На досуге

Хрустнуло колено. Второе. Цзинъянь поднял голову: до того опущенное лицо вынырнуло из полутьмы. Брови подскочили до самых волос, и Линь Шу невольно замер. Он уже был близок к развязке и пытался устроиться поудобнее, предательский хруст хотел проигнорировать, но надо же было Цзинъяню именно в этот момент оторваться! Непривычные ощущения в таких местах, о существовании которых он уж почти и забыл за время, что предавался планам мести и игнорировал плотские радости, резко перестали казаться столь волшебными, а под взглядом Цзинъяня и возбуждение почти сошло на нет. Тело, как всегда, не хотело делать ему поблажек. — Ты сейчас… — Цзин не договорил — наверное, тоже смутился, перевел взгляд на не слишком опавший член и решил, чтобы избавиться от неловкости, снова переключить внимание на него. Придвинулся ближе и, отодвинув руку Линь Шу, наклонился и чуть облизнул головку. Линь Шу решил, что разумнее будет лежать смирно, и приготовился наслаждаться и наблюдать за Цзином. Лежать смирно оказалось скучно. Он приподнялся беззвучно (беззвучно! Это уже казалось достижением), уперев локоть в постель, чтобы не удерживать корпус на весу, и запустил вторую руку в волосы Цзина. Не слишком хотелось отрывать его от такого занятия, да Линь Шу и не был уверен, что у него хватит сил, но все внутри кричало, что нужно подскочить, повалить Цзина на спину и взять верх над процессом. В юности он точно поступил бы так. Какие они дураки были, что не делали этого в юности. Цзинъянь поднял голову сам. — Ты дырку во мне прожечь хочешь или что? Не можешь просто… наслаждаться? Линь Шу потянул его выше, на себя (положил руку на плечо и чуть-чуть надавил, но Цзин, к счастью, намерения его понял), и поцеловал в сговорчиво раскрывшиеся губы. — Слишком просто, — сказал он, когда отстранился. — На старости лет чего-то поинтереснее хочется. Ответный взгляд навел его на мысль, что «на старости лет» было не такой уж удачной фразой… — Попробовать все перед смертью и так далее. … и смерть тут тоже не годилась… Цзинъянь явно подумал так же и, рыкнув, припал к его губам. Линь Шу под давлением уронил голову обратно на подушку, ответил на поцелуй, беспомощно обхватив Цзина за шею и пытаясь прижать к себе. Будь он бодрее, моложе, увереннее в своих силах, действительно поборолся бы, но сейчас чувствовал только желание растечься по постели и сдаться на милость победителя. (Победитель это явно чувствовал, но ослаблять напор не собирался.) Цзин не медлил, пальцы у него были горячими и уже... в масле? — Линь Шу почувствовал давление в совсем непривычном месте, поерзал, воспользовался тем, что у него открылся доступ к воздуху, и сделал глубокий вдох. И еще один, так, на всякий случай. Сердце бешено колотило — впервые за долгое время не из-за болезни или неприятной нагрузки. Он давно этого жаждал, и вот сейчас… вот уже… Цзинъянь не медлил, но и не торопился, все орудовал пальцами. Линь Шу чуть вскинул бедра, чтобы дать лучший доступ, подумал, что в жизни не мог бы представить себя в такой позе, и сердце тут же замерло — не мог, но хотел, мечтал, надеялся, — и Цзин ровно в эту же минуту убрал руку. Вскинул взгляд, как обычно целеустремленный и упрямый, и пристроился поудобнее. Линь Шу торопливо втянул в себя воздух: вышло со свистом. Раскатывающийся по телу отзвук боли был не сильнее, чем в его самые нестрашные приступы, но совсем иным. Непривычное ощущение в теле почти стало приятным. Цзин немного наклонил голову и чуть ли не впился в кожу возле ключицы. Линь Шу ойкнул, ахнул, успокоил улыбкой, когда наткнулся на обеспокоенный взгляд, и возвел глаза к небу. Да, слабый, болезненный, но не рассыплется же он! Судя по тому, что Цзин ускорил движения, он так и не думал… Линь Шу услышал необычный звук, давно не касавшийся его ушей, через мгновение понял, что это его собственный стон, понадеялся, что в опасной близости никого из слуг не было, не хватало еще напугать какого-нибудь евнуха — еще заглянет убедиться, все ли в порядке с молодым господином. Молодой господин наслаждался собой и никого больше видеть не желал! Цзин снова поцеловал его, и Линь Шу почувствовал, что у них обоих горят лица. От былой мерзлоты, которая терзала кости, сейчас ничего не осталось, казалось, что стужа вся пропала лишь от нескольких взглядов Цзина. Ну, и действий тоже. Цзинъянь как-то особенно удачно шевельнулся, и Линь Шу охнул. Или всхлипнул. Вяло поднял руку. Волосы Цзина, все еще высоко поднятые, но уже лежащие далеко не так гладко, как положено по приличиям, легко выпутывались из прически и окутывали пальцы. Нужно будет потом снова привести их обоих в порядок…. Линь Шу даже и не знал, где в покоях Цзина гребень. Самое сокровенное знал, а такой мелочи — нет. Правда, он рассчитывал, что теперь у него есть время, чтобы узнать абсолютно все. Так и хотелось сказать что-то такое, вроде «Мы наверстаем упущенное» или «Я больше ничего не забуду», или даже гораздо более опасные слова, но Линь Шу ограничился простым: — Цзинъянь!.. — и вышло со стоном, чуть ли не скрипом, и очень громко. В его голосе давно не было такой силы, точнее, только на Цзина он ее и расходовал. Цзин шепнул ему в губы: — Хватит… думать. Линь Шу хотел возмутиться, что он стратег и это его обязанность — думать. Но в нынешнем деле все решения давно были приняты. Он судорожно раскрыл рот, втягивая воздух, принялся следить за своим дыханием. Цзинъянь смотрел ему в глаза, на него всего, по обыкновению пристально, но со светом в глазах, как будто его только что озарила очень важная мысль. Линь Шу не знал, какая, но был уверен, что сам уже давно в курсе. По телу прошлась судорога, и он на мгновение испугался, почувствовал, что падает-падает-падает, но это был полет, открывающий второе дыхание и лишающий дара речи. Он был на вершине мира, для разнообразия — за счет чужих действий. Цзинъянь пробормотал ему на ухо что-то шипяще-ласковое, дрожа, и прижался всем телом. Стало еще горячее, приятнее и — тяжелее. Линь Шу слабо потрогал его за бок, и Цзинъянь со вздохом перекатился, лег рядом. Линь Шу попытался перевернуться к нему, но это оказалось тяжелее, чем он думал: тело не слушалось. Он весь подобрался и рывком завалился на бок. Что-то снова хрустнуло, но теперь ему было все равно.