babies and boners

      Поначалу Хосок списал всё на долгое отсутствие близости. Началась усиленная подготовка к камбэку: непрекращающиеся фотосессии, работа над треками и танцами, составление рабочего графика и прочие выматывающие дела, в которые, однако, необходимо было вкладываться по максимуму. Потому что это их хлеб, потому что это их работа и призвание. И Чон честно ни на что не жаловался. Ни на что, кроме реакции своего организма. Юнги и Хосоку пришлось долго приходить к осознанию, что они испытывают друг к другу совершенно не дружеские чувства. Оба этих придурка тупили просто по-страшному, поэтому отношения начали не так уж давно. Прошло чуть меньше года точно. Они уже миновали стадию неловких касаний и поцелуев и перешли на стадию быстрого секса в душе, пока есть время до начала рабочего дня. Чона всё вполне устраивало. Мина, кажется, тоже. Да, порой до зубовного скрежета хотелось уединиться, но работа так выматывала, что сил ни на что не оставалось. Даже думать в конце дня было больно. Хосок честно ни на что не жаловался. До некоторых пор. Впервые это произошло в танцевальном зале. У Чона тогда произошёл полный переклин, когда, несмотря на изнурённое многочасовыми тренировками тело, он репетировал движения ещё и ещё десятки раз, пытаясь добиться идеальных результатов. В какой-то момент в дверном проёме просунулась темноволосая макушка с накренившейся на ней кепкой. Под глазами Мина залегли пугающие тёмные мешки — неприятный бонус от бессонных ночей, проведённых в студии. — Хосок-а, детка, поехали домой, — проговорил он шепелявым хрипловатым голосом так, чтобы парень услышал его через музыку. От усталости у него прорезался сатури, а разваренный мозг спокойно выдал на языке так несвойственное ему "детка". Хосок остановился посреди зала, песня продолжала долбить по ушам, но что-то изменилось. Внутри. Чон боялся признать, но в этот момент к низу живота словно прилил жар, а кровь решила циркулировать в паху с какой-то большей настойчивостью, пульсируя и вгоняя Хосока в краску. Парень недоумённо обернулся и посмотрел на Мина, который привалился к косяку и, кажется, заснул стоя. Сейчас он точно не представлял собой воплощение сексуальности. Его лицо наполовину скрывалось за козырьком кепки, тело было скрыто под бесформенной ветровкой и повисшими на похудевших ногах штанами. Хосок подумал, что так реагировать не на что было. Если только на голос. Который еле-еле перекрыл музыку. Но тогда Чон был слишком изнурён, чтобы пытаться найти объяснение своему возбуждению. Он больше мечтал не о члене в заднице (его или Юнги — неважно), а о тёплой кровати. Второй раз это произошло уже в студии старшего. Тогда у Хосока переклина уже не было, поэтому, почувствовав усталость после репетиции, он направился в гости к Мину. Юнги сидел за компьютером, не отрывая от монитора сосредоточенного взгляда и непрестанно клацая по клавиатуре. Чон, развалившись на диване, молча наблюдал за ним, буквально не чувствуя конечностей после длительной тренировки. — Сделаешь мне кофе, детка? — проговорил Юнги снова на сатури, всё таким же хриплым низким голосом. Хосок, до этого прикрывший глаза, вздрогнул, приподняв голову и изумлённо уставившись Мину в спину. Он соврёт, если скажет, что его член не дернулся на это ласковое прозвище. Он соврёт, если скажет, что такой Юнги — полностью сосредоточенный на работе — не пробуждал в Хосоке то самое первобытное чувство. Чон сглотнул вязкую слюну, неловко встав на ноги, и подошёл к Мину со спины, пробегаясь кончиками пальцев по позвонкам, выглядывавшим из-под ворота юнгиевой футболки. — Я бы тоже не отказался смочить горло... чем-нибудь более вкусным, чем кофе, — Хосок и сам не узнал свой собственный голос: хрипловатый, низкий, обволакивающий. Юнги был не здесь мыслями, но чисто автоматически откликнулся на прикосновения Хосока, подставляясь под ласки безропотно. Какая-то часть его сознания, видимо, обработала услышанное, отчего Мин еле слышно застонал. Предвкушая. Чон не стал медлить и опустился на колени, опираясь руками о ноги Юнги. Студия всегда была их тайным (на самом деле, не очень) уголком, где они могли уединиться, но на миниатюрном диване или заваленном аппаратурой столе особо не уляжешься, да и времени у них на секс в конце дня не было, так что и там их встречи были редкими. Тот случай в юнгиевой студии Чон списал на привычку. Привычку извлекать из запираемой на херову тучу замков и звукоизолированной студии максимум пользы. Однако сознание вкрадчиво шептало Хосоку, что у него был кинк. Чон был слишком впечатлительным и не хотел вешать на себя ярлык фетишиста, а именно так он себя и ощущал. Блять, да у него член встаёт на простые прозвища, как тут себя извращенцем не почувствуешь? Всё пошло по пизде, когда заспанный Юнги с вороньим гнездом на голове с утра показался на кухне и невъебенно хриплым голосом попросил Хосока сделать ему омлет. Добавив "детка" в конце. У Чона тогда из рук в раковину наебнулась кружка, потому что его словно прошибло электрическим зарядом. Низ живота сладко потянуло, кровь запульсировала сильнее и, кажется, громче. Хосок зажмурился, попытавшись выпасть из этой реальности и мира вообще, когда почувствовал, что у него встаёт. Прикидываться идиотом стало просто бессмысленно, скрывать от самого себя собственные кинки — глупо и бесполезно. Однако это не умаляло того факта, что у Чона, кажется, проблемы с самоконтролем. Потому что у него встаёт практически без причины. Хосок всё ещё тяжело принимал простое ласковое обращение за весомую причину, поэтому решил, что в нём всегда сидел, но только сейчас проснулся чертов нимфоман, дававший о себе знать только тогда, когда Мин открывал рот и шепеляво хрипел "детка". Удивительные совпадения. Но Чон так не думал. Не было ничего удивительного в том, что с ним происходило. Потому что для Чона это было катастрофой. Хосоку никогда не давали уроков сексуального воспитания. Тем более "гейских" уроков сексуального воспитания. Никто не объяснял Чону, что со своим партнёром можно и нужно обсуждать предпочтения в постели, поэтому ему было проще держать свои кинки в секрете. За самоедством он так и не заметил, что сдержанный на похвалу и нежности Юнги стал слишком часто называть Хосока уменьшительно-ласкательными, в число которых входило и то злополучное слово, вытрясшее из Чона всю душу. Не заметил, потому что был слишком занят, скрывая каждый раз бугорок в штанах. Впервые за долгое время Юнги и Хосока отпустили домой с фотосессии пораньше, поскольку их сняли в первую очередь. Собираясь в общежитие, парни выслушивали в свою сторону смешки от согруппников, которые сильно сомневались, что эти двое действительно лягут спать, как они сами уверяли. Чон чувствовал, что слишком утомился за последние недели, поэтому и вправду собирался завалиться на боковую, кажется, даже не раздеваясь. Однако объяснить это своим одногруппникам-извращенцам было нереально, да и ни к чему сотрясать воздух, в самом деле. Похоже, только Чонгук поверил в то, что его хёны завалятся спать при первой же возможности, потому что сам беспрестанно зевал на съёмочной площадке. Золотой ребёнок. Оказавшись перед дверью в общежитие, Чон начал рыскать по карманам в поисках ключей, которых почему-то нигде не было. Хосок начал потихоньку паниковать, не зная, забыл ли он их дома или на съёмках. Однако в следующую секунду ему стало совсем не до этого. Да и не до ключей вовсе. Вытащив из своего кармана хосоковы ключи с брелком в виде самолётика, Юнги прижался грудью к спине Чона и медленно просунул ключ в замочную скважину. — Ты такой растяпа. И что мне с этим делать, м, детка? — ухо Хосока обдало жарким дыханием, и по рукам побежали мурашки. Чону показалось, что из-под ног начала уходить почва, либо его просто нахрен выбило в астрал. В любом случае, ни то, ни другое не предвещало ничего хорошего, потому что хосоков член снова дернулся, уперевшись наливавшейся кровью головкой в джинсы. Приехали, блять. Продолжая прижиматься к чоновой спине, Юнги открыл дверь, спрятав после ключи в кармане куртки. Миновы руки опустились на талию Чона, подталкивая того вперёд, в коридор, но ноги не слушались Хосока совершенно, и он уже готов был наебнуться об порожек, как вдруг его вовремя подхватили, прижимая к себе. — И такой неуклюжий. Такая неуклюжая детка. Чона прошибло осознанием: Юнги знает. Юнги знает о его слабости. И пользуется ей так умело, что хочется плавиться заживо, но в самом лучшем смысле. Плавиться под Мином. Это было какой-то пыткой. Чон невольно шумно втянул в лёгкие воздух, прижимаясь сильнее к юнгиевому телу, чувствуя, как низ живота скручивается в узел возбуждения. Перед глазами всё поехало-поплыло, и Хосоку уже было всё равно, где они: остались ли они в коридоре, трансгрессировали ли в спальню волшебным образом; но одно оставалось ясным — по тому, как его прижали лицом к стене, он мог сказать, что кровати не будет. Однако от осознания этого Чону не становилось обидно. Секс у стены? Определённо да. — Ты так мило краснел, когда я называл тебя деткой, что с каждым разом становилось тяжелее сдерживаться, — продолжал мучить своего парня Юнги, двигая ладонями по бёдрам Хосока, беспорядочно водя губами по его загривку. — Моя детка такая застенчивая. Кажется, именно тогда остаткам самообладания Чона пришёл ожидаемый пиздец. С губ Хосока сорвался низкий гортанный стон, и он призывно вильнул бёдрами, потираясь о Мина, с удовольствием отмечая, что ему в бёдра упиралось возбуждение парня. Они никогда не устанавливали, кто главный в постели. Они оба могли как доминировать, так и подчиняться, только вот Хосок подчинялся совсем не часто. Не то, чтобы у него был какой-то пунктик на то, чтобы быть сверху. Просто так получалось. Однако сейчас он превратился в покорность и подчинение, позволяя прижимать себя к стене и ощупывать самым наглым, но потрясающим образом. Чон знал, что ради Мина всегда мог поступиться своими принципами, но он даже не подозревал, что Юнги был способен их все так легко сломать. В этом парне было слишком много силы. В одном его слове было слишком много силы. — Тебе нравится, когда я тебя так называю? — продолжал дразнить (или мучить) Юнги, толкнувшись бёдрами и прижав этим самым Чона плотнее к стене. Пах Хосока потёрся о стену, вырвав из парня громкий стон. — Скажи мне, малыш. Скажи, тебе нравится? — Да, — выдохнул Хосок еле слышно, выгнув спину и уперевшись задом в пах Юнги, отчего старший невольно выпустил воздух сквозь стиснутые зубы. — Да, пожалуйста. — Пожалуйста что? Что ты хочешь, чтобы я с тобой сделал, детка? — движения Мина замедлились, а после он и вовсе остановился, заставив Чона перейти на тихое хныканье. — Пожалуйста, хён. — Что? — горячий шёпот по-издевательски щекотал ухо, посылая по всему телу младшего табун мурашек. Член Хосока упирался в ткань джинсов, сочась смазкой и пачкая боксеры. Чон хотел почувствовать Юнги в себе, хотел наконец-то выпустить свои грёбанные кинки на свободу, но он просто не мог найти в себе решимость признаться в том, что ему всё происходящее нравилось до одурения. Нравилось, когда вот так, у стены, не дойдя до комнаты, по-дикому как-то, с извращённой смесью ласки. Хосоку нравилось. — Прошу, Юнги. — Мин потянул свободной рукой Хосока за волосы, другой поглаживая живот младшего, забираясь пальцами под его футболку. Но по-другому он уже не двигался, словно застыл, ожидая услышать от Чона подробные указания к дальнейшим действиям. Хосок чувствовал, что медленно сгорал; член требовал разрядки, и казалось, что если к нему не притронуться в ближайшие несколько секунд, Чона хватит грёбанный удар. Младший знал, что обратной дороги нет, что он должен побороть в себе это неприятное колющее под бок чувство страха, чувство неприятия своих предпочтений. И то, как сам Мин их принимал, заставляло хосокову решимость потихоньку крепнуть внутри. Чону потребовалось ещё несколько секунд, чтобы выдохнуть дальнейшие слова надрывным голосом, неестественно высоким, но всё таким же хриплым: — Я хочу... Я хочу, чтобы ты трахнул меня у стены и называл... называл "деткой". Пожалуйста, — на последнем слове воздух выбило у Хосока из лёгких — Мин снова начал совершать фрикции тазом, потираясь о ягодицы Чона сквозь несколько слоёв одежды. — Да, да, вот так. — Хочешь вот так? Хочешь, чтобы я имел тебя через джинсы со спины? Ты этого хочешь? — Юнги дрожал всем телом вместе с собственным голосом, таким же срывавшимся и хрипловатым, как у Хосока. Мин снова (не)осознанно перешёл на сатури, водя носом и губами по хосоковой шее, продолжая имитировать половой акт через их джинсы. Чон задыхался, скулил и постанывал, цепляясь пальцами за стену, царапая ноготками обои, подставляясь под ласки Юнги. Откинув ему на плечо голову, Хосок вскрикнул, когда ладонь Мина накрыла чонов пах. Младший хотел больше, хотел сильнее и глубже, но маленькой частью непомутнённого сознания он понимал, что у них не было возможности заняться тем, чем они занимались, всерьёз. По-настоящему. Так, чтобы максимально заполненно, чтобы до криков и шлепков потных тел. Тогда бы пришлось оторваться от стены и переместиться в комнату со смазкой и презервативами, аккуратно сложенными в тумбочке, но Чон не хотел прекращать то, что происходило между ними сейчас, чем бы это ни было. — Не останавливайся, прошу, — выдохнул он, накрывая ладонь Мина и сжимая поверх собственный член сквозь джинсы и боксеры. Юнги не надо просить дважды. Повернув младшего лицом к себе, Мин накрыл хосоковы губы своими, сминая их и покусывая, потираясь о пах Чона, сцеловывая срывавшиеся с его губ стоны. Хосок действительно плавился под старшим, податливо расставив ноги чуть шире, чтобы Юнги было удобнее. Непрямой контакт, прикосновение члена к члену через несколько слоёв одежды для изнывавшего по ласкам Хосока было чем-то живительным. Покорно раскрыв красиво очерченные губы, Чон позволял старшему иметь его ротик своим языком. Юркий язык Мина хаотично оглаживал хосоково нёбо, его жемчужно-белые зубки, схлёстываясь языком в неравном поединке за первенство. В неравном, потому что Чон уже заведомо сдался. Он сдался, кажется, ещё в тот раз, когда впервые увидел полуголого Юнги, расхаживавшего по общежитию с утра. Их поцелуй — языки и беспрерывные стоны. Их движения — отчаянье и животная страсть. Их тела — единый, слажено работающий механизм. Они — кусочки пазла, идеально подошедшие друг к другу. — Юнги, Юнги... Кажется, Мин вытрахал из младшего остатки здравомыслия, потому что Чону хотелось, чтобы Юнги называл его деткой ежесекундно. Давил на кинки безжалостно. И имел так же. Пусть и сквозь слой одежды. Движения Мина становились беспорядочнее, стоны — громче, а от его хватки на хосоковых бёдрах, кажется, грозили расцвести фиолетовые синяки. Но Чону это так чертовски нравилось. Хосок поджал пальцы на ногах, чувствуя близость разрядки. Боль от сковывавшей его член одежды приносила граничащее с садистским удовольствие, и Чон не был уверен, что продержится минутой дольше. — Давай, Хосок-и, — рыкнул Мин младшему на ухо, пальцами сминая чонов упругий зад. — Давай. Кончи, как настоящая послушная детка. Это был край. Пропасть. Чон сорвался. На хосоковых ресницах повисла влага, младший выгнул спину, дёрнув бёдрами вверх в последний раз и, задрав наверх голову, больно ударившись затылком о стену позади, раскрыл в немом крике рот. Мин атаковал подставленную шею короткими укусами и с тихим рыком кончил вслед за парнем, пачкая боксеры и джинсы спермой. Они оба ещё с минуту тяжело дышали, соскользнув по стене на пол, сидя друг напротив друга. В штанах было липко, но Чон, равно как и старший, не обращал сейчас на это внимание. Для Хосока сейчас мир раскололся на "до" и "после", но он ни о чём не жалел. — Ты такой красивый, Сок-Сок, — вдруг выдал Мин, нежно касаясь раскрасневшейся щеки Хосока подушечками пальцев. — Я не сразу понял, что тебя так заводит это "детка". А когда понял, просто не смог удержаться. Ты и вправду так мило краснеешь. Щёки Чона вспыхнули сильнее, и он выдавил из себя смешок. Юнги узнал о кинках Хосока, кажется, до того, как сам младший смог их в себе принять. Кажется, Чон ещё не был так сильно в кого-либо влюблён. — Дохуя проницательный Мин Юнги, — усмехнулся Чон, поддавшись вперёд и оставив на губах старшего короткий чувственный поцелуй. — Глупенькая детка, — в тон Хосоку вторил Юнги, поглаживая большим пальцем щёку младшего. — В душ и спать. После произошедшего Чон не мог не повиноваться. Выкинув испорченную их семенем одежду в барабан стиральной машины, парни быстро ополоснулись в душе, лениво целуясь под струями воды и усмехаясь в поцелуи, чувствуя, как после коридора мозг отказывался нормально работать, а глаза наливались свинцом сильнее с каждой минутой. Насухо вытеревшись полотенцем, они запрыгнули каждый в свою домашнюю одежду и легли спать на нерасстеленной миновой кровати, накрывшись тёплым махровым пледом. Остальные мемберы, войдя в тихое общежитие, начали бесшумно заниматься своими делами, стараясь не разбудить спящих согруппников. Пока Джин с Тэхёном пытались что-то состряпать на кухне, а Намджун оккупировал душ, Чонгук на цыпочках подкрался к комнате Юнги-хёна и заглянул в щёлочку, в которой было видно мирно посапывавших на кровати хёнов. — Подсматривать нехорошо, Чонгук-и, — раздался над ухом чиминов голос. Чон еле ощутимо вздрогнул, но позволил сладко зевавшему Паку обвить себя руками. Накрыв ладонями руки Чимина, Чонгук с лёгкой улыбкой повернулся к парню. — Пойдём тоже поспим немного, а?