Мой король...

Я всегда любила тебя, мой король...       Любила даже тогда, когда была за тридевять земель от Иерусалима. Я была ещё совсем девочкой, когда мой отец ушёл в крестовый поход, дабы освободить Святую Землю от полчищ сарацинов. Слава Всевышнему, он вернулся. Тогда он рассказал мне о тех кошмарах, что творились там, и о тебе, мой король. Болезнь тогда уже поразила тебя, хотя ты тогда был немногим меня старше. Твоя решимость и стойкий характер поразили меня, и я поклялась во что бы то ни стало прийти на Святую Землю и помочь тебе.       Ах, мой король, если бы ты знал, чего мне стоило разрешение пойти в крестовый поход! Долгие часы упорных тренировок, синяки, ссадины, шрамы... Да, я хорошо помню свой первый шрам. Я получила его в девять, на одной из тренировок. Мой брат, обучавший меня фехтованию на мечах, два раза неудачно задел кончиком клинка мою щёку, оставив на ней кровавый крест. Волей случая меня отметили знаком крестоносца. Таким знаком, который не изранит ятаган, и который не склонится к песку под пустынным ветром. Только если песок обагрится кровью знаменосца. ***       Настал долгожданный миг. Мои старания не прошли даром, и я вошла в Иерусалим вместе с отрядом крестоносцев. Мне даже не пришлось скрываться. Отец сказал, что я пойду, как целитель, но и в сражении не отстану. Благо, и он, и его братья в оружии были лишены предрассудков, запиравших женщин дома в мучительном ожидании.       Тот день стал для меня счастливейшим и печальнейшим во всей жизни. Ведь именно в тот день я увидела тебя, мой король.       Та встреча так и не ушла из моей памяти. Моё потрясение было слишком велико. Живая мумия в белых одеждах - так предстал передо мной ты, мой король. Вынужденный скрывать платом обезображенное проказой лицо, ты не в силах был скрыть взгляда больных, затуманенных, но все ещё голубых глаз. Тогда болезнь уже медленно заносила над тобой смертельный ятаган, иссушая твои руки, сгибая статную спину. Но незримому врагу было неподвластно сломить твою волю, хотя ему в этом всячески способствовали собратья из плоти и крови. ***       Золотой Иерусалим... С тех пор, как моему взору впервые предстал озарённый солнцем твой Купол Скалы, с тех пор, как услышала литургию у Святого Гроба, я испытываю к тебе... двоякие чувства. Я ненавижу эту отнюдь не святую землю и одновременно люблю. Ненавижу, потому что она стала роком для многих ее славных, доблестных защитников, для павших и ныне живущих. Люблю же потому, что душа и сердце Иерусалима - это его обреченный прокажённый король.       Мой король... Каждый день ты вынужден вновь и вновь нести тяжкую ношу, под которой стонут больные плечи. Ведь не так трудно оберегать страну от ударов врага снаружи, нежели не дать растерзать ее изнутри.       Каждый рыцарский совет похож на предыдущий. Почтенные бароны Иерусалимского королевства, владетели таких его жемчужин, как Антиохия и Кир-Моав, Алеппо и Эдесса, на деле оказывались жадными до золота разбойниками, ищущими повода развязать войну. Они ругаются между собой, словно сварливые торговцы, ничуть не стесняясь присутствия своего несчастного государя. Только когда золоченый посох оглушительно ударял в пол и их споры пресекались грозными речами, они прекращали свои панибратства.       А я... Все, что оставалось мне в такие часы - это стоять в тени колонн, сжимая пальцы до белых костяшек, и видеть, что для своенравных вассалов их сюзерен - всего лишь прокажённый мальчишка, полудохлый их король, который считает себя умнее и дальновиднее их, видавших виды вояк. Чем мудрее правитель, тем больше его ненавидят. На мою долю выпало видеть это. И молчать.       Стискивать зубы, слыша, как на обедне эти самые бравые рыцари, как базарные старухи, с интересом делятся сплетнями с королевой-матерью, втихаря оскорбляя доблестное имя короля. Слышать, как даже твои мать и сестра, морща носы, гадают, зачем ты призываешь меня по вечерам, и смеются, вслух обсуждая самые отвратительные свои фантазии. И молчать.       Все, что оставалось мне - это молчать. Молчаливой тенью охранять твой престол. Молчаливо сносить словесные удары, которые бьют по мне потому, что бьют по тебе. Молчаливо подставлять тебе своё плечо, чтобы ты мог устало на него опереться.       Самое страшное, что мне открыло молчание - это бессилие. Бессилие перед злыми языками и их владельцами, поносившими твою честь и разрушающими Святую Землю изнутри, прикрывая свою жажду наживы безрассудной верой и праведным гневом. Бессилие перед страшным недугом, с каждым днём выпивающим твои силы все больше и больше, все ненасытнее и ненасытнее. Но я отказывалась сдаваться, делая всё, что было в моих силах, дабы как-то скрасить твои последние дни, пытаясь облегчить твои страдания.       Теми самыми вечерами, породившими множество сплетен и шепотов за нашими спинами, я омывала твоё чело и руки целебным настоем, не боясь заразиться, без страха смотрела в твоё обезображенное лицо. В твои глаза, красоту которых болезнь не убила и никогда не убьёт. Потому что в глазах живет душа человеческая. А твоя душа прекрасна, мой король.       В такие вечера, полные треска факелов, дыма курильницы и запаха роз и сандала, мы говорили. Говорили обо всем и ни о чем, наполняя сердца теплом простой беседы. Но так и не сказав самого главного. ***       Как жестока с нами судьба... Как коварна её обугленная ладонь смерти, нависшая над тобой так низко, мой король! И как коварен случай, который представился мне только в твой последний вечер. Ты тогда нашёл меня во внутреннем дворе. Я сидела, прислонившись к крепостной стене и зашивала свежие раны, оставленные после недавней стычки. Ты тогда удивился, что я шью прямо по живому. Я ничего не ответила, лишь пожав плечами. Отец научил меня сносить боль, но говорить об этом не хотелось. Ведь моя главная боль стоит передо мной, облачённая в белые одежды, и от неё невозможно уберечься.       Твои следующие слова бросили меня в огненный жар и в ледяную дрожь. Ты тогда сказал, что всё бы отдал, чтобы вновь почувствовать физическую боль. Это было бы признаком твоего выздоровления. Тогда в сердце что-то неприятно кольнуло. Я ведь забыла о твоей болезни. Вернее, старалась не вспоминать. В наши моменты единения никто из нас двоих не думал о твоей смерти, да и о смерти вообще. Она везде окружалась нас, каждый день и каждый час, и наши вечера просто существовали, чтобы от неё хоть ненадолго скрыться, будто под покровом Девы Марии. Но червоточина проказы поразила даже святой пурпурный балдахин.       В тот момент я даже не смогла удержать той редкой, скупой слезинки, что скатилась тогда по моей щеке. Господи, как же мне теперь стыдно за неё! За ту непозволительную слабость, что я проявила тогда! Будучи здесь, я упорно не давала волю чувствам, считая, что так укрепляется мой внутренний стержень. Теперь же я поняла, что от этого он только ломался. В тот вечер он дал большую трещину. Как же мне было стыдно тогда за это! Да и сейчас стыдно, чего скрывать...       Я до сих пор помню прикосновение твоей шёлковой перчатки к моей щеке. Пальцы смахнули непослушную капельку, очертили линии моих шрамов. Я не сдержалась и обняла тебя. А ты не оттолкнул. Твоя невесомая ладонь ласково гладила мои спутанные волосы. Я чувствовала её тепло, несмотря ни на твою болезнь, ни на толстую ткань перчатки. В твоих объятиях мне было так спокойно, что я вновь забыла о твоей смерти. Но ненадолго.       В конце концов я призналась тебе в своих чувствах. Уже стоя у твоего предсмертного ложа. Твои затуманенные глаза пронизывали меня, и нежная рука опять коснулась моей щеки. Но я тогда уже не плакала. Я больше не могла себе позволить такой слабости... Откинув невесомую ткань с твоего лица, я коснулась твоих полуразложившихся губ своими. Это не было противно или жутко. Я не боялась твоего облика смерти, не боялась смертельной заразы. Просто я хотела исполнить твою последнюю волю, мой король: подарить тебе первый и последний поцелуй. ***       Прости, мой король, я не смогу помолиться у Гроба о твоём спасении, не смогу навестить место твоего упокоения, не возложу длань на твою посмертную маску. Ибо мой смертный час тоже близок. Я лежу среди других моих павших братьев, череп мой раскроен тяжёлой палицей, а горячий песок впитывает мою кровь. Знали ли мы, что идём на смерть? Лишь ступив на Святую Землю много вечеров назад. Здесь каждый бой мог оказаться последним, но про этот я точно знала, что он будет последним именно для меня.       Не потому, что изначально было известно, что силы неравны. Не потому, что моя душа умерла ещё раньше, вместе с тобой. Но потому, что твой последний поцелуй остался омертвелым отпечатком на моих губах, предрешив мою судьбу.       Мы не венчались с тобой, мой король, и не могли обвенчаться. Но в итоге я все же разделила с тобой твою судьбу, как любящая супруга. Хотя смерть настигла меня раньше. Но я не боюсь. Я верю, что ты найдёшь меня на небесах, мой король, и мы будем счастливы в Царстве небесном...