Высокое искусство

— Эти французы совершенно не умеют веселиться. Герцог де Луа с наслаждением вытянулся в кресле и в очередной раз за этот вечер раскурил сигару. Дым мутной пеленой вился вокруг него, тяжелого, грузного, добродушно улыбающегося даже несмотря на показное недовольство, что Нэтти засомневалась, действительно ли бал-маскарад маркиза Мачина пришелся отцу не по душе. Но вместо того, чтобы поинтересоваться, она поднялась приоткрыть окно. — Впрочем, — стряхнув пепел в небольшую изящную пепельницу, продолжил он, — под конец все стало немного лучше. Кто бы мог подумать, что маркиз пригласит настолько именитых гостей! Нэти приподнялась на цыпочках. Они гостили в Париже не так уж и долго — всего каких-то пару недель! — и толком еще не успели вникнуть во все хитросплетения слухов французской аристократии. Многочисленные имена блекли в памяти, как блекнет со временем краска на дешевых холстах — Нэтти даже не пыталась сконцентрировать на этом свое внимание. Но сейчас, странно увлеченная рассказом, навострила слух. — Гостей? — переспросила матушка, на время отложив шитье. — Ты же говорил, что у тебя не было времени познакомиться со всеми. Ох, Франц хоть на время забудь свои дурацкие шутки. Отец рассмеялся, довольно пригладив пальцами пышные усы. — Сложно не заметить кого-то, когда он самолично объявляет себя публике, дорогая. Разве я мог подумать, что этот самый «Ванитас» такой импозантный молодой человек? Нэтти едва сумела подавить вздох. Ванитас, сам Ванитас! О нем ведь писали все утренние газеты, о нем ходили слухи еще в далеком Бар-ле-Дюке: чудак, безумец, сущая мистика, подставное лицо, или, может, даже шпион?.. И ни одной фотографии, даже ни одного намека и шанса на возможность хоть как-то облечь слова в плоть и кровь, как легко случалось с книжными героями. А ведь Ванитас, по сути, ничем не отличался от настоящей выдумки. Выходит… Он и в самом деле был настоящим! — Какой он был? — спросила Нэтти, не вслушиваясь в дальнейший разговор родителей. Право, ну кому интересны дворцовые интриги, когда твой близкий видел живую легенду? — Bitte, Papa. Расскажите мне! — Какой? — растерянно протянул отец, кажется, не слишком разделяющий пылкий интерес Нэтти. — Да разве я вспомню… Молодой, пылкий, разодетый по моде, впрочем, как и все вокруг. Да разве у меня было время разглядывать? Сразу такое началось! — Но банкетный стол ты явно запомнил во всех подробностях, — насмешливо протянула матушка. — Иначе не рассказывал бы мне сейчас, как сильно тебя возмутили… А, или это был намек, что наши повара никуда не годятся? — Не говори глупостей, mein Schatz. Лучше наших Bratwurst французы никогда ничего не придумают.

***

— Какая жалость, что ты не поедешь, — вздыхала Кэтрин накануне отъезда, бесконечно поправляя туго завитые локоны. — Я надеялась, мы повеселимся вместе. К тому же, когда еще выдастся возможность полюбоваться на туалеты де Сад? Боже, от ее нарядов всегда такие мурашки… Ох Кэтрин. Какой же улыбчивой, какой милой она была и в жизни, и на всех портретах, что успела за короткий срок написать Нэтти. Посмертных, правда, как оказалось после рокового праздника, с которого — о слава богу! — отцу удалось возвратиться невредимым. Неужто в ее гибели был повинен Ванитас? Или все-таки кто-то другой, ведь отец, всегда такой чуткий к характерам других, просто не мог ошибиться в своей оценке. Как не могла ошибиться и Нэтти, каждый раз в восхищении тянувшаяся к альбомным листам. Какой же ты, Ванитас? Как лучше тебя написать? Твое лицо и взгляд, и все остальное, значительное и нет, все, что способно сделать тебя самим собой. Право, какая же мука искусство — пытаться изобразить того, кого сам ты еще ни разу не видел. — Но Кэтрин ведь видела. И правда, как можно было об этом забыть? Такая несчастная, такая удачливая Кэтрин. И ведь не спросишь ее теперь. — Отчего это нет? Можно, вот прямо сейчас пойдем и спросим. Только вот, как же мне обращаться к тебе? Может, скажешь свое имя? А ведь Кэтрин, кажется, даже любила ночные прогулки. Пусть даже то совсем не соответствовало жизненным ролям. Но всегда же можно все списать на снохождение. Особенно в ночь, когда чья-то улыбчивая тень сама протянула Нэтти руку из раскрытого окна.

***

— Первый раз в моей практике кто-то разгуливает по крышам. — Неужели? — Разумеется! Обычно этим занимаюсь я сам. Щеку обожгло холодом — Нэтти вздрогнула и приоткрыла глаза. Прямо над ней ослепительно-ярко горело небо Альтуса, усыпанное звездами, будто парчовое платье мелким бисером. Но даже эти редкие точки быстро смазались чернотой, стоило лишь только сомкнуть ресницы. — И кто бы только подумал, что великий Ванитас занимается такими глупостями. — Великий Ванитас вообще много чем занимается. Но не думаю, что сейчас подходящий момент, чтобы это обсуждать. Два голоса сплелись в один — мужские, юные, едва ли различающиеся по баритону — и их гул мигренью запульсировал в висках. Нэтти ахнула. — Быстро очнулась, ты погляди, — глумливо пропел кто-то над ней, но быстро затих под звуки странной возни. Уже во второй раз Нэтти различило лицо, действительно юное, приветливо улыбающееся и с длинной, ниспадающей на глаза светлой челкой. — Все в порядке, — с теплотой произнес ее спаситель и осторожно, ободряюще растер своими горячими ладонями озябшие пальцы Нэтти. — Вы в безопасности. Ванитас сумел спасти ва… Как же это она не догадалась сразу? Ведь Ванитас с самого начала был настоящим.

***

— Mein Schatz, это твоя лучшая картина. К облегчению Нэтти, слабость и головокружение прошли в первый же день, а следующим утром она вновь смогла встать у мольберта, бесконечно перебирая кистями оттенки красок. Герцог де Луа прошелся вперед, не боясь испачкать в усеявших пол пятнах дорогие ботинки, склонился над сохнущим холстом и с широкой улыбкой удовлетворенно закивал. — Ванитас, говоришь? Не знаю, не знаю, такой смуглой кожи я у него, конечно же, не помню, но куда же мне угнаться за виденьем художника? Нэтти рассмеялась, со смущением отводя взгляд. Отец продолжал говорить что-то о грядущей выставке в альтусском Лувре, которую ну никак нельзя упустить, о своем знакомом, который точно-точно будет счастлив заполучить в свою коллекцию работу де Луа. Нэтта не перечила ему. Лишь немного жалела, что не сумеет пригласить «того настоящего». Да и его немного — что уж кривить душой — невежественного и раздражительного друга. Ведь кому будет неприятно увидеть собственный портрет в таком прекрасном музее?

***

— Не злись ты так, Ванитас. Она просто все не так поняла. — Не помню, чтоб я когда-нибудь высказывал желание оказаться увековеченным в Лувре с твоей унылой рожей. — Да ладно тебе! Я не унылый. Да и портрет получился не таким уж и пло… — Просто заткнись, Ной.