Законный правитель Дресс Розы

Виола никак не может привыкнуть. Просыпается ночами, прислушивается, вглядывается в темноту до тех пор, пока перед глазами от напряжения не начинают плыть цветные пятна. Не показалось ли, не приснилось ли? Не сошла ли она с ума? Но наступает утро, солнце восходит и освещает Дресс Розу — разрушенную, но свободную — и Виола убеждается: всё правда. Семья Донкихот действительно покинула страну. Виола улыбается с облегчением, Виола ведёт себя, как обычно, но ночью снова просыпается и вслушивается в тишину, всматривается в темноту. Шарит рукой по простыне рядом, пытается ощутить тепло другого человека. Доффи. Виола ненавидит его, определённо ненавидит, должна ненавидеть — но в то же время любит, непонятной, жуткой любовью. Убеждает себя забыть, но никак не может просто так, сразу, вырвать из сердца все эти годы, все эти чувства. Он тиран, убийца, страшный человек, говорит она самой себе. Он теперь до самой смерти будет гнить в тюрьме, и это самое малое, что он заслужил за всё, что натворил. Это правильно. И ты была с ним по собственной воле, отвечает она себе же. Никто и никогда не заставлял тебя присоединяться к Семье, убивать ради них, приходить в спальню Доффи. Ты так решила сама, сделала свой выбор. Он лишил тебя королевства, убеждает она себя. Он был законным правителем Дресс Розы, напоминает она себе, имел на это право. А ещё лишил тебя семьи, друзей… Всего, что было тебе дорого. И в то же время дарил защиту, заботу и нежность. По-своему, неправильно, странно, но он делал это. Доффи всегда был деликатен, с самого первого раза, когда её колотило дрожью от смеси страха, любопытства, стыда и желания. Ей казалось, она успела неплохо узнать и понять его, несмотря на то, что он никогда не позволял заглядывать внутрь себя; ей казалось, она знает, чего ожидать, — и тем ошеломительнее оказалась его осторожность. Он терпеливо ласкал её, не настаивал, вёл её к тому моменту, когда она сама пересохшими губами попросила, всего и сразу. Его прикосновения распалили в ней такое желание, что она забылась, потеряла в нём себя, растворилась в этих ощущениях. Она чувствовала, как скользят его пальцы по её груди, животу, опускаются ниже, и сама подставлялась под эти прикосновения, разводила ноги, подавалась навстречу. Она впускала его в себя, до крови прикусив губу от боли, а он вытирал выступившие на её глазах слёзы. А ещё в ту ночь Виола впервые увидела его глаза — и пропала, сгорела в этом взгляде. И в их последнюю ночь — никто не знал, что она будет последней, — он был так же предупредителен. Зная предел Виолы, он никогда не требовал больше, чем она могла дать, но в этот раз Виола сама захотела — сильнее, жёстче, больнее, воскрешая в памяти тот самый первый болезненный раз и словно впечатывая в память все ощущения, — как будто чувствовала, что больше не сможет их испытать. Синяки уже давно сошли, но словно до сих пор горели на коже Виолы клеймами... Когда всё закончилось, и она отдыхала на его груди, Доффи легко коснулся губами её лба и сказал: «Завтра нас ждёт важный день. Сделай всё правильно. Я надеюсь на тебя». И в тот момент Виола действительно хотела оправдать его надежды. Это похоже на наваждение, на какую-то болезнь. Если бы можно было от неё излечиться, Виола выпила бы самую горькую пилюлю, прошла через самую болезненную процедуру, только бы не рвало сердце этими противоречивыми чувствами. Но наверное, это в самой крови у женщин Дресс Розы, страны страсти. Любить — страстно, ненавидеть — так же страстно, и всё это разом, одновременно, вперемешку… «Синдром Дресс Розы», подходящее название, хорошо будет смотреться в умных медицинских энциклопедиях. Виола смотрит на календарь, считает дни. Пересчитывает снова и снова, отчаянно пытается найти ошибку, хотя и понимает, что ошибки нет. Просто боится признаться себе, произнести вслух. Ладонь непроизвольно ложится на живот. Где-то там, под её пальцами, строит сама себя новая жизнь. Её ребёнок. Семя Доффи. Нельзя, никак нельзя оставить этого ребёнка, иначе он всегда будет напоминанием. Она должна решиться, вытравить плод, пока не поздно, уничтожить последнюю ниточку, связывающую её с прошлым, с Семьёй Донкихот, с ним... Ей надо поставить точку в этой истории. И жить дальше. *** — Думаю, мне надо как можно скорее выйти замуж, — говорит Виола. Отец поднимает на неё растерянный и удивлённый взгляд. Как он постарел, с грустью думает Виола, как устал... Как тяжело нам всем дался этот ад. — Ты... говоришь про кого-то конкретного? — отец уточняет осторожно, немного неуверенно. — Ты встретила того самого человека? Ох, горько думает Виола, встретила, да не того. — Нет, — качает головой она. — И не думаю, что встречу. Что вообще смогу... Прости. Она не знает, за что просит прощения. Может быть, за эту боль в глазах отца. Его мысли сейчас можно прочитать, не используя силу фрукта: как тяжело потерять обеих своих дочерей. Виола, в отличие от Скарлетт, жива, но эти слова… — Давай просто найдём для меня хорошего человека, — говорит Виола. — Надёжного. Порядочного. Достойного. Который поможет мне управлять страной, когда придёт время, рядом с которым мне будет спокойно. Мы родим тебе внука… — Ты уверена? — перебивает отец. — Я уже всё решила, — когда надо, Виола может быть твёрдой. — Ты ещё такая молодая, — вздыхает отец. — Не слишком ли ты спешишь? Может быть, ты ещё полюбишь кого-нибудь. Не цепляйся только за «порядочность» и «надёжность», должно быть что-то ещё. — Ладно, — улыбается Виола. — Ещё? Пусть будет блондином. Они мне нравятся. Хочу, чтобы у моего ребёнка были светлые волосы. Она легко касается живота кончиками пальцев. Никто пока не знает. Но времени у неё немного, она должна торопиться, она должна успеть, чтобы никто не задавал лишних вопросов. — Скоро в этом дворце снова зазвучит детский смех, — улыбается отцу Виола. — Вот увидишь, мы все станем от этого счастливее. Я, возможно, не лучшая кандидатура на роль королевы, учитывая всё, что было… Но у нас будет надежда на будущее. Когда-нибудь мой ребёнок станет законным правителем Дресс Розы.