Ты это, заходи, если что!

Весна в этом году выдалась ранней. В конце марта с крыш уже не текло, снег заметно осел, а на деревьях стали набухать почки. День обещал выдаться ясным: солнышко настойчиво пробивалось сквозь плотные занавески и заливало светом небольшую спальню. Дед Ефим привык просыпаться с первыми синицами. Жилище Ефима Макаровича представляло собой избу в две комнаты, разделенные деревенской печью. Нештукатуренные стены так и остались бревенчатыми, оконные рамы — не покрытыми краской, а пол — нестроганным, отчего хозяин вынужден был постоянно носить старые, стоптанные тапки. Он хотел еще летом довести до ума свою «берлогу» — как ласково называл домик в полузаброшенной деревне, да малость захворал. В дождливую погоду сильно ломило кости, голова несносно болела, еще и спину стало прихватывать на ровном месте — бывало, пойдет в сарайчик за дровами, да скрючится, а разогнуться не может; так и простоит, пока не отпустит… Дедушка вышел на покосившееся крыльцо, зачерпнул из холщового мешка горсть крупы и насыпал в кормушку. Мелкие птицы запрыгали на соседних деревьях, однако сразу подлететь не решались. Птахи всю зиму кормились у Ефима, но даже самые смелые пернатые садились на жердочку, когда лесник уже наполовину доковылял до дровяника. — Эх вы, снова стесняетесь! — он махнул рукой и пошаркал дальше. Деревню Первопрядинку, бывшую когда-то процветающей, жильцы давно покинули. Многие уехали, когда в райцентре перестали принимать пушнину и ягоды. Совхоз в соседней Рябиновке загнулся еще до девяностых, а работы — кроме сельской почты, малокомплектной школы, фельдшерско-акушерского пункта и магазина — в округе не было. Пару раз наведывались городские — присматривали землю под фермерские угодья — да чего-то так и не вернулись. То ли удаленность от города напугала, то ли еще чего… Ефим Макарович, оглядев соседние дома, в который раз принялся ворчать: «Вон, у Смирновых уже и крыша от снега рухнула. Жалко, ох жалко! Такая добротная изба пропала!» Дедушка уже как лет семь жил здесь один. «Берлога», бывшая когда-то лесничьей избушкой, теперь стала его постоянным домом. Дети разъехались по городам. Уговаривали, конечно, и его оставить эту глушь и переехать поближе к цивилизации, но Ефим только отмахивался: «Кто моих синиц зимой накормит? Пропадут!» Так и жил Макарыч на заимке в компании лайки Белки, ворона Гаврилы, которого выходил позапрошлой весной, безымянного петуха да лесных птиц. Деда оставили в покое с условием, что он научится пользоваться мобильным. Экое чудо техники! Вон, раньше на почте был телефон, нужно было запоминать цифры, долго выкручивать диск и ждать длинных гудков. Если аппарат не гудел, значит, в райцентре непорядок — кабель оборвало. Приходилось откладывать до другого раза, который мог случиться на следующий день, через неделю или пару месяцев спустя. А маленькое кнопочное устройство не было «привязано» проводами, не имело диска и работало безотказно. Старик облокотился на забор, разглядывая оттаявшую дорогу. Еще немного, и его старенький трактор сможет проехать до соседней деревни. Муки, крупы и масла еще на недельку хватит, а там и за пенсией собираться можно. Привычную тишину нарушил рев моторов. Макарыч насторожился: кому понадобилось в это время ехать в лесную глушь? Да и машины по топкому рыхлому снегу пройти не могли. Незваные гости, должно быть, передвигались на «Буранах»*, иначе транспорт должен был давно завязнуть на нечищеной дороге. К калитке с громким ревом подъехали два больших снегохода. Прибывшие люди были деду не знакомы, но, очевидно, прибыли именно к нему. Один из них радостно замахал рукой. — Эй, дед! Приветствуем! — И вам не хворать, сынки! Четверо мужчин лихо поспрыгивали с железных коней и решительно направились к забору. Неутоптанный снег не выдерживал человеческого веса, так что добираться им пришлось почти по колено. Макарыч терпеливо смотрел на барахтающихся непрошенных визитеров, чинно попыхивая самокруткой. — Чего пожаловали? Если за дичью — то знайте, я свое зверье в обиду не дам! — Да ну, дед, какая дичь! Говорят, охотники здесь видели следы этого… йети! — Какого Пети? — лесник притворно приставил ладонь к уху. — Подойди еще, сынок, старый стал, не слышу. Самый крупный «гость» сделал еще несколько шагов. Когда до калитки оставалось меньше полуметра, парень неожиданно резко сделался вдвое ниже ростом — угодил аккурат в припорошенную снегом яму. Он шепотом выругался, но недовольного виду не подал. — Человек тут снежный у вас объявился! Следы его видели! — Снежный, говоришь? Так это Савельич ходил косолапого гонять — у него тулупчик как раз белый. А то совсем МихалПотапыч расповадился! — Да не Савельич это, дед! Йети! ЙЕ-ТИ! Древний человек. Макарыч покрутил папироску в зубах, плотнее запахнул фуфайку, сделал вид, как будто что-то прикидывает, и с предовольным видом выдал: — Тогда это Петрович. Ему летом восемьдесят три уж стукнуло. Он точно древний! Мужики на снегоходах тихонько захихикали, а «делегат», все еще стоявший по пояс в снегу, заметно помрачнел. Он достал из-за пазухи мятую папку, извлек лист бумаги и протянул старику. На снимке была изображена нечеткая фигура, похожая на человеческую, но покрытая густой белой шерстью. Существо застыло в нерешимости, как будто хотело броситься на оператора. — Вон, смотри, дед. Вот такой у вас тут бродит. Видал! — Не, сынки, такого не видал! И давно бродит? — Да с прошлой весны. — А чего вы его не спросите, кто фотокарточку делал? Он-то поди знает. — Он его не видел! Братва с квадрокоптером заигралась, запустила невесть куда, вот такого гаврика и засняли. Сначала не заметили, а флешку чистили — там такой интересный файлик и завалялся. Что, правда, говоришь, не видел? И странных следов тебе не попадалось? — Точно не видел. — Ну ладно, бывай, дед. Вижу, зря тебя мы потревожили. Счастливо оставаться! — И вам, сынки, с Богом! Снегоходы громко заревели и понесли своих седоков, несолоно хлебавши, в обратном направлении.

***

Как только появились первые проталины, Ефим Макарович решился направиться в лес, обойти свои владения и посмотреть, как зверье пережило морозную зиму. Старик перешел через гору, обогнул изгиб речки и вывернул на большую поляну. Тропы в этих местах не было, значит косолапый еще досыпал в теплой берлоге. Было слышно только дятлов да лесных птиц, заливающихся в весенних песнях. Лесник поправил старую ушанку и поковылял в деревню. На обратном пути дед Ефим сделал небольшой «крюк» — свернул с дороги и дошел до островерхой скалы. У подножия утеса, прикрытый пушистой пихтой, располагался узкий вход в пещеру. Макарыч покашлял, покряхтел, потоптался, постучал по камню, но никто на его зов не откликнулся. «То ли опять куда его нелегкая унесла?» Дед на всякий случай еще постучал по стволу дерева, но только сбил оставшийся на ветвях снег, неприятно попавший за шиворот. Лайка кого-то почуяла. На поляне показалась высокая светлая фигура, шатающейся походкой приближающаяся к скале. Белка закрутилась на месте и громко залаяла. — Ну что ты, родная, не признала? Собака завиляла хвостом, как встречала старого знакомого. Дед снял шапку и замахал. — Эй, иди сюда! Где тебя черти носят? — Ходил в соседний лог, корчажки** проверял. — И как? — Пара пескарей, да чебак некрупный. Совсем рыба повывелась. Заполонили все человеки треклятые! — А ты бы поосторожней был! На прошедшей неделе ко мне гости наведывались. Про тебя спрашали! И даже карточку показали. — Да помню я этих гостей! Тогда их так напугал, что голопузые в речку посваливались, да прям босиком и улепетали. Птица у них была механическая, только поймать не успел. Выпорхнула из лап. — Клавдий Коптев успел тебя запечатлеть. Так что, смотри, больше ему не попадайся! — А ты лучше не меня поучай, а табаку свежего принеси! Старый совсем уж отсырел. — Принесу, не ругайся. Дай Бог, жив буду — принесу. Только знаешь, как тебя теперь кличут? Витей! — Да не Витя, Йети я! ЙЕ-ТИ! Так деда моего звали, отца, и я — вот тоже Йети. Ну, ступай с миром! Надо мне еще к лисьей норе успеть, мышей сушеных старой Патрикеевне подкинуть, да Потапыча разбудить. Опять проспит же, черт бурый — как прошлой весной! — И что бы лесные жители без тебя делали, Етя? — Да ничего, загнулись бы давно! И высокое существо, с ног до головы покрытое длинной густой белой шерстью, быстро зашагало в сторону леса, совсем не проваливаясь в оставшемся рыхлом снегу. Макарыч еще немного посмотрел ему вслед, и тоже похромал к дому. Уже почти потеряв из виду старого знакомого, дед громко крикнул: — И супруге своей привет передай!