***
Когда Ал возвращает тело, то обнаруживает, что на нём нет ни ран, ни лишних волос, ни каких-либо шероховатостей. Совсем как у младенца. Его семья реагирует по-разному. Уинри прикидывается, будто не завидует. Кроме того, она из тех людей, которые выражают скрытую зависть насилием. Она щипает его за щеки, пока те не краснеют и не опухают, попутно рассказывая про мозоли, обветренную кожу и сколько денег она спускает на лосьоны. Алу кажется, что рано или поздно она покалечит ему лицо. А ещё ему кажется, что ей на это плевать. Когда он говорит ей об этом, то видит странный блеск в её глазах, и Уинри угрожающе улыбается. И угроза более чем реальна. — Конечно, тебе показалось, — гладит она его щеку, чтобы через секунду снова её сжать. — С чего бы мне хотеть испортить твою идеально гладкую кожу? Ал больше не поднимает эту тему, потому что подозревает, что после следующего раза его щёки обвиснут. И всё же, несмотря ни на что, Ал не обижается. В конце концов, она ведь его сестра, названная и, с некоторых пор, законная. И её просто так не понять. Она притворяется, будто не завидует, но и это — лишь маска. В конце концов, она просто счастлива, что может причинить ему боль и услышать хоть какую-нибудь реакцию, даже если это обычное «ай». Братец куда проще. Но тоже не сдерживается от подколок. В разговоре с ним то и дело мелькает «мой маленький братик», и Ал чувствует себя, как в детстве. Ситуацию делает странной тот факт, что Альфонс всё ещё выше. И Эд не может сдержаться от похлопывания по плечу. — Тебя нужно закалить, — говорит он, отсылаясь на хрупкое тело Ала. Хотя Ал чувствует, что без проблем победит его в спарринге. Но не говорит ни слова. Как он может? Эд дарит ему одну из тех — тех самых! — улыбок, когда слышит, что его прикосновения не отдаются металлическим звоном. И даже после такого Алу интересно, обязательно ли выражать свою радость пинками и ударами? Однако он никогда не будет жаловаться Эду или Уинри. Они имеют пожизненное право делать с ним всё, что их душе угодно, если это сделает их счастливыми. Ему интересен шрам Эдварда. Тот самый, который проходит через его правое плечо на том месте, где к руке крепилась автоброня. Похожий на белый слой, неряшливо соединяющий куски плоти, сам по себе шрам косой, кривой, и одновременно прекрасный. Он побаливает во время дождя (чёртова погода, как выражается Эд), но Ал иногда застаёт брата задумчиво прослеживающим шрам кончиками пальцев. Ему интересны мозоли Уинри, как и мелкие рубцы на сгибе её пальцев. Они тоже прекрасны на просторах её кожи. У Уинри прекрасные руки. На них буквально можно прочитать, как она обращается с отвёрткой и гаечным ключом, как она обожает своих детей и как сильно она любит своего мужа. Ему интересно обдумывать пережитое приключение, о котором он позже расскажет своим детям, внукам и, если повезёт, то и правнукам. Но на его теле нет ни единого шрама. Оно пустое в своей безупречности. И по нему не прочитаешь ни единой истории.***
Он ведёт мокрую дорожку поцелуев от её раскрытого рта до щеки, обводит контур её челюсти и спускается к тонкой шее. Он бормочет ей в шею, и она не слышит его слов. Поэтому он отстраняется, чтобы бездумно прошептать пожалуйста-будь-только-моей и просто-люби-меня-будь-со-мной-только-со-мной, будто молитву. Она дрожит под его губами и качает головой. На мгновение он застывает. Весь. Его сердцебиение. Его дыхание. Он не кто иной, как хрупкая стеклянная статуя, нависшая над любимой девушкой. Он уверен, что она услышала его слова и думает, что она отвергает его, что она не готова пойти дальше. Она будто держит над ним меч, которым в любую секунду может убить его. Но затем она подвигается и задирает подбородок, чтобы дать ему лучший доступ к шее. Она направляет его губы выше и чуть дальше к спине. Туда, где его засосы не будет видно. Потому что она не принадлежит ему.***
За обедом Ал рассказывает Мэй о том, что жизнь в пустом доспехе кажется ему сновидением. Он завершает свою мысль большим глотком из чашки и просит официантку налить ещё воды. Он на востоке в третий раз, в Ксинге — в восьмой, но к специям его язык ещё не привык. Мэй щёлкает палочками для еды, обдумывая его слова. Это одна из её привычек. Ей лучше думается под мелкий шум, и это сводило его с ума, когда он был её учеником. Сейчас же он обнаруживает, что и сам постукивает ручкой, когда всматривается в особо непонятный круг преобразования. Иногда он даже сочиняет целые оды в честь Мэй. Когда особенно скучает. Но ей не нужно этого знать. — Это странно, — медленно отвечает она, смакуя каждую букву произнесённых слов. Она колеблется с ответом, и это само по себе интересно, потому что она — вылитый Эд, когда дело доходит до уверенности в себе. Ал угадывает момент, чтобы украсть с её тарелки кусочек рыбы и с торжествующим видом отправить себе в рот. Счёт: Ал — тринадцать, Мэй — двенадцать. Она хмурится. — Я хочу сказать, что ты пережил много нехорошего. Странно, что ты забываешь об этом. Ал знает, что она имеет в виду. Становится понятен её тон — она не хочет ворошить прошлое, полное не самых приятных событий. Мэй знает всю его историю, каждое разочарование, каждую смерть и каждое неприятное знакомство. Но суть не в том, что он об этом забывает. — Нет, я скорее… не могу подтвердить их? — он до сих пор не пытался сформулировать свою проблему, и это вызвало кое-какие трудности. Слова приходят в его голову неохотно и медленно, будто не хотят быть произнесёнными. — В моей голове есть… воспоминания, но я не могу привязать их к чему-нибудь физическому. Посуди сама, я прошёл через множество сражений. Я их помню, все до единого, но на мне нет ни одного шрама, чтобы это доказать. Мэй кромсает своё рыбное филе с двойным ожесточением. Ей не нравится этот разговор. — У тебя было бы гораздо больше одного шрама, Альфонс. Ты был бы весь испещрён ими. Боже-боже, — бормочет она, ужасаясь этой мысли. Она сама по себе человек чуткий, и Алу нравится это, потому что она добавляет эмоций туда, куда он не может. — Ножевые раны, пулевые раны, пороховые ожоги. Ты был таким безалаберным. Она смотрит на него, словно раздражённый ребёнок, а не двадцатилетняя девушка, и забирает один из его рыбных шариков. Он собирается протестовать — эй, ты же говорила, что рыбные шарики не в счёт! — но блеск в её глазах останавливает его немым подтекстом. Ты сам на это подписался, когда завёл этот разговор. Ал не пугается — удивляется, только и всего. И добровольно отдаёт один из своих рыбных шариков в качестве перемирия. Мэй быстро забирает его, пока Ал не передумал, и ей в глаза почти невозможно смотреть. Они будто говорят, ты ещё не поднял мне настроение, но уже на правильном пути. — Ладно, продолжай. Он улыбается от мысли, что она растаяла от одного рыбного шарика. Он ни за что не признается, что она похожа на очаровательного бурундучка. — Не знаю даже, — протягивает он. — Моё тело, конечно, было бы похоже на поле боя, но если бы у меня сохранились боевые трофеи — хотя бы немного, — одергивает он себя под её тяжёлым взглядом, — я был бы счастливее. Я рад, что ты так переживаешь, но мне кажется, что моё тело потеряло часть своей истории. Мэй отвечает задумчивым взглядом и оставляет свои палочки в покое. — Ну что ж, — говорит она, вытирая рот салфеткой. — Тогда мы напишем её заново, согласен? У него есть целых две секунды, чтобы протянуть «э-э-э-э», прежде чем она перегибается через стол и вытаскивает ручку из переднего кармана его пиджака. Профессорский кармашек, как она его зовёт. Ал спасает её длинные волосы от попадания в его тарелку, на что Мэй смеётся, будто знала, что он так сделает. Часть его предпочла бы, чтобы она сама следила за своей причёской в таких ситуациях. Другая же часть взбудоражена ощущением того, как его пальцы зарылись в её волосы. Мэй снимает колпачок с ручки. — Давай, я поставлю тебе шрамы. Ал не понимает, и это нормально. Мэй имеет привычку забегать в своих мыслях вперёд, оставляя его позади. — Я не… Э-э… — Он позволяет своему непонимающему выражению лица сказать за себя. Мэй не обращает внимания (он не до конца уверен, что знает, как вообще выглядит сдержанная Мэй), и подходит к столу, чтобы взять Ала за руку. За последние три года он успел привыкнуть к её прикосновениям. Раньше любое её дружеское касание привело бы его к ускоренному сердцебиению, покрасневшим щекам и поиску двойного дна в её действиях. Теперь же его сердце едва-едва ускоряется, и Ал сопротивляется желанию сделать что-то глупое, например, сжать её руку в ответ и поцеловать костяшки пальцев. Мэй — само спокойствие. С годами она стала менее прямолинейной и более достойной императорской семьи. Хотя, иногда у неё проскакивает нечто, вроде последнего её письма, где она в 49 страницах изложила причины, почему лучшая алхимическая среда — квадрат, а не круг. Она исписала листы от края до края своим аккуратным почерком, перемешала теорию с резким юмором — и Ал смеялся почти на каждой странице. Но она больше не лезет обниматься и не торопится завуалированно признаваться в любви. Скорее, она уже остыла и считает Ала просто другом. Он чувствует вину от желания, чтобы она снова обожала его, как раньше, потому что тогда бы он выбросил на ветер все её старания стать достойной принцессой своего клана. По крайней мере, между ними ничего додумывать не нужно. — Ты помнишь, — начинает она, разглядывая его пальцы, — когда я впервые показывала тебе алкагестию в Бриггсе? Я зацепила тебя кунаем. — И проводит синюю линию прямо под костяшками. — Вот первая страница истории. Она улыбается, потому что её миссия выполнена, и Ал, наконец, понимает, что она имела в виду. Она именно что напишет его историю синими чернилами вместо розоватых шрамов. Это так странно, неординарно и вполне в духе Мэй. — Итак, что на следующей странице? Ал с улыбкой закатывает правый рукав до локтя. — Наверное, стоит добавить один сюда, — указывает он на внутреннюю часть локтя. — Барри задел меня ножом. — Мясницким тесаком, верно? — Ал удивляется тому, насколько хорошо она помнит. Он точно знает, что она не встречалась с Барри. — Там, скорее, не рана, а целый оттяпанный кусок. — На самом деле это была большая рана. Она принимает его слова во внимание, когда тянет его локоть на себя. Она едва жмёт на ручку, и метка выходит идеально светлая и узкая. — И здесь, — он проводит пальцем вдоль линии челюсти к подбородку. — Прайд, — просто объясняет он и морщится от воспоминаний о том безумном сражении. Добавляя последние штрихи к метке-напоминанию о Барри, Мэй, кажется, соглашается разрисовывать его дальше, потому что морщится от одного имени гомункула. Она смеётся, когда видит, куда указывает Ал. — А личико-то не задел? Ал усмехается и приближает к Мэй своё лицо, чтобы ей было проще тянуться. Но слишком поздно осознаёт, что стоило сначала подумать, что он творит. Одна её рука придерживает его подбородок, чтобы Ал не дёргал головой, другая же — орудует ручкой так близко к его рту, что он чувствует, как его дыхание рикошетит обратно на его лицо. Он немедленно прекращает делать это. Дышать, в смысле. Его мысли заходят слишком далеко в понимании, что ещё пара миллиметров — и он соприкоснётся своими губами с её мизинцем. Он собирает весь свой самоконтроль, чтобы смотреть куда угодно, только не ей в глаза. Мэй как назло ничего не замечает. О да, Ал определённо скучает по тому времени, когда они были младше. Потому что, если это её новый способ привлекать парней, то он давным-давно попался в эту ловушку. А затем Ал чувствует, как кончик колпачка касается его щеки. Мэй рисует круг. Но он не просил его рисовать. — Ты что делаешь? — его раздражение подобно ледяному душу для разума, и Ал старается зацепиться за это чувство. Мэй хихикает и спешно рисует другие круги: на второй щеке, на носу, на лбу. Она уже тянется, чтобы изрисовать его переносицу, но Ал хватает её за руки. — Не сходи с ума, — говорит он скорее со скрытой усмешкой, чем с обвинением. — Это пулевые раны, — слогами выдыхает она между приступами смеха. — Я хотела добавить реализма, ты же так часто получал пулю в лицо! Она хочет дорисовать начатое, но он крепко держит её за руку. — Не делай из меня жирафа. — А можно я ещё одну нарисую? — слишком громко смеётся она, привлекая внимание с других столиков. Ал сразу отпускает её руки, и ручка исчезает за её спиной. Мэй садится на своё место и как ни в чём не бывало отпивает из своей чашки. Одна улыбка выдаёт её. — Тебе идёт, — говорит она в попытке не засмеяться снова. Он отвечает улыбкой и добродушным взглядом, и сам пытается не рассмеяться. Она расценивает это как разрешение на вторую попытку. Как только Мэй выравнивает дыхание, то берёт его за руку и проводит пальцем по линии, которую нарисовала на локте. Ал вздрагивает от её прикосновения. — Знаешь, ты всегда можешь поговорить со мной. И с Эдвардом, и с Уинри тоже. Просто попроси — и мы все поможем написать каждую страницу твоей истории. Ал вспоминает о щипках, ударах и разрисованном кругами лице. Он тронут её словами, и протягивает руку, чтобы взять её ладонь в свою. Он осмеливается перейти границу дружбы, и гладит большим пальцем её мизинец, тот самый, который минуту назад не решился поцеловать. Если его новоявленная храбрость не подведёт, то он просто встанет и поцелует её, как полагается. Но Мэй убирает свою руку. Ей даже не нужно прилагать какой-то особой силы; её ладонь уходит так же легко, как вода бежит сквозь пальцы. — Кстати, у меня же есть новость! — она взволнованно хлопает в ладоши. Злой голос в голове Ала нашёптывает, что она пытается стереть со своей кожи ощущение его руки. Её глаза блестят весельем, улыбка широка как никогда, но выражение лица выглядит до боли натянутым. Ал ни разу такого не видел. — Э-э… — он всё ещё пытается прийти в себя после сокрушения собственной гордости. Его сердце всё ещё словно в тисках, а разум отказывается соображать. Но он всё равно старается не набивать рот рисом и не сидеть остальную часть беседы молча. — Да, я помню, ты писала об этом. В городе скоро фестиваль? Улыбка Мэй становится ещё шире, её глазам больно от усилий. — Не угадал. Я выхожу замуж.***
Он прижимается к её шее в том месте, куда она показала. Он ждёт реакцию, и шум нетерпения с затуманенным взглядом не заставляют себя ждать. Он никогда не заставил бы леди ждать, поэтому сразу же впивается в её шею, покусывает, зализывает, не беспокоясь о коже. Она стонет в ответ, её губы складываются в идеальную «о». Она извивается в его руках, и он с точностью определяет, что ей щекотно. Она задевает его напряжённый пах, на что он сильнее закусывает кожу её шеи, проверяет, решится ли она повторить. Она лишь шелестит алой тканью, находит себя в пальцах на его лопатках и жажде на его губах. Его рука обнаруживает гладкую кожу под её рубашкой. Он скользит вверх и вниз по её бокам, по животу, чтобы получить в ответ больше её стонов. Его пальцы, словно пёрышки порхают на её ключицах, спускаются ниже от груди к животу. Она выпускает долгий прекрасный стон, будто умоляет о большем. Ещё больше его рук, больше его губ. Больше его. И кто он такой, чтобы отказать ей?***
Его девятое путешествие в Ксинг происходит шесть месяцев спустя. Ал стоит на пороге дома Мэй в неожиданном визите. Чернила на его коже давным-давно стёрлись. Он старается не вспоминать о том, как быстро они сошли, и стучит в дверь. Мэй открывает, попутно заплетая свои волосы в косу. Её лицо удивлённое (на что и рассчитывал Ал) и, наверное, слегка смущённое (на что Ал не рассчитывал). Ал пытается не думать о том, как внутри него всё застывает, и что случится, когда его терпение подойдёт к концу. Попытки безуспешны. — Я ждала тебя только через три дня. Вряд ли кто-нибудь услышал в её тоне обвинение, но только не Ал, особенно после стольких лет знакомства. Он слышит паническое волнение в её голосе. — Оу, — он не совсем уверен, что нужно говорить, потому что до сих пор не сталкивался с её разочарованием в его адрес. — Я просто закончил дела быстрее и приехал сюда. Сюрприз? — Ясно, — слегка напряжённо улыбается она. — Ты должен был предупредить. У меня запланирована встреча… Слова вырываются из его рта быстрее, чем он успевает это осмыслить. — С твоим женихом? — Э-э… — бормочет она, прежде чем задуматься. Её хмурое выражение лица сменяется улыбкой, лишний раз подчёркивающей их статус «просто друзей». — Нет, всего лишь с портнихой. Сегодня она внесёт некоторые поправки в моё платье. — А-а-а… — звучит слишком облегчённо. Он облажался уже дважды за такой короткий срок. Даже Обжорство, внезапно вернувшийся к жизни и глотающий его целиком, звучит приятной мыслью на этом фоне. — Если я не вовремя, тогда, может, вернуться завтра?.. — Нет-нет! — перебивает Мэй. — Я не задержусь надолго. Можешь подождать во дворе, или… — она на мгновение задумывается, постукивая идеально ухоженным ноготком о дверную раму. — Ты мог бы пойти со мной. Это займёт не больше часа, обещаю, и после мы сразу пойдём обедать! Ал улыбается, между ними снова всё привычно непринуждённо. — Звучит неплохо. Ты угощаешь. Мэй закатывает глаза и толкает его в плечо, потому что никогда она за него не платила, и не будет. Ал бы ей никогда не позволил. Он слишком джентльмен для такого. И ещё он её любит. — Погоди секунду. Она закрывает дверь, и он задаётся вопросом, насколько далеко он зайдёт в своей пассивной агрессии.***
Ал — мазохист. Официально. — Итак, какой твой жених? Мэй не слышит его, потому что отвлекается на одного из своих многочисленных родственников, со свистом проезжающего мимо по холму. — Хорошо смотритесь! — кричит её двоюродный брат на ксингском, но его едва слышно за шумом велосипедных передач и свистом ветра. Мэй кричит что-то в ответ слишком быстро, чтобы Ал успел осознать. Он пытается не думать о том, что её кузен посчитал их хорошим зрелищем в тот момент, когда Мэй помолвлена, и он — не её жених. Вместо этого он старается сосредоточиться на гневных комментариях Мэй. Ему удаётся понять угрозу привязать братца к столбу и поджарить на солнце. Сегодня — один из самых жарких дней в году, даром, что разгар сентября. Они стараются выбирать дорогу, где больше тени, но Ал всё равно потеет в своей рубашке. Не спасает тот факт, что искомый ими магазин находится на одном из крупнейших возвышений Ксинга к югу от Бейхуа. — Извини, — говорит Мэй, утирая со лба пот. — Ю-Лун просто идиот, — звучит типичное описание членов семьи Мэй. — Что ты говорил? — Про твоего жениха, — напоминает он, стараясь не нервничать. — Какой он из себя? — Я виделась с ним всего два раза, — отвечает она. В голосе не слышно ни какой-то любви, ни особого отвращения. Самый нейтральный тон. — Я же тебе рассказывала, как у нас это происходит? Он помнит, но смутно. Когда она рассказывала, он ещё не отошёл от шока. — Как бы там ни было, первое впечатление — дело пары секунд, — говорит он её излюбленную фразу, которой она пользовалась, когда одевала его в жутко неудобный многослойный наряд для какого-то важного праздника во дворце. Она вздыхает, одновременно от обиды и потехи. — Он милый. Если бы она в этот момент описывала погоду, Ал бы не заметил большой разницы. — И всё? Её губы сжимаются в тонкую полоску. — Я плохо его знаю. Ал чувствует себя полным кретином, когда думает, что лучше бы её знакомство на этом и остановилось. Они достигают магазина. Он выглядит чистым, дорогим и там, прежде всего, есть кондиционер. Со стен свисают рулоны всевозможных тканей, в основном красных, золотых и белых, но мелькают и зелёные, и чёрные цвета. Женщина в жёлтом ципао с пионом в волосах выходит из-за двери у прилавка. Ал прошёл с Мэй через достаточное количество магазинов, чтобы понимать, что её статус — нечто уважаемое, поэтому он несказанно удивляется яростному потоку ксингской речи в их адрес. Пусть Ал и улучшил свой ксингский, всё равно было трудно успеть, когда в речь примешивались диалекты. Ему удаётся разобрать обвинение в том, что они опоздали, и что Мэй повезло, что она принцесса. Женщина вихрем уносит Мэй в раздевалку и вручает ей платье, завёрнутое в чёрный пластиковый чехол. Мэй в своё время позаботилась о манерах Ала, и он приветственно кланяется Пионовой Леди. Однако, та не спешит отвечать и дарит ему строгий взгляд. Затем она что-то говорит и указывает на скамью рядом с раздевалкой. Ал скорее сбит с толку, чем оскорблён. Он делает в уме заметку спросить у Мэй, нормально ли такое обращение, хотя и сам понимает, что нет. Тем не менее, он подчиняется, и Пионовой Леди не нужно повторять дважды. Мэй наконец-то выходит из-за ширмы, одетая в плотный двуслойный наряд. Сверху — расшитая золотом алая накидка, под ней — белая подкладка. Его взгляд приковывают маленькие кисточки на подоле верхнего слоя. Они болтаются туда-сюда, когда Мэй поворачивается так и эдак, проверяя подгонку. Он считает, что она выглядит сногсшибательно, но Мэй дёргает руками и говорит на ксингском, что в плечах ей слишком свободно. Пионовая Леди приближается, сжимает лишнюю ткань, чтобы подколоть её булавкой и достаёт измерительную ленту. Мэй ловит любопытствующий взгляд Ала, и улыбается. Несомненно, она считает, что сейчас самое подходящее время для лекции, и начинает тарахтеть, словно часы, в объяснениях деталей платья. — Это традиционное свадебное платье в южных кланах Ксинга. Видишь вышивку? — она поворачивается, чтобы ему было лучше видно. — Фениксы по старому поверью благословляют союз мужа и жены. Она начинает объяснять символику фениксов в инь и ян, но Ал предпочитает проследить пальцами вышитые лотосы — от лепестков до стебля — пока не ловит одну из кисточек на подоле. — А они зачем? — спрашивает он. — Оу, — Мэй наклоняется, чтоб собрать несколько кисточек в пригоршню. — Это часть старой традиции. Идея в том, что невеста должна отказаться от всего, что привязывало её к прошлой жизни, чтобы начать новую жизнь уже с мужем. Хотя, это воспринимают слишком буквально. Если тебе удавалось заполучить одну из этих кисточек, то ты имел право на любую просьбу к невесте. Обычно просят старые вещички или что-то такое. — Любую просьбу? — Алу беспокойно от мысли, что таким образом можно лишиться на свадьбе целого состояния. Мэй хихикает над его перепуганным выражением лица, чтобы получить в ответ резкое ругательство от Пионовой Леди. — В пределах разумного. А ещё жених обязан защищать невесту, поэтому так просто не получишь. — Ала это не сильно успокоило. — В любом случае, в наши дни за кисточку просят разве что лишний тост от имени невесты. Требовать чего-то — весьма и весьма дурной тон. Портниха отходит от Мэй, чтобы посмотреть, как она смотрится после поправок, и Ал отходит следом, чтобы не мешать. Мэй была права, в плечах платье было слишком большим. Теперь оно лишь плотнее облегает её тело. Мэй идёт красный. Он подчёркивает естественный румянец на щеках. Он представляет её в белом. И ненавидит своё воображение. — Хорошо выглядишь. Она улыбается в ответ на его скупой комплимент, ни на йоту не отражающий всех его эмоций. — Спасибо. Пионовая Леди бормочет что-то на ксингском, и Мэй быстро на это реагирует. Ал вообще не может уследить за разговором, потому что единственный раз на его памяти Мэй так тараторила только на рынке, когда её хотели облапошить. Портниха не выглядит сердитой. Она лишь смеётся и отправляет Мэй обратно в раздевалку. — Она миленькая, правда? — Ал удивляется, когда слышит от портнихи родной аместрийский. — М-м-м, да. Очень, — откровенно отвечает он на беглом ксингском. Мэй, кажется, не слышит, потому что по ту сторону занавеса раздаётся какая-то сердитая ругань, и миниатюрная рука вытаскивает платье, которое со смехом забирает портниха. Прежде, чем исчезнуть за прилавком, она говорит Мэй кое-что напоследок, и Ал понимает её слова. Я его одобряю. Сказать, что Ал ошеломлён — ничего не сказать. Его терзают сомнения, будто он за последние несколько минут стал объектом какой-то шутки, но по общей фразе судить невозможно. Он решает подождать, когда вернётся Мэй и всё объяснит, но она не спешит. Он делает пару кругов по магазину, любуется ассортиментом иноземной одежды, как занавес снова открывается. Кажется, кто-то услышал его невысказанное желание, потому что вот она, Мэй, собственной персоной, в белом свадебном платье, как будто по заказу сошедшая из его фантазий. Её лицо покрыто румянцем, и Ал не может сказать, от смущения, от жары, или ещё от чего? Потому что в собственном румянце он будет обвинять исключительно жару. Она ничего не говорит, поэтому первым подаёт голос он. — Сюрприз? Она смеётся, и благодаря сдавленным вздохам Ал может вынести вердикт. Она смущена. Мэй прикрывается руками — он тем временем выжигает в своей памяти образ её обнажённых рук и покрытых белым кружевом плеч. Он хочет убрать её руки, чтобы насладиться её идеальными ключицами, всеми прелестями, которые лишний раз подчёркивает корсет-лиф, её тонкой талией, украшенной сложным бисерным узором. Он отчётливо понимает: белый идёт ей гораздо больше, чем красный. — Это была не моя идея. — Её? — он указывает в сторону двери, за которой исчезла портниха. Пионовая Леди резко оказывается в числе людей, которых он любит, несмотря на странный издевательский юмор. — Вы с ней близки? — Вроде того, — улыбается Мэй. — Мы с детства знакомы, и она… Любит лишний раз взволновать меня. С его губ едва не срывается вопрос, а взволнована ли она? И если да, то почему? Он не уверен, когда в последний раз на него так снисходило открытие. Но, не успевает он открыть рот, как Мэй делает пару шагов и кружится. — Как я выгляжу? В его голове появляется абсолютно каждый банальный ответ, который он хоть раз видел в книгах Мэй. Красивая. Великолепная. Словно сон. Как ангел, упавший с небес только для того, чтобы тут же улететь из его рук. Но нет ни единого более-менее нейтрального ответа, поэтому он воздерживается от комментариев. — У тебя спина не до конца застегнута. — Ах, — она снова придерживает платье. — Я за этим и вышла. Ты не мог бы помочь? Она поворачивается к нему спиной и убирает волосы. Просьба звучит вполне простой, но он нарочно отвлекается на то, как застёжка-молния цепляется к кружевам, укрывающим каждую косточку её хребта и изгибы её лопаток. Её спина выглядит невероятно соблазнительной. — Ты всё? Он быстро застёгивает верхнюю петельку платья и отрывает взгляд от её шикарной спины, пока он не поддался желанию провести пальцами вдоль её позвонков. Мэй подходит к зеркалу и поворачивается, чтобы посмотреть, как выглядит со спины. — Может, лучше волосы приподнять? Или, лучше… — бормочет она и быстро скручивает косу в узел, фиксирует лентой с запястья. Она поворачивает голову в проверке, насколько хорошо она закрепила причёску. Ал заворожён её тонкой шеей и изгибами плеч. Движением её ключиц. Он хочет укусить их. Он кладёт руки на её плечи, чтобы она замерла. Он хочет прижаться губами к её шее прямо сейчас. — Ты прекраснее всех на свете. Между ними кромешная тишина, и он задаётся вопросом, смогла ли она услышать в этом предложении его эмоции? Его обожание, его желание. Его отчаяние. Она кладёт свою руку на его и сжимает. — Спасибо… Правда, спасибо. Даже если и услышала — Мэй улыбается как ни в чём не бывало. Она тянется к своей сумочке. — У меня есть кое-что для тебя, — она роется в стопке одинаковых бумаг, пока не достаёт искомый конверт. — Вот ты куда спрятался. На нём аккуратным почерком написано «г-ну Альфонсу Элрику». Ему не нужно открывать, чтобы знать, что внутри. — Я уже давно хотела его тебе отдать, — объясняет она. — Я не отправила его по почте, потому что твоя посылка со специями из Лубая до сих пор ко мне не пришла, а звонить в таких случаях попросту неприлично. Я была бы очень счастлива, если бы ты пришёл. Какое счастье, что она не говорит «мы». На долю секунды он хочет снова стать доспехом, но сразу же бичует себя за эту мысль, потому что слишком много людей (включая него самого) прошли через ад, чтобы вернуть ему тело. Но он не был бы против надеть какую-нибудь маску. Хоть что-нибудь, чтобы скрыть лицо. Он сосредотачивает всё внимание на том, чтобы открыть конверт с приглашением. Но не читает ни слова. — Постараюсь не пропустить, — его голос не дрожит, и это — всё, о чём он может просить в данный момент. — Когда свадьба?***
Её руки тянутся к его штанам, пытаются нащупать пряжку, пока он не перехватывает её. Она настойчивая как в жизни, так и в постели, и её руки вскоре возвращаются. Ал рычит от постоянного отвлечения от её груди и, в конце концов держит её руки по обе стороны от её головы. Он возвращается к её розовым горошинкам, одну из которых тут же берёт в рот. Она выгибается и приподнимает ногу, задевая его пах. Он выпускает сосок и не может сопротивляться желанию толкнуться ей навстречу. Она продолжает раз за разом, и он зарывается лицом в её плечо, ведомый ею. Она выигрывает эту войну, их маленькое противостояние, в котором она старается ускорить процесс, а он — всячески замедляет. Если она так хочет поспешить, то он будет тормозить её любой ценой. Его рука проникает под её юбку, под бельё и сразу же натыкается на грубые волоски и гладкую плоть под ними. Она выдыхает ему на ухо и впервые за ночь замирает. Он шепчет ей на ухо всякую бессмыслицу, но её это успокаивает, потому что он говорит на её родном языке. Его слова — музыка для её ушей, и она позволяет этой музыке полностью заполнить себя. Он успокаивающе массирует её влажные складки, завороженнный тем, с какой скользкой лёгкостью двигаются его пальцы. Она расслабляется под его прикосновениями, и он целует её в скулу. Медленно. Мы сделаем это медленно. Такова наша история. Она оказывается той ещё распутницей, когда толкается ему в ладонь и невероятно громко стонет. Звук проходит от его ушей прямиком к чреслам. Он хрипит в плохо скрываемом желании, чувствует, что он скоро сгорит. Он снимает одежду с её гладких бёдер, тянет по коленам к лодыжкам. Он приподнимает её ноги, и она подчиняется, дрожа от холодного воздуха. Она гладкая, розовая и прекрасная, и он благоговейно задыхается, когда она тянет его на себя, оголодавшая по его губам. Его пальцы продолжают массировать её круговыми движениями, когда она берёт его руку и направляет к желаемому месту. Она дрожит как лист на ветру, когда он большим пальцем надавливает там, где она указала. Он делает это снова и снова, пока её речь не становится несвязной массой сбитых охов и ахов, пока она не сжимает его плечи дрожащими руками. Её глаза закрываются. Она задыхается.***
Два с половиной месяца спустя и за четыре дня до свадьбы они видятся в поместье Чан. — Альфонс, лови! — доносится сверху её голос. Стоп, сверху? Она сидит на подоконнике открытого окна — ванная на втором этаже, если он правильно помнил планировку. Она заблаговременно наряжена для церемонии: алое платье, украшения, в общем, полный набор. И она готовится спрыгнуть. Ал не успевает даже подумать нет-нет-нет-не-вздумай, а она уже летит ему навстречу. Вся ирония в том, что падает она, а сердце бешено колотится у него. Он выпрямляется и протягивает руки в готовности поймать её. Плевать, насколько она лёгкая или миниатюрная, приземляться будет больно. Им обоим. Но очевидно, что он ещё салага. Она легко ловит одну из острых веток гингко, замедляет своё падение и приземляется аккурат в его объятия. Он подозревает, что помощь ей вовсе не требовалась, и она просто хотела лишний раз испугать его. Он считает, что заслуживает извинений и, наверное, пару мясных пирожков в качестве компенсации, но Мэй отвлекается на возможный «хвост». — Ты что творишь? Мэй выглядит оскорблённой обвинением. — Я же не сделала ничего… экстремального. — Боже, — стонет он. — Я теперь твой сообщник? — Ой, всё нормально, — отмахивается она. — Я просто хочу сбежать от Матушки. Я репетирую перед ней речь для банкета уже четыре часа. Я заслужила немного побездельничать. — От мамы? — у Ала застывает кровь. Он однажды увидел маму Мэй сердитой. После этого он с любовью вспоминал даже бой с Прайдом. — Дядюшка её отвлекает. У Мэй много дядь, но «Дядюшкой» она зовёт лишь одного. Того самого, кто стал её учителем и сам по себе был великим алкагестиком. Факт, что такой человек на их стороне, обнадёживает, но не сильно. И кажется, Мэй согласна с ним, потому что она отчаянно пытается вырваться из его хватки. Ох, он только сейчас заметил, как вцепился в неё. В без пяти минут замужнюю леди в свадебном платье, да ещё на земле её семьи. Его руки мигом слетают с её талии, причём, так быстро, что быстрее только ракеты. Ал смущён; он смотрит на неё с мальчишеским волнением, совсем не присущим парню двадцати трёх лет. Мэй удивлена, но любезно предпочитает не комментировать. Либо же, она запомнит этот момент и подразнит его позже. С ней никогда не угадаешь. — Идём, пока Матушка не поняла, что я сбежала.***
Они приходят в её квартиру. — Здесь так пусто, — замечает Ал. В её гостиной не осталось ничего, кроме дивана. — О, так я уже перевезла большинство вещей, чтобы после свадьбы этим не маяться. Она отвлекается на украшения в волосах. Её причёска выглядит до ужаса сложной со всеми этими заколками и переплетениями. Она вытаскивает бисерные шпильки, крупные держатели с цветами и, наконец, серебряную корону. Они звенят на кухонном гарнитуре. Её волосы остаются заплетёнными в боковую гульку. Выглядит красиво, но судя по её лицу, её и это не устраивает. Она продолжает распутывать, и волосы каскадом ложатся на плечи, когда Мэй продолжает вытаскивать из них заколки-невидимки. Они словно берутся из ниоткуда. Мэй вздыхает с облегчением и проводит рукой по волосам. Она ловит на себе взгляд Ала, и он сопротивляется желанию отвести взгляд — первый признак того, что он попался. Боже, если бы она только знала. Он украл у неё столько взглядов, что это наверняка можно считать за преступление. Она улыбается, чем вызывает любопытствующий взгляд. — Они слишком затянули мне волосы. Я думала, что облысею там, — она заплетает волосы в простую косу. — Я больше люблю свою обычную косичку. Ал согласен. Она сейчас выглядит до боли чужой в собственном доме, даже если от дома почти ничего не осталось. Он обходит гостиную, чтобы осмотреть пустые книжные шкафчики и декоративное оружие на стене. — Странно видеть её такой пустой, да? — она наблюдает, как он в третий раз обходит гостиную. Он останавливается там, где стоял журнальный столик, в который он всегда врезался коленом. Он рассматривает пустое пространство, где раньше была резная решётка мини-садика. Мэй давно забила на выращивание помидоров, и вместо этого повесила на ту решётку страницы с теориями алхимии, которые приходили ей в голову в случайные моменты. Мэй внезапно щёлкнула языком. Она боролась с богато украшенной шпилькой, зажатой на затылке. — Чёрт побери, — прошипела она. — Я же просила не цеплять её. Идиоты, вот идиоты! — Пропустила одну? — спрашивает он с лёгким весельем. Он очень редко слышал, как она ругается, уж слишком она принципиальная по этому поводу. — Самую дурацкую, — раздражается она и вздрагивает, когда случайно выдирает несколько волосков. — Тебе помочь? — Ал уже подошёл к ней и оценил фронт работ. Её волосы намотались на металлическую основу, и её вмешательство ничуть не упрощало ситуацию. Но терпение — одно из многих достоинств Ала. Он сам считает это не достоинством, а жизненной необходимостью, раз уж он любит людей вроде Эдварда или Мэй. Наконец, шпилька присоединяется к остальным на тумбочке. Мэй бормочет слова благодарности и поглаживает затылок в попытке унять боль. Ал занят другим. Он прослеживает взглядом витиеватую вышивку, которая начинается на воротнике и змеёй охватывает всё платье. Он думает, что вот она, в своей пустой квартире, в свадебном платье. Он поражён, что это не сон, что она действительно скоро выйдет замуж. До сих пор он не осознавал этого, но какой-то частичкой души надеялся, что всё отменяется. Неважно, почему: катастрофа; голос разума у кого-то из родни; в конце концов, до неё дошло бы, что он любит её, и она (возможно) любит его в ответ. Сейчас никакой надежды нет. В простом освещении её кухни её платье не выглядит ничем особенным. Всего лишь ещё одно красное платье из её гардероба. По крайней мере, он пытается себя в этом убедить. Он пальцами прослеживает вышитого дракона, начиная с морды, вниз по чешуйчатому животу и до огонька на кончике хвоста. И не останавливается. Он продолжает вплоть до белых вставок, похожих на облака. Где-то на краю сознания он слышит Мэй — её шуточное предложение самому примерить платье, раз оно так понравилось. Он улыбается в ответ, когда его пальцы достигают золотистой отделки и кисточек на подоле. Они шепчут в тихом шелесте ткани. Попробуй. Ты жаждал этого во снах, ты мечтал, ты желал. Ал с лёгкостью отрывает одну из кисточек. Когда-нибудь он станет эгоистом. Но всё-таки он заслужил побыть эгоистом после всех щипков, ударов и разрисованного кругами лица. Мэй отскакивает в удивлении. Они оба уставились на кисточку в его руке, она — ошарашенно, а он… Он просто устал чего-то ждать. Устал от «просто друзей» и негласной нормы их отношений. Поэтому он спрыгнет в надежде, что она его поймает подобно тому, как он поймал её. — Сделаешь мне одолжение? Он берёт её за руку, чтобы вложить кисточку в её ладонь. Она непонимающе смотрит, до неё поразительно долго доходит. Она смеётся. — Я не отдам тебе мои любовные романы, даже не проси! — Да ладно тебе, — отвечает он, впрочем, не без улыбки. — Я про настоящую просьбу. Её собственная улыбка медленно сходит с лица, когда она пытается понять, что происходит. Ал в ужасе. Она сейчас позволит ему упасть и разбиться на множество мелких кусочков. Но нет, она протягивает ему руки. — Ладно, просьба так просьба, — кивает она. — Чего ты хочешь? — Напиши со мной историю. — Историю? Ал качает головой. Неправильно выразился. — Нашу историю. — Нашу историю… — тихо повторяет Мэй, не до конца понимая. Он помогает ей понять. Берёт её руку, щёлкает пальцами по костяшкам в напоминании, как она сделала то же самое девять месяцев назад. — Ах, нашу историю!.. — признательно выдыхает она. — И… Чем же она закончится? Её взгляд жалобный, понимающий. Ей не нужна какая-то глупая любовь. Они застряли на одной странице длиной в три года с тех самых пор, как он в неё влюбился. Она поняла это, а может, всегда знала. Самое ужасающее, что она всё равно не позволяет ему упасть. Всё ещё держит. И будет держать, пока история не закончится. Он сопротивляется желанию поцеловать её руку, лишь бы из её взгляда убралась горечь. Вместо этого он сжимает её ладони. — Перепрыгивать нельзя. Ты должна подождать и увидеть сама. — Ладно-ладно, — соглашается она с кривоватой улыбкой. — История начинается здесь? — она очерчивает невидимую линию вдоль его суставов. — На самом деле, я думал, что она начнётся с того, как ты заехала мне по голове. — Мэй смеётся — на самом деле смеётся, вспоминая их первую встречу. Он рад. Печаль её не красит. — Но я думаю, эту часть можно пропустить. — Тогда, наверное, твоя спина… — медленно говорит она, не уверенная, может ли она предполагать в данной ситуации. Он ободряюще кивает. Это и её история тоже. — У тебя была бы куча ужасных синяков после того, как я опрокидывала тебя на землю. — Удивлён, что ты вспомнила. Я думал, тебя смущали эти объятия. Он неотрывно смотрит на неё, когда она пытается рассмотреть его спину. — Не смущали, — спокойно признаётся Мэй. Из-за плеча Ал видит, как её глаза изучают его спину вдоль и поперёк. — Дедушка сказал, что принцессе непристойно так открыто выражать привязанности. А так, кто знает? Если бы не он — я бы, наверное, до сих пор лезла с объятиями. Он протягивает руку, и она берёт её в свою. Он может спокойно вдохнуть, когда она принимает его ладонь, а не игнорирует. — Наверное, здесь, — Ал чувствует прикосновения у поясницы. — Именно на это место ты должен приземляться, если ты помнишь мою лекцию по правильным падениям. — Всегда её забываю. — Я знаю. Её пальцы поднимаются выше к тем местам, на которые он приземляется, когда отрабатывает падение. Она медленно очерчивает горизонтальную восьмёрку, знак бесконечности, на его спине. Один раз, два, она повторяет снова и снова. От него не ускользает: она хочет, чтобы он запомнил это чувство. Потому что в противном случае у него не будет шрама. Он запоминает шелест ткани, её ноготки на его рубашке и приятное покалывание, которое они дарят. — А дальше? — бормочет она гораздо ближе, чем он ожидает. — Там, где атаковал Отец. Он чувствует её напряжение. Она абсолютно точно поняла, о какой травме он говорит. О той самой, которая уничтожила левую половину его доспеха и едва не сломала кровавую печать. О той, которую он получил, спасая ей жизнь. — Давай, просто обведи, — он сжимает её руку, ободряет. Она проводит пальцем с плеча, вдоль по спине до рёбер. Она завершает круг и отпускает его ладонь. Несмотря на плохие воспоминания, она хранит эту страницу истории так же бережно, как и последнюю. — Я поблагодарила тебя? — тихо спрашивает она, еле слышно касаясь его рёбер. — За спасение. Это старая тема. Давным-давно они обменялись огромным количеством извинений, благодарностей и подарков. Какая разница, если один забудется? — Это не важно. Ты вернула долг, когда преобразовала мою душу. — Оу, — усмехается она. — Я не думала, что отплатила этим. Я же отдала твою душу в те странные врата. — Отплатила сполна, — успокаивает он, как успокаивал тысячи раз до этого. — Дальше? — Здесь. — Он прижимает её ладонь к груди в том месте, где находится сердце. Даже сквозь её пальцы он чувствует, как быстро оно бьётся. — А тут… — еле шепчет она. — Ты много раз ранила меня сюда. Мэй смеётся… либо же плачет. Скорее, заходится в гремучей смеси из этих двух звуков. Она прячет лицо в их сцепленных руках, утыкается ему в грудь. — Могу сказать тебе то же самое, — шепчет она. — Эта игра слишком жестокая. Я и не знала, что ты так умеешь. — Ты любишь меня? — он заправляет за её ухо выбившиеся из косы волосы. Она вздрагивает и отстраняется. — Я не могу. Ты прекрасно знаешь, что не могу. Он крепко держит её за руку. Он не готов вернуться к прежнему образу, где она всегда ускользает из его хватки. Она поймала его, но это полдела; он тоже должен крепко за неё держаться. — Но ты любишь меня. — Не в этом дело. Наша история — не сказка, где любовь побеждает всё. У меня есть клан, — тихо говорит она, скорее напоминая себе, чем ему. — Клан зависит от меня. Моему клану нужен этот брак. Эта связь. Поддержка. А что ты дашь моему клану? — Я могу сделать счастливой тебя, считается? — Я… — Ты его не любишь. — Ты прав, — отвечает она, чтобы уверенно добить его следующими словами: — Но и не чувствую к нему ненависти. Он прислоняется к столу и тянет её на себя. Она подходит не более, чем на шаг. Она не допустит этого. — Ты такая ужасная, знаешь? — в его словах не гнев, лишь глубокая усталость. — Ты прекрасно знаешь, что твои слова делают со мной, но продолжаешь говорить. Она молча смотрит в сторону, потому что знает, что он говорит правду. Он выдыхает и берёт другую её руку, чтобы заключить в своих руках обе её ладошки. — Я люблю тебя. — Слова звучат слишком чуждо, когда они — не бездумная мантра в его голове. — Дай мне лучший конец. Счастливый. — Знаешь, счастливые концы — это браки. Этого я тебе дать не могу. — Тогда одну ночь, — он целует её руки, наконец, достигая её мизинца спустя девять месяцев. — Люби меня одну ночь. — Одну ночь? — повторяет она. Он делает шаг вперёд, и она не отступает. — Всего одну. — А завтра? — Будет как обычно. Словно ничего не случилось. — Он целует её в лоб. — Звучит больно, — шумно сглатывает она. — И совсем не похоже на счастливую концовку, — говорит она, прижимаясь к его груди. Он обнимает её, задумчиво теребит косу. — Всё закончится, как только ты откроешь утром глаза. Останутся только хорошие воспоминания. Они погружаются в молчание. Её плечи трясутся, и он отчаянно хочет целовать её, пока она не забудет о своих страхах. — …Ладно. — Ты согласна? Мэй смотрит на него с грустной улыбкой и отчаянием во взгляде. Но становится на цыпочки и нежно целует его в губы. — Да.***
Расскажи мне историю. Он погружается в неё, прислушивается к резкому выдоху и возможному бездумному бормотанию, чтобы он остановился или вовсе прекратил. Она идеально узкая, и в голове ничего кроме а-а-ах. Он ждёт, хоть и хочет войти до упора, позволить ей почувствовать его целиком и полностью, чтобы она стонала его имя, но всё равно ждёт. Она мучает его тем, что приглашает для поцелуя, а не посылает восвояси. Она обожает поцелуи. Ему ли не знать, она ведь на одном не останавливается. Один, два, три. Расскажи мне историю. Она толкается ему навстречу, двигается и сжимает, ох, как сильно сжимает внутри себя. Историю про кого? И он начинает. Сначала медленными, плавными движениями, потому что она для него всё равно, что драгоценность, и он не хочет навредить ей. Но она не хрустальная, и двигается в ответ, медленно, но верно находит с ним общий ритм. Историю про девочку. Она — сама энергия огня. Её руки обхватывают его плечи, скользят по спине и достигают ягодиц. Она крепко сжимает их, чтобы получить в ответ глубокий толчок. И мальчика? Он двигается всё быстрее и жёстче, и она сгибает свои ноги, приподнимает бёдра, чтобы он мог ещё глубже проникнуть в неё. До сих пор он ни разу не оценивал её гибкость; это очевидно по его удивлённому выражению лица. Она притягивает его к себе и вонзает зубы ему в шею и бормочет о множестве других вещей, которые она может с ним сделать. Дьявольская женщина. Она сожжёт его заживо. Да, про девочку и мальчика. Он хрипит, она беспокойно стонет. Музыка, которую они творят, тихая, но в их ушах оглушительнее нет ничего. Шлепки тел, пропитанные потом простыни, внутри него невыносимое давление, требующее выхода, поражающая ей дрожь. Они любили друг друга? Она прижимается пальцами в том месте, где они соединяются, его член выскальзывает от переизбытка смазки. Она мягко сжимает его у основания, и Ал качает головой, он уже на грани. Он дёргается назад, и неуклюже врывается в неё вновь. Она смеётся, но смех быстро сменяется рваными вдохами, когда он начинает двигаться в ней с двойной скоростью. Может быть. — Ты любишь меня? — стонет он ей в рот в надежде получить ответ, которого ни разу не слышал. — Всем сердцем, — выдыхает она. На её щеках слёзы. Счастья. Боли. Необходимости и отчаяния. — И моё сердце разорвётся, когда мне придётся тебя покинуть. Он растворяется в ней.***
Он просыпается в одиночестве. На её месте — его одежда, аккуратно сложенная. Даже носки — и те сложила. Никакой записки. Ал усаживается в её постели, покрывало падает к его талии. Он проводит рукой по волосам и останавливается, когда понимает, что повторяет за ней, стирает ощущение её пальцев в его волосах. Он буквально чувствует, как она фантомом касается его груди, спины, трогает щёки, спускается вниз, к члену. Она повсюду, рисует на нём невидимыми чернилами, загоняет его в ловушку из желания снова коснуться её. Но так будет не всегда. Даже сейчас воспоминания о её прикосновениях исчезают в утренней свежести, пока совсем не сотрутся и не станут холодом на его коже. Останется лишь желание. «Всё в порядке», напоминает себе Ал. Их история закончилась, как только он открыл глаза. Он волен знакомиться с другими людьми, встречаться с другими женщинами. Искать другую любовь всей жизни. И она вольна. Вольна через три дня выйти замуж за какого-то незнакомца. Он выпускает задушенный стон и опускается обратно на простыни в отчаянной попытке выжечь в своей памяти всё, что он видел, что слышал и чувствовал, чтобы никогда этого не забыть. Вот только от знания это не спасёт. Он прекрасно знает, что фантомы её пальцев, губ и её самой, будут такими же мимолётными, какими были чернила, которыми она когда-то разрисовала его кожу. Как жестоко. Она протянула ему руку помощи, чтобы отпустить в последний момент.