Нет дела

Разметавшиеся волосы на контрасте с простынёй кажутся тёмными, но зато бледная кожа под лунным светом как будто бы сама сияет призрачно, так что среди путающихся мыслей Зензо так и крутятся всякие нелепые поэтические образы. Сарутоби сейчас вообще выглядит ненастоящей, слишком графичной, нарисована тушью; не живая девушка, а кадр из манги. И ситуация слишком уж неестественная, словно выдуманная, готовая рассыпаться обрывками страниц к утру, когда они оба опять сделают вид… Но до утра ещё далеко, а прямо сейчас Сарутоби запрокидывает голову и дышит часто, выгибается под его прикосновениями и отвечает на них, таращится своими слепыми и потемневшими от возбуждения глазами и облизывает пересохшие губы, прижимается к нему и стонет сладко: — Ах, Гин-сан! Сказочная картинка рассыпается в одночасье. Зензо останавливается, вздыхает недовольно, ворчит: — Сарутоби, ты б хоть для приличия вид сделала, что мыслями сейчас здесь и со мной. — Ой, да иди ты к чёрту, — фыркает Сарутоби. — Как будто тебе разница есть, с кем трахаться. Продолжать будем? — В следующий раз положу тебе на лицо «Джамп», — Зензо по-прежнему не двигается, нависнув над ней, — хоть почитаю в процессе. Сарутоби толкает его в плечо, слегка морщится, когда член выскальзывает из неё. Зензо послушно отстраняется, садится рядом. Ждёт, что будет дальше. Сам не знает, чего ждёт. Не обращая на него никакого внимания и не озаботившись ни одеждой, ни очками, Сарутоби выходит из комнаты. Поспешно натянув штаны, Зензо следует за ней, но в кухню не проходит, останавливается в проёме. Свет бьёт из открытой дверцы холодильника, ярко очерчивает профиль: нахмуренные брови, поджатые губы, высокая крепкая грудь, плоский живот... Полумрак скрывает сетку тонких белых шрамов на её коже, но Зензо всё равно помнит их расположение, как будто они отпечатались на подушечках его пальцев. — Почему у тебя вечно есть нечего? — Сарутоби берёт с полки контейнер, подносит его к глазам, слепо вглядывается в надписи. — Ты даже чисто теоретически не допускаешь мысли, что к тебе могут вечером гости зайти? — Сарутоби, — зовёт Зензо. — Хоть бы жалкий онигири слепил на случай, если среди ночи есть захочется, — переставляет продукты на полке она, — я уже не говорю про натто… — Сарутоби, — повторяет он. — Может, хоть шоколадку в шкафу припрятал? Хлеба кусочек завалялся? — Сарутоби. — Чего?! — рявкает она, с силой захлопывая дверцу холодильника. Кухня резко погружается во темноту, в глазах после яркого света плывут радужные пятна. — Ты ему не нужна. Ему вообще до тебя дела нет, — говорит Зензо. Сарутоби окатывает его молчаливым презрением, в той особенной манере, как умеет только она, даже не снисходит до слов или удара. Протискивается мимо, задев плечом, снова уходит прочь, не оборачиваясь. Зензо плетётся за ней. Дверь в ванную она хоть и закрывает, но не запирает, и он расценивает это как если не приглашение, то, как минимум, отсутствие запрета. Так же вновь останавливается в проёме, наблюдает, как Сарутоби закалывает волосы, старательно намыливает тело, трёт себя мочалкой. Ничуть не эротично, а как-то даже остервенело, словно пытается соскоблить с кожи всё то, что произошло этой ночью; но всё же выглядит она великолепно. Зензо просто физически не может не любоваться на то, как стекает вдоль позвоночника мыльная пена. — Ты в туалет за мной тоже потащишься? — бросает Сарутоби, не оборачиваясь. — Если надо будет, — кивает Зензо. Она двигается так уверенно, и не подумаешь, что без очков совсем ничего не видит. Наверное, за столько лет просто выучила его дом наизусть, от расположения комнат до самых мельчайших предметов обстановки. Но всё же Зензо подмечает, как буквально долю секунды она ощупывает вентиль, прежде чем выключить воду — убеждается, что не ошиблась и не окатит себя ненароком крутым кипятком. За мгновение до того, как рука Сарутоби наткнётся на пустой крючок, он подаёт ей полотенце. До благодарности она, разумеется, не снисходит. А может, просто не замечает сослепу такой мелочи. Он догадывается, что, конвоируя её из комнаты в комнату, выглядит глупо, но ещё более нелепо сейчас будет ни с того ни с сего прекратить. Тем более что идёт Сарутоби в спальню — а куда же ещё ему самому направиться. Футон уже остыл, только мятая простыня напоминает о том, что тут происходило совсем недавно. Зензо тщательно перестилает постель, Сарутоби терпеливо ждёт, не комментируя его неуместную педантичность. Сразу же забирается под одеяло и демонстративно отодвигается на самый край, поворачивается к нему спиной. Дожидается, пока Зензо уляжется рядом, и негромко говорит: — Никому до меня дела нет. Вообще, во всём мире. Ему требуется некоторое время, чтобы сообразить, что она продолжает начатый на кухне разговор. А потом ещё немного, чтобы продумать ответ: так, чтобы сказано было честно, и всё, что надо, и ничего лишнего. — Мне есть, — говорит он. Ему не надо видеть её лица, чтобы представить, как она сейчас закатывает глаза. Он слишком хорошо её знает. Её гримасы, привычки, пунктики. Её чувства и эмоции. Все невысказанные условия и договорённости их отношений. И он знает, что нарушает их, когда обнимает Сарутоби. Но вместо того, чтобы презрительно отстраниться, она почему-то почти неощутимо — настолько, что он даже сомневается, не показалось ли — прижимается к нему в ответ.