Долг

Долг священен, а иначе что толку в громких словах о рыцарстве. Он свыше, предначертан судьбой, и лишь безумец или последний дурак станет спорить. Долг священен — таким и останется. Даже если присяга была недобровольной, и присягнуть пришлось жалкому, дрожащему существу, бессильному и бесполезному. Долг есть долг, о нем не спорят. Белый цвет — цвет монашества, напоминание о непогрешимой чистоте и светлых помыслах. Благих идеях и достойных стремлениях. Но на плечах Ирины сиятельные одеяния казались насмешкой, плевком в лицо всем принципам и догматам. Неспособное ни к чему создание не может носить святые облачения, не походя при этом на кривую карикатуру. Злоба и презрение — вот и все, что оставалось для нее Эйгону. Для той, которую не мог ни предать, ни лишить жизни. Хоть и бросил раз, что с удовольствием убьет по первому желанию. Ведь долг предписывает защищать от всего мира, но не от внутренних демонов, копошащихся в голове и тянущих наружу мысли о смерти. Эйгон не жалел о жестоких словах. Ирина не молила и не пугалась, лишь обреченно, покорно опускала голову. А ему и оставалось только сжать зубы и смирять бессильную ярость. Две абсолютные противоположности — нечто аморфное и нечто бездушно каменное. И сойтись им не суждено, что бы ни говорили в песнях и балладах. В жизни так не бывает. Так ведь? Он смотрел на нее — сквозь нее, — сторожа, как старый дракон, морда которого скалилась на шлеме, и замечал лишь хрустальную оболочку, каждый раз забывая, что в груди Ирины теплилась душа Хранительницы. Слабая, в сравнении с другими ей подобными, не способная поддерживать Пламя и связь с ним. Но... Когда он вывел Ирину из склепа, Эйгон едва не сорвался с места. Перчатки заскрипели, стискивая рукоять молота. Бродячий мертвец, Негорящий, нежданный спаситель несчастной девы, крепко держал ее белую тонкую руку. Ирина шла по траве до того легко, словно под юбкой совсем не было плоти. — Я отправляюсь в Храм Огня, — в тихом голосе послышалась несвойственная ей прежде сила. — Нет, — коротко отрезал рыцарь. Рука Негорящего коснулась худого плеча Ирины — ободряя, поддерживая. — Я приняла решение, — ответила она мягко, почти прошептав, но тихие слова словно пропитались бескомпромиссной жесткостью — она действительно решила. Эйгон шумно выдохнул, что через шлем прозвучало слишком гулко, и поднялся. Он ведь все ещё оставался ее рыцарем. Ирина, казалось, ничего не весила, да и лежала на руках не двигаясь, прижавшись. К собственному проклятью и защитнику. Покидая Храм Огня, Эйгон поклялся Негорящему, как клялся в Кариме у алтаря, что разорвет его, если что-то случится с Ириной. Он возвращался порой — чудовище в старых доспехах, за тяжестью которых словно была лишь пустота, — и подолгу стоял в запорошенной пеплом зале, глядя на огонь и не обращаясь более ни к кому. А после садился напротив Ирины, сменив свет на полумрак сырого закутка, куда она забилась как мышь. Она касалась его рук. Точнее, кованых перчаток, снова вычерчивая знакомые узоры. Уходя, он заправлял ей за ухо постоянно выбивающуюся прядь волос. Не под стать монахине быть в таком виде. И вот однажды время словно остановилось. — Он предложил мне стать Хранительницей, — слабая улыбка тронула болезненно-белое лицо Ирины. Эйгон ответил не сразу, да и смысл фразы доходил как-то медленно, как через сложенную марлю просачивался. — Ты не можешь, — наконец сказал он. Ирина улыбнулась шире, словно рыцарь, в отличие от нее, не понимал чего-то до безумия простого и ясного. — Могу, — ответ звучал приговором. — Да и разве тебе не должно быть радостно? Теперь ты будешь свободен от обета и сможешь вернуться домой. Ирина подняла голову, точно мгновение — и распахнет глаза. Незрячие глаза монахини, не способной к данному ей свыше ремеслу. — Ты слаба, — Эйгон словно и не слышал. Клятва висела на нем ярмом, то верно. Но оно словно бы за столько лет притерлось по шее, — и не сможешь поддерживать пламя. — Я и не буду, — Ирина покачала головой. — Здесь уже есть Хранительница, что плотью и душой своей питает священный Огонь. Но силы я обрету. — Они сведут тебя с ума, — глухо прорычал Эйгон. — Твоя ли это забота? Молчание. Тяжкое, как крепкий гранит. Дыхание рыцаря шумно выбивалось из прорезей в шлеме — словно дракон дышал, а вовсе не человек. Она двинулась первой. Приподнялась на коленях, потянулась, опираясь руками на закованные в броню плечи. Ладони стиснули шлем, стаскивая с головы. В лицо Эйгона пахнуло холодом. В лицо, что, в противовес холодному спокойствию морды на шлеме, было слишком живым. Каждая эмоция отражалась непривычно ярко: в тяжелом изгибе бровей, в морщинах у зло прищуренных глаз, в нервно дергающемся уголке губ. Ирина замялась на пару мгновений, сомневаясь, а после коснулась снова, но уже горячей кожи. Вряд ли она даже примерно помнила его образ, постоянно скрытый личной железного дракона. Пальцы чертили по челюсти и скулам, как заново узнавая, обводили контур плотно сжатых губ, мазнули по носу и осторожно, почти невесомо тронули прикрытые веки. Она улыбнулась чему-то, а после обняла, всем худым телом приникая к рыцарю. Он не нашел, что сказать. Даже когда холодные губы Ирины прижались к его лбу в неловком поцелуе. Да и уходил Эйгон как в тумане, позволив себе пошатнуться. Молот впервые казался неприподъемным. Долг священен, и он выполнил его до конца? Уберег собственное проклятье, что столько лет как камнем тянуло на дно? Когда развязались путы, а камень скрылся в темных водах, легче не стало. Он шел, не зная куда и разменивая мили. Сапоги посерели от дорожной пыли, на доспехах засыхала пятнами кровь посмевших встать на пути. Однажды Эйгон остановился и долго смотрел в мертвое серое небо Лотрика сквозь узкие прорези шлема. Скребущая тишина разрушенного поселения сковывала. Старые дома, накрененные, размокшие, чернели обломками, и ветер тянул от них запах сырости. Казалось, в мире не осталось иного: лишь немые остовы да искаженные несчастные, таскающиеся по проулкам, как часовые на вечном посту. Будто бы дальше — чуть дальше того, куда доставал взгляд, — ничего нет: мир растаял. Ступи еще несколько шагов, и все, что видел, пойдет трещинами и осыплется на землю, давно не знающую дождей. Но умирающий мир стоял на месте, а на сердце давило тисками — долг должен быть выполнен до конца. Даже если и присягать пришлось глупому, безмерно глупому, доверчивому существу, променявшему рассудок на свободу собственного проклятого стража. *** Решетка гнулась и скрипела — сказать бы, что скулила, — под резкими ударами молота, с лязгом разносящимися над Храмом. Но разве что-то в силах остановить вспыхнувшую ярость. Стены? Древние чудовища? Какая-то проржавевшая дверь? Дай только инструмент, и от преграды не останется следа. Измятое железо прогрохотало по полу, и Эйгон рванул вперёд, чтоб совсем скоро остановиться в изумлении. Она — ничтожное создание — лежала на камнях, свернувшись. Белые одежды давно утратили свой ослепительный священный цвет, испачкавшись грязью и пылью. Даже старой кровью на груди, что въелась мелким порошком у носа и уголков смертельно посиневших губ. Растрепанные локоны, так и лезущие из-под капюшона, заправить было некому. Ирина вскинулась, услышав шаги, попыталась отползти, изломанными ногтями царапая по полу. Она узнала Эйгона не сразу, мотая головой и что-то беспрестанно повторяя — обрывки святых текстов, накрепко засевших в ее искажающемся сознании. Даже попыталась рвануться прочь. Он впервые видел, что Ирина защищалась. Пусть слабо и неумело. Эйгон забрал ее, унес прочь, и чем дальше он уходил, тем яснее становился рассудок Ирины. Они остались в старых руинах, под огромными засохшими корнями, что точно крючковатыми пальцами ломали и сжимали остатки стен. Ирина не посмела отойти ни на шаг, приникнув к груди рыцаря-дракона. И изредка тихо плакала. Он гладил светлые волосы, откинув рваный капюшон, а ей с каждой оброненной слезой становилось все лучше. Слабая тщедушная дура. Эйгон приобнимал худые хрупкие плечи. Ирина улыбалась сквозь слезы. *** Он появился между приоткрытых створ врат. Безмолвный, заживо горящий уголь — спаситель и герой. Как же. Ирина испуганно отшатнулась, узнав шаги, Эйгон без промедления поднялся, но лишь затем, чтоб подхватить ее на руки. И отнести за границы руин, туда, где не достанет оружие. Прежде чем остаться среди могил и разбитых плит, Ирина коснулась его лба своим и решительно вложила в руки шлем. Эйгон ненадолго удержал ее ладонь. Негорящий ждал его, застыв, подобно изваянию, и всполохи разведенного костра плясали на тусклой броне. Наверное, он даже следил за чужими движениями — под глухим шлемом все равно не разобрать. Эйгон перехватил молот и приблизился. Медленно, размеренно, точно зная, что в этом поединке не будет рыцарской чести и благородства. Он просто уничтожит Негорящего и все. И пока тот кланялся, тяжелый молот ударил по каменным плитам, что хрустнули, разлетаясь мелкой крошкой. Волна рванувшей ослепительной энергии сбила Негорящего с ног. Может, в другом месте и в другое время Эйгон сошёлся бы с ним на равных, узнавая как достойного противника. Но не теперь. Он ведь, как герой, пришел за Ириной, и то ли действительно думал, что делает благое дело, сводя ее с ума, то ли просто издевался — как бы там ни было, рыцарь-дракон не позволит тому свершиться снова. Негорящий поднялся неловко, но быстро, вовремя сообразив, что склока будет несколько иного характера, и лишь успел вскинуть щит, что тут же разлетелся в щепки под сокрушительным ударом. А новый лег точно на бок. Заскрежетал металл доспеха, ломаясь, застывая вмятинами. Негорящий не удержался на ногах, из прорезей шлема мелкими каплями взметнулась кровь. Лицо Эйгона под мордой-шлемом оставалось умиротворённым и спокойным; он не чувствовал злобы, глаза не слепило раскаленной яростью. Он отстраненно смотрел на Негорящего, что силился шатко подняться, прижимая руку к раздробленным ребрам и все ещё старательно хватаясь за меч. Удар Эйгон отбил рукояткой — сталь зазвенела о сталь — и с плавным шагом впечатал молот в спину Негорящего. До звонкого хруста костей и изломанной брони, до хриплого вопля из-под шлема. Он не собирался с ним сражаться, лишь исполнял то, что обещал когда-то. Когда тяжелый набалдашник упал на голень, разбивая кость, Негорящий еще пытался отползти. Эйгон лишь усмехнулся. Волна энергии хлестнула по чужому телу, невыносимым разрядом скользя вдоль выбитого позвоночника. Крошащиеся осколки рвали плоть изнутри, и кости, кажущиеся теперь такими хрупкими и тонкими, трещали, сдвигаясь под магическим ударом. Склонившись, Эйгон сбил с головы Негорящего шлем. Тот косил через плечо на рыцаря испуганно, затравлено и непонимающе. Видимо — как же так вообще вышло. Он ведь пришел спасти Ирину, чтобы вновь даровать ей лучшую долю. В его болезненном страхе мелькало ироничное раскаяние, которое просто хотелось стереть. Что Эйгон и сделал, цепляя воина за шиворот, волоча вперёд по плитам, почти душа врезавшейся в шею перевязью плаща. Пламя тихо трещало над черными сучьями, отражаясь в мертвых глазах. Негорящий не дёргался — не мог, хоть и все ещё судорожно дышал. Эйгон не собирался ни рассматривать его, ни зло и надменно шипеть. Лишь уронил Негорящего лицом в раскаленные угли. Его кожа горела и плавилась, коптила, пенилась, сползая с кости. Он выл, срывая голос. Выгорали волосы, подшлемник, ворот. Тело бессильно билось, на удивление все ещё держась в сознании. Когда Эйгон оттащил его к обрыву, Негорящий даже слабо ворочал обугленной головой, таращась вперёд глазницами, из которых все ещё тянулась белесая слизь. Он камнем рухнул вниз, на острые скалы. Эйгон не смотрел, разве что бросил взгляд на так приевшиеся за несколько дней руины и пошел прочь. *** Дорога вилась под ногами грязной лентой. Ирина сидела на плече рыцаря, положив ладонь на макушку драконьего шлема. Комичная картина, но Эйгон не возражал — не такой и тяжёлой была девица, да и молот, покоящийся на втором плече, тащить сподручнее.