Пламя

Свидание с Ванитасом приятно авансом хотя бы лишь потому, что теперь леди Доминик, сама леди Доминик, не жалеет ни личного времени, ни своих собственных нарядов, пытаясь сделать из Жанны настоящую модницу. Полагаться на помощь кого-то столь искушенного и великолепным вкусом волнительно, даже слишком. По целому ряду причин, сходившемся кругом возле одной и самой волнительной – искреннего интереса, проявленного Доминик в желании безупречно нарядить Жанну подобающе случаю. Припомнить невозможно, когда она удостаивалась столь пристального внимания и желания помочь, и новизна ощущений непривычным жаром разливается откуда-то из глубины груди. Вверх – к шее, к мочкам ушей, к щекам. К низу – в живот, напирая давление так сильно, что найдя оно выход – и влажных пятен на панталонах не избежать. Выбранных самолично леди Доминик под платье, чересчур вычурных в сравнении с предпочитаемым Жанной бельем: тончайший батист расписан едва приметной с беглого взгляда вышивкой, тонкой, будто ледяные узоры на стеклах. Можно пытаться оспорить необходимость столь утонченной вещицы, ведь Жанна ни при каких обстоятельствах не собиралась демонстрировать белья посторонним, ни за что на свете, так не все ли равно – что на тебе под общедоступно видимой частью туалета. Но Жанна бы никогда не позволила себе оскорбить леди Доминик подобной невоспитанностью, ведь в этом и заключена утонченность – быть идеальной во всем, а не создавать видимость, что являешься таковой. Получается, леди Доминик не посторонняя? От внезапного вывода жар подсушивает язык такой жаждой, вызывая желание облизнуться, язык непроизвольно скользит по острию клыков и обнаженная грудь грузно подпрыгивает при вдохе. – Знаешь, а Ванитаса можно понять, – щурится леди Доминик, слишком пристально глядя на Жанну. От смысла услышанного непонятная слабость накатывает на тело, и у Жанны медленно отвердевают соски. Она чувствует себя куском масла, влажно опадающим от тепла по расписанному цветочным кружевом фарфору. – Я никогда не пойму его. Не пойму – для чего вообще нужны такие? – произносит она, отводя взгляд, чтобы только разбавить неловкость своего неожиданного возбуждения, как оказывается приносимого ей чужими взглядами. Будто несколько слов могут теперь хоть как-то помочь в этом, как и умалить насланную этим ощущением жажду крови. Совершенно немыслимую к тому, кто выше тебя по положению. – Чтобы мы развлекались, – леди Доминик грациозно поводит плечами, будто она птица, готовая сорваться в полет. Жанна сглатывает, подмечая близкую к поверхности венку под ее бледной кожей. Развлечься можно и без них, мысленно отвечает Жанна. Особенно если у тебя такие красивые, нежные руки, как у леди Доминик. Жанне всегда хотелось иметь такие. Каждое прикосновение леди Доминик к ткани чувствуется прикосновением к собственной коже. Жанна не уверена, что способна сдержать себя от желания вцепиться зубами в ее горло, если расстояние между ними сократится. Но избегать его преодоления – грубо и бестактно. Узкий и низкий корсаж требует посторонней утяжки. И шляпу из яркой картонки Жанне самостоятельно на волосы не посадить так, чтобы это смотрелось шикарно, и... – Иногда так скучно, – подытоживает леди Доминик, шурша яркой упаковкой. По ее улыбке очевидно настроение хозяйки – несмотря на сетование, на возникающую временами меланхолию сейчас она откровенно веселится, продолжая оценивающе скользить глазами по раскрасневшейся Жанне. В этом взгляде колышется маленький огонек, которого Жанна не замечала, когда леди Доминик смотрела на Ноя. – Тебе не кажется, что она чересчур великовата? – замечает она, и Жанна едва удерживается от обжигающего желания прикрыть грудь ладонями. И тут же смущается еще сильнее, стоит лишь трезво осознать – никто даже и не думал сейчас говорить о ней. В чужих руках ярко блестит атласная лента – чересчур широкая, чересчур, такой Жанну всю можно перевязать с ног до головы, будто подарок. – Вы правы, – тихо отзывается Жанна, едва ли не поглощенная невесть откуда взявшимся образом подобной игры, непристойной и так сильно отличающейся от всего, с чем приходилось иметь дело раньше. – Прекрасный силуэт, – подает голос леди Доминик, расправляя оборки на подоле. Жанна просыпается от него. – Вы правы, – вторит она себе, уже ни о чем не думая. Сухой комок запечатывает ее горло. Пламя так сильно прогревает изнутри, что кожа на пальцах едва ли не оттенка винных роз – стоит Жанне потупить взгляд на руки, лишь бы не встречаться взглядом с будто бы набравшим силу горения огоньком в глазах леди Доминик. – Еще немного – и я решу, что никогда не ошибаюсь, – говорит та, оставляя наряды в покое. Ее медленные шаги кажутся вкрадчивее слов. – Но я же не ошибаюсь, чувствуя, что ты бы не отказалась от особого рода развлечений, так? Жанна согласно кивает, когда леди Доминик захватывает собой все пространство перед ней, и смотреть на что-то, помимо нее становится невозможно. Бесполезно отрицать что-то или бороться с собой, особенно когда длинные пальцы леди Доминик так прохлаждающе касаются горящей кожи. – Я имела в виду не платье, тебя, – информируют Жанну, взвешивая ее груди в ладонях, – у тебя потрясающий силуэт. Комплимент проталкивает комок из горла куда-то вниз, где тепла уже столько, что сладкая боль волнообразно накатывает на Жанну, высвобождая место безумному голоду. Слабость и сомнения, и стыдливость подавляются им, самым сильным из всех потребностей. Жанна борется с ним единственный миг, грубо впиваясь ногтями в свои ладони, но быстро сдается, находя лучшее применение своим рукам – обвиться вокруг тонкой талии леди Доминик, когда та слегка пригибается, подставляя шею. Глотки у Жанны крупные, но ее голод едва ли проходит, когда она прекращает пить, когда Доминик, на которой потеря крови нисколько не отражается, чтобы даже заставить губы побледнеть хоть на один оттенок, увлекает ее на кушетку – к разложенной на них яркой тканевой пене. Жанна трепещет, позволяя скользить по себе руками. Оказывается, ее соски необычно чувствительны, стоит только совсем слегка царапнуть ногтями, а завязки на панталонах едва завязаны, и складки кожи у нее между ног такие скользкие, будто щедро смазаны маслом, которым она недавно казалась себе. Поцелуй леди Доминик куда напористее, чем у Ванитаса. Жанна вздрагивает, чувствуя, как острые клыки требовательно давят на ее кожу именно в тот момент, когда в нее проникает палец – осторожно, но при этом так властно, будто Жанна отдала письменное согласие на подобное с собой обращение, снабдив его вычурной личной подписью, как писала недавно письмо Ванитасу. – Я хочу, чтобы на свидании ты вспоминала обо мне, – шепчет леди Доминик, освобождая ее рот, и Жанна звучно всхлипывает, стоит той начать двигать пальцами, не только тем, который Жанна сжала своими мышцами, теми, что ласкают сверху – тоже, в унисон его ритму, перебирая ими умело, ловко, и так всепоглощающе приятно, что Жанна пропускает момент, когда леди Доминик прокусывает ее шею. В этот миг ей не жалко крови и ничего вообще, если бы она могла не мелодично стонать, лаская своей несдержанностью чужой слух, ей было бы не жаль правды о лорде Рутвене, неприятной и ранящей правды для ласковой леди Доминик и ее друзей, если пронырливого Ванитаса, с натяжкой, но тоже, можно причислить к этой категории. Пусть даже правда эта подобна тяжелым жерновам, способным размолоть в порошок не только тело, но и все чувства вампира, человека – не важно. Ничего не может больше казаться значимым в момент, когда истомивший тебя жар обращается с чужой помощью в удовольствие. Жанна чувствует кровь леди Доминик у себя внутри. Жанна чувствует внутри ее пальцы. Жанна испытывает наслаждение и растворяется в нем. Собрать себя воедино выходит не скоро, лишь когда ее одевание почти уже завершено. У болеро высокий воротник. Чтобы он должным образом обхватил шею, приходится застегнуть множество мелких пуговок. Жанна чувствует, как у нее перехватывает дыхание на каждой – особенно на самых верхних, скрывающих место укуса. Леди Доминик неторопливо отстраняется, давай поглядеть на себя в зеркало. Оттуда смотрит красотка, будто только что обильно подкрасившая губы, щеки, и даже радужку глаз – более ярких, чем до примерки нового наряда. – Я благодарна вам... – осипши лепечет Жанна, снедаемая неловкостью, не столько от произошедшего, как за то, что и удовольствие и подарки – все получила она одна, так и не посмевшая одарить леди Доминик взаимными ласками. И теперь ей не избавиться от мыслей – какова у той на ощупь обнаженная грудь, велики ли соски, которых ей так и не удалось почувствовать через ткань, хранит ли леди Доминик невинность для будущего супруга либо давно уже рассталась с ней, как с бессмысленным атрибутом ханжества, мешающим изучить собственное тело... – Буду надеяться, если я чего-нибудь захочу, ты не откажешь в ответной услуге, – перебивает мысли леди Доминик, заглядывая в глаза. Огонек из них никуда не делся.