Эврика

Она приходила сюда, когда сумерки уже перекрашивали стены каменного жилища в тёмные цвета, а внутри тех стен еще держались ароматы подававшихся на дэйконе блюд. В это время прислуга обычно мыла посуду на втором этаже дома, а все остальные его обитатели отдыхали, попивая смоляную рецину из киликов на своих мягких ложах. Все обитатели дома, кроме ее смертной. Та единственная уединялась и, не боясь быть потревоженной праздными сожителями, посвящала себя работе. А это уже означало трапезу для самой Эврики. Но сегодня она не могла найти свою смертную. Её не было нигде. Сперва Эврика проверила в благоухающей травами и кореньями кладовой. Там смертная обыкновенно проводила время за измельчением ингредиентов, чтобы после изготовить из них мази и бальзамы. Или находила применение сушащемуся на полках и свисающему с потолка связками растительному сырью. В такие минуты она испытывала воодушевление. Затем, Эврика подалась в библиотеку. Там смертная вечерами щурилась в тусклом свете ламп на животном жире, склонившись над исписанными восковыми табличками. В такие минуты она забывалась в заинтересованности. В атрейе смертной тоже не оказалось, хотя в последние дни именно она меняла припарки маявшейся в лихорадке спящей гостье издалека. Только на помощь смертной Эврики и полагались все живущие в доме, стоило кому-то заболеть. И тогда смертная становилась решительной, она двигалась в своей стихии, исследуя и размышляя. Ее не было ни в спальне, прилегшей от нездоровья; ни в ванной, совершающей омовение. Ее не было нигде, будто Эврика забрела в неверный дом. В смятении Эврика заглянула даже в гинекей, хотя ее смертная и не любила в нем находиться. Эврике и самой совершенно не нравились другие женщины в доме, их ленивые помыслы, мелкие чувства и резавшие слух вульгарные голоса, за которыми не звучало осмысленное намерение. Все смертные были для нее малоразличимы между собой, но эти женщины вовсе сливались в единое существо. Ее смертная тоже избегала их общество. Они все равно не понимали ее и иногда говорили о ней гадости за спиной. Эврику это злило и один раз она даже устроила переполох, заслав в гинекей птицу. Эврику тоже сторонились другие нимфы, но уже из страха. Среди них не было никого, кто отступила бы от мира животных и растений и пошла к людям, в их неживые, рукотворные жилища. В их сложные и противоречивые умы. Нимфы просто не поступали так. Эврике тоже потребовалось время: сперва она подбиралась к детям, особенно оставленным без присмотра. Они исследовали мир с изумлением и восторгом и не могли навредить ей. А позже, привыкнув к тому, каковы люди, пусть даже маленькие, Эврика осмелела и обратилась ко взрослым. Они познавали гораздо меньше, но в минуты, когда они приоткрывались чему-то вокруг себя, то дарили ей гораздо более изысканные и питательные переживания познания. Эврика не сумела отказаться от этой новизны, хоть та однажды и могла оказаться опасной для нее. Все же люди являлись уделом высших божеств, а не духов природы. Эврика вспомнила об этом заново во внутреннем дворике, куда спустилась, чтобы проверить, нет ли ее женщины у колодца. Дух обомлела, увидев роскошную роспись на стене, изображавшую буйство зелени в садах афинянок, какими их представляла себе художница-сестра ее смертной. Рука Эврики потянулась к искусному рисунку, скорее казавшемуся окном в благоденствующей город премудрой девы-воительницы... Но Эврика очнулась и отступила, отводя взгляд. Она живо вспомнила, как вынуждена была в спешке, напуганная и пристыженная, оставить этот дом несколько дней назад, почувствовав присутствие в нем той, кто спустилась с самого Парнаса, дабы благословить творение художницы своим личным появлением во время написания этого дивного сюжета. Под хлопот полоскавшихся на ветру тканей, вывешенных на террасе этажом выше, а также пьяный мужской хохот за стеной андрона Эврика с тревогой приблизилась к алтарю дома, чтобы проверить, не отправилась ли ее женщина в путешествие сегодня днем. Но на маленьком жертвеннике дух не нашла ничего похожего на подношение Гермесу. И с облегчением выдохнула. А затем улыбнулась, увидев перед опиравшейся на посох статуэткой Асклепия не только горько и травно догоравшую календулу в тимиатерионе, но и цветки шалфея, предназначавшиеся Панакее, Гигии и еще двоим исцеляющим богиням. Смертная Эврики понимала, что Асклепий мог быть глух к просьбам женщины, даже прекрасной травницы, как обыденно глухи мужчины, вроде ее брата-лекаря, живущего в другой деревне. Оттого она не забыла спросить помощи и у других, пусть младших божеств, но готовых слушать. Это обрадовало Эврику, хотя ее собственное существование было гораздо более незначительным, чем фигура самого малоизвестного бога или богини. Но ей и не нужны были ничьи подношения, чтобы поддерживать в себе силу, что делало ее гораздо свободнее. Ей достаточно было связи, которая возникала между ней и живым существом, оглядывающимся вокруг себя и ценящим то, что оно обнаруживает. Именно поэтому ей так нужно было снова найти свою смертную сейчас. Эврика понимала, что без контакта с ней она уже скоро сама станет слабее, трусливее и меньше. Дух отправилась искать женщину за оградой дома. Но не прежде чем подкинула пушистую тростинку девочкам, игравшим с котенком под кизилом. Ее смертная нашлась на краю цветущей оливковой рощи. Она сидела на вынесенном из дома складном дифросе, отпивая из скифоса с еще отдававшим пар отваром из листьев зверобоя. Она сидела и смотрела — не на кудрявые холмы в торжестве заката, а вверх, задрав голову к нарождающимся на небе созвездиям. Она не замечала стоявшую рядом с ней другую. Увидев их двоих вместе, Эврика шмыгнула за скрученный ствол ближайшего оливкового дерева. Она зажала себе рот обеими ладонями. Противоположные ощущения тянули ее в две стороны. Страх знающей свое положение маленькой дикарки кричал бежать немедленно. Но любопытство, о, опасное, безрассудное, нахальное любопытство!.. Эврика никогда не видела богиню так близко. Любую богиню, даже совсем крохотную, а не только ту, что способна скрыть свое присутствие даже от духов природы, пока те не подберутся к ней вплотную. Ругая себя за то, что она не может иначе, Эврика выглянула из-за ствола. Гиматий, стекавший по спине олимпийки, переливался глубоким синим и ярким фиолетовым, а аппликации на нем блестели, как блестят звезды в безмятежную, темную и ясную ночь. Завороженная непоколебимой красотой и мощью, распространявшимися от божества, Эврика разглядывала неизвестную, пока та разглядывала небо вместе с ее женщиной. Эврика рассчитывала насмотреться и уйти, прежде чем ее обнаружат. Но уже через минуту богиня обратилась к ней, так и не обернувшись. Ее голос был скорее низким, густым и очень приятным на слух: — Почему ты подглядываешь, маленький дух? Выйди и представься мне. Эврика очень медленно вышла из своего укрытия, гадая, для чего к ней могли обратиться и не поздно ли ей притвориться не успевшей заснуть в своем стволе нереидой. Но оказавшись под прямым взглядом богини, дух поняла, что не смогла бы солгать. — Кто ты? — Я и впрямь всего лишь маленький дух, которая не хотела мешать, госпожа. — У тебя есть имя, которым тебя называют другие? — Эврика. Только никто не называет меня им, потому что я не живу среди других духов. — Ты предпочла им людей? Таких, как она? — Таких, как эта смертная, очень мало, госпожа. Мне вовсе не довелось найти ни одной другой. — И давно ты ищешь? Если тебе не встречалось что-то, то это не значит, что его нет. Эврика согласно склонила голову, не зная, что ответить. Богиня была права и Эврика не была уверена, стоит ли ей извиниться за свою глупость или дерзость суждения. Но божество не стало судить ее. — Ты не мешаешь нам, Эврика. Не называй меня госпожой, я не люблю этого. Мое имя Урания. Не сдержавшись, Эврика подняла лицо, округлила глаза и икнула. Перед ней стояла дочь Зевса! Старшая из сестер Муз! И она говорила с ней, в общем-то, никем, недостойным даже пары слов в людской памяти созданием. — Одна из моих сестер посещала дом этой семьи несколько дней назад, — продолжила богиня, — и рассказала мне об этой смертной. Она действительно необычайно одарена. Последнее богиня произнесла благосклонно взглянув на ее смертную. Хотя теперь Эврика опасалась считать ту своей про себя. Она могла только отдать ее богине. Что было необычайно обидно. Пусть Эврика тут же и признала про себя, что ее смертной нужна более сильная покровительница, чем она сама. — Этот человек любит быть живой. Любит чувствовать и думать, и видеть смысл в том, что окружает ее. — Это называется знание. Не твоя ли заслуга в том, что она упорно следует своим наклонностям? — Я тут совсем ни при чем! — вскинула руки Эврика. — Мне... просто нравится быть рядом с ней, поддерживать ее в работе, когда не поддерживает больше никто. Делиться с ней моим... Эврика оборвалась, но богиня приподняла тонкую бровь и повторила, побуждая продолжить: — Твоим...? — Это... простите мне, что я не смогу объяснить хорошо. — Прощаю. А теперь объясни мне, как сможешь. — Я часто смотрю в небо ночью. — Как люди? — Как люди. Как она сейчас. Я смотрю в него и вижу звезды. Если смотреть на некоторые из них достаточно долго, то россыпь оказывается частью созвездия. И тогда... как будто появляется что-то новое. Это новое делает мне спокойно, и радостно. И я ищу людей, которые тоже способны испытывать эти чувства, потому что не смогла найти их в ком-то еще, кроме них... Эврика замолкла, потому что богиня Урания улыбнулась. Но не в насмешку над ней, совсем наооборот! Эврика почувствовала, как что-то внутри нее самой начало меняться при взгляде на эту спокойную улыбку на идеально красивом лице олимпийки. — Ты подразумеваешь озарение. Запомни это слово, Эврика. Если ты продолжишь заниматься тем, что ты делаешь, то однажды станешь его покровительницей.