькая девушка с длинными косами и в струящихся одеждах, поднявшая к небу в ликовании чашу; и властная женщина с венцом на голове, у ног которой сидел орёл; и высокий юноша, чью руку обвила змея; и рослая женщина в хитоне и шлеме с высоким гребнем, сжимающая в руке копьё и опирающаяся на щит с изображением совы… но девушка знала секрет этого зала — луч света в течение суток касался лба каждой из статуй, озаряя лица, и только одного угла солнечный блик никогда не касался. И в той нише, поодаль от других, совершенно неприметный на первый взгляд стоял, чуть наклонив голову, мрачный мужчина в хитоне, сжимающий медальон и небрежно укрывший голову краем плаща. Предание гласило, что когда солнечный луч коснётся этой статуи, то наступит конец мира — никому, даже шаловливому блику света, не дозволено нарушать сумрачный покой древнего бога.        — Здравствуй, дитя моё. — Вслед за девушкой в алтарную часть тихо вошла невысокая женщина в тёмном, несмотря на жару, хитоне и переливчато-жемчужном платке, накинутом на чуть посеребренные сединой волосы. — Хорошо, что ты пришла вовремя. — Женщина обошла зал кругом, зажигая светильники, и взмахнула рукой, погружая зал в полумрак без капли солнечного света.       — Мир тебе, мама, — Девушка кивнула, глядя, как в отсветах огня черты лица матери становятся ещё более заострёнными; казалось, женщину иссушило южное солнце, выпив из неё всю жизнь и оставив только хрупкую, как осенний лист, оболочку. — Зачем ты меня позвала сюда?       — Я чувствую, что вскоре моё время может иссякнуть. — Женщина села на край глыбы алтаря и утомлённо прикрыла глаза. — Я была в Дельфах, но оракул не сказал ничего, тогда я решилась отринуть запрет, наложенный на меня, и сама прозрела будущее. — Жрица помолчала и продолжила, вздохнув. — Тебе не место здесь, дочь моя, солнце иссушит тебя так же, как и меня, если ты попробуешь начать путь жрицы именно этого храма. — Женщина едва повернула голову, указав взглядом на статую мрачного бога, скрытого в тени, и пугливо накинула на голову платок, тут же отворачиваясь. — Это наше благословение, но в то же время и проклятие. Уезжай, дочь моя, туда, где мало солнца, и обязательно постарайся, чтобы было много солёной воды.       — Ты платила богу своей жизнью, и теперь в тебе нет сил? — требовательно спросила дочь, подавшись ближе к матери и взяв её сухие тонкие руки в тяжёлых серебряных браслетах в свои. — И поэтому бог слабеет вместе с тобой?        — Когда бог уснёт, ты сможешь вернуться. — Жрица кивнула и слабо улыбнулась, устало погладив дочь по волосам. — Он будет тебе не страшен, поэтому усыпи его ещё на триста лет.        — Но почему я не могу остаться с тобой и провести ритуал усыпления сразу? — Девушка села на пол у ног матери, уткнувшись лицом в её платье. — Тогда ты будешь жива…       — Тёмные искусства, дочь моя, требуют свою плату. Я просила мастерства и ума, была ослеплена гордыней и не считалась со всем, принеся жертву ещё в юности. Тогда я не знала, что пожелаю иметь семью, растить детей… и поэтому умирать буду очень долго — бог разгневан, противоборство между Магией и его волей будет сложным. — Женщина ласково перебрала волосы дочери. — Я боюсь, что он увидит тебя, ведь скоро грядет полнолуние инициации. Не будет инициации здесь — он не сможет испить тебя, сделав своей подпиткой. Когда я умру, то он будет бессилен, одинок и в ярости, но уснёт, ведь ничья больше кровь не пробудит его. Поэтому уезжай, когда ты вернёшься, то он будет слаб и дряхл, и ты сможешь легко усыпить его.       — Мама… — Девушка подняла голову, давя короткое невольное рыдание. — Зачем?       — Чтобы ты была счастлива, — усмехнулась жрица. — Вот зачем. Уезжай и живи спокойно, помнится, в Англии был древний род, какая-то дальняя наша ветвь… посмотри, вдруг приживёшься там. Да и далеко за морем, солнца не так много, сумрачно… — Женщина вздохнула, снова погладив дочь по волосам. — Надеюсь, что там тебе будет лучше. Не грусти, моя родная, завещаю тебе быть счастливой и в браке, и на свободе, и одной, и среди друзей, не заставлять себя жить по чужой мерке, а самой вершить свой путь. Захочешь — родишь детей, не захочешь — твоя воля. Я требую от тебя одного — быть счастливой, а потом, через много лет — усыпить бога да долгие века. — Жрица сняла с волос свой едва серебрящийся в полумраке платок и накинула его на волосы дочери. — А прощальным моим подарком тебе будет шёлк, передававшийся из поколения в поколение в нашей семье, ты же помнишь эту легенду?       — Ту, что этот шёлк отрезал от платья самой Вечной Невесты наш безрассудно храбрый родоначальник, чтобы спасти свою жену? — с лёгкой иронией в голосе уточнила девушка, недоверчиво-счастливо, как маленький ребёнок, трогая ткань, лежащую у неё на плечах. — И ты отдаёшь это мне?       — Лучше будет, если этот платок убережёт тебя от болезни и старости, мне она уже ни к чему. — Жрица пожала плечами и заколола платок на груди дочери фибулой с неярким зеленоватым камнем, пока девушка гладила мать по плечам, сдерживая слёзы. — Ступай теперь, дитя моё, и прощай. Я тебя очень люблю. — Женщина порывисто обняла дочь, поцеловала её в лоб и мягко оттолкнула от себя.        — Так, я всё понимаю, но я не согласна, чтобы ты умерла, — решительно заявила девушка, смахивая крохотные слезинки, и напоследок погладила иссохшие пальцы матери. — Мама, я буду тебе очень признательна, если ты сможешь как-то продержаться ещё три года. Мне нужно это время, чтобы всё успеть. Ты же помнишь, где я складываю свои лечебные зелья?        — Помню, — со слабой улыбкой сказала жрица. — На семь лет меня хватит, если использовать твои запасы. Я постараюсь, моя милая, и если что, то пришлю тебе весточку. А теперь ступай, — повелительно взмахнула рукой женщина.       Девушка бросила последний взгляд на поднявшуюся с алтаря и словно постаревшую ещё на десяток лет мать, дрогнула было, желая ещё раз её обнять, но упрямо качнула головой и выбежала из храма под палящее южное солнце и свежий ветер с гор. Солнце омыло фигуру девушки, словно смахивая холодную тень, протянувшуюся к ней от храма, и высушило невольно выступившие капли горьких слёз. Тронув платок и вздохнув, чтобы совсем успокоиться, девушка шагнула вперёд, растворяясь в воздухе и оставляя за спиной храм, мрачный силуэт бога и иссушенную тьмой жрицу…

***

      Сухо потрескивали факелы, на каменные стены ложились причудливые отблески огня, и в глубине теней оживали новые чудовища. От потемневшего за века гранита тянуло холодком и сыростью, а неверный свет огня только сгущал мрак в коридоре. В этих стенах никто не замечал времени — пройдёт сто лет, а может, и тысяча — всё равно здесь будет так же стыло и темно. Но пыльную тишину нарушили осторожные шаги, и тяжёлое очарование древности тут же рассеялось.       Темноволосый подросток проскользнул вдоль стены мимо факелов от одной тени к другой, замер в нише рядом с рыцарским доспехом, чутко прислушиваясь к ночному безмолвию, и удовлетворённо кивнул. Быстро пройдясь вдоль стены три раза, мальчик дождался, когда в каменной двери появится дверь, и, ещё раз оглядевшись, шагнул внутрь.        — Итак, лаборатория зельевара… — пробормотал маг, доставая из рукава волшебную палочку из какого-то светлого, почти белого дерева и скидывая мантию. — Мне нужно место, где есть редкие ингредиенты, — приказал мальчик, чуть ослабив серебристо-зелёный галстук и по-хозяйски оглядывая стеллажи с потрёпанными старинными книгами. В лаборатории зельевара никого не было, но, казалось, мальчик ни капли не сомневался, что его приказ будет выполнен.       Тяжёлая бархатная портьера отодвинулась, в воздухе закружилась пыль, и мальчик недовольно сморщил нос, чихнув. Но раздражение тут же сменилось предвкушением, и волшебник, удовлетворённо кивнув, засучил рукава и толкнул маленькую дверку, спрятавшуюся за портьерой. В полусумраке вдоль стен возвысились шкафы, полные стеклянных банок, которые пыльно поблёскивали в свете на кончике волшебной палочки.       — Настойка полыни… — Мальчик медленно пошёл вдоль стеллажей, пытаясь по полуистлевшим от времени этикеткам прочитать нужное название, но вдруг что-то прошелестело за спиной подростка. Тот резко обернулся, ища мнимую опасность, и не заметил, как задел локтем банку, которая от ветхости тут же треснула и испустила серебристый дымок. Повернувшись к банке, мальчик нечаянно вдохнул немного испарений и тут же почувствовал, как проваливается в глубокий сон.       Палочка покатилась по полу, выпав из ослабевшей руки, и тусклый огонёк на её кончике мигнул и потух, осветив в последний раз бледное лицо с закрытыми глазами.